НАБЛЮДАТЕЛЬ

рецензии

А роза упала на лапу Азора

Оксана Васякина. Роза. — М.: Новое литературное обозрение, 2023.

Роман «Роза» можно считать негласным завершением трилогии Оксаны Васякиной. Трилогия эта — если не сказать триптих, учитывая насыщенную образность текстов, — была начата хаотичной «Раной», а продолжена более гармоничной «Степью». Разумеется, связь этих книг зиждется не только на общности автофикциональной формы и упоминания одних и тех же родственников. В «Розе» точно так же много снов, описаний старых фотографий, отсылок к чужой и своей прозе. По-прежнему для автора важны движение и телесность, а также природа во всех ее проявлениях, философия и искусство.

Как и текст о матери, скончавшейся от рака и кремированной для захоронения в родной Сибири, как и роман об отце, катающемся с дочерью на дальнобое и затем угасшем от СПИДа, «Роза» отчаянно силится стать, с одной стороны, книгой о семье, а с другой — литературным исследованием умирания и скорби. Но как и преж­ние части, она неизбежно превращается в попытку Васякиной разобраться в собственной темноте, пусть и погружаясь в чужое мрачное прошлое. Кажется, именно в «Розе» автор осмеливается честно себе признаться в этом.

Если «Рана» и «Степь» были скреплены сюжетной канвой «вне умирания» — путешествие с урной праха или поездка на большегрузе, — то в новом романе авторская рефлексия уже не имеет никакой дополнительной маскировки. В книге нет главного (базового) воспоминания о скончавшейся от туберкулеза Светлане — тетке Васякиной, которой книга на первый взгляд и посвящена. Да и отношениям с племянницей в тексте уделено немного места в силу, собственно, их эпизодично­сти. Впрочем, Светлана обретает «фактуру» и за счет коротких упоминаний: пьющая и гулящая героиня способна, например, в надежде на выздоровление, завести собаку, чтобы потом ее съесть.

Васякина указывает в конце книги, что изначально хотела создать роман именно о чахотке. Но едва ли идею эту можно считать реализованной, учитывая, как прочно автор держится на протяжении всего текста за самые расхожие представления о болезни, начиная от эстетизации недуга в прошлых столетиях и заканчивая прене­брежительным, но вполне общеизвестным словом «тубик».

Рана — понятие безразмерное, причем не только вширь, но и вглубь, а степь вообще понятие бесконечное. Цветок же намекает нам, что настало время сменить подзорную трубу на микроскоп и произвести точную калибровку. Роза не кровоточит сама, но может ранить шипами, чтобы защитить хрупкие бутоны. Васякина перестает защищаться: она подходит максимально близко к себе и своей темноте внутри. Впервые ей становится интересно не то, что она уже впитала или еще может впитать от своих корней, а то, какой выглядит сама поверхность ее «всепринимающего» зеркала.

В итоге «Роза» закономерно не получается такой же мультижанровой, как «Рана», или такой же динамичной, как «Степь». Скорее, текст вышел неспешным, в хорошем смысле ленивым, как и образ жизни самой Светланы. И важны здесь не сцены из тетиной жизни, напоминающие своим рваным описанием поэпизодные планы, и даже не их восприятие племянницей. Фокус в этот раз смещен на почти дневниковые размышления Васякиной о семейных посиделках и традициях, процессе письма, пограничном расстройстве личности и простых ежедневных вещах, способных иногда по-новому открывать человеку метафизику его существования. И даже такой яркий персонаж, как Светлана, не затмевает фигуру автора перед глазами читателей. То же можно сказать и про колоритную шаманку из Казахстана, поездке к которой посвящен, в том числе, единственный верлибр в «Розе».

Разумеется, все это не значит, что семью и других героев при желании можно беспрепятственно вычеркнуть из книги Васякиной. Чтобы это понять, достаточно почитать, как повествовательница рассматривает картины с чахоточными больными. Роза на таких полотнах может являться символом чистоты и непорочности, увядающей или даже бессмысленной красоты, быстротечности жизни и много чего еще. Но главное, она привлекает внимание зрителя, ведет его взор к нужной точке, позволяя сосредоточиться на позирующих, будь то цвет их кожи или следы крови. Точно так же прошлое Васякиной помогает оттенить ее саму. И в спектре ее эмоций, например, сильнее, чем раньше, различаешь ноющую обиду, которую можно принять даже за мизогинию, вменяющую всем женщинам семьи вину за подчинение мужчинам в обход заботы о детях.

В стремлении показать, как ее внутренний мир становится продолжением мира мертвецов, автор, наконец, позволяет и семье отразить ее, превращая Светлану — а вместе с ней и своих родителей — если и не в широкую и блестящую водную гладь, то хотя бы в карманное косметическое зеркальце. И пожалуй, во всем этом звучит дополнительная оптимистическая нотка, если вспомнить, что темнота как раз отражать не умеет, а значит, внутри каждого из нас даже в самые тяжелые периоды жизни находится место не только для монохрома.

«Рана» Оксаны Васякиной стала вдохом, стартовой точкой разбега для серьезного разговора. «Степь» была почти рекордной задержкой дыхания для нормализации пульса и более пристального взгляда на мир. «Роза» же получилась неторопливым выдохом, когда человек шепчет свое имя, чтобы заземлиться, осознать себя и принять. И хочется верить, что это совсем не тот выдох, который в бессознании испускают в финале жизни.

Екатерина Агеева

Публикация в рамках совместного проекта журнала с Ассоциацией писателей и издателей России (АСПИР).