ПРИСТАЛЬНОЕ ПРОЧТЕНИЕ

Об авторе | Данил Швед (р. 2003) — вырос в городе Великие Луки (Псковская область), живет в Санкт-Петербурге, обучается на филологическом факультете НИУ ВШЭ.

Публикация в рамках совместного проекта журнала с Ассоциацией писателей и издателей России (АСПИР).

Данил Швед

Феномен Олега Григорьева: фольклор в ленинградском андеграунде

Олег Евгеньевич Григорьев (1943–1992) — представитель неподцензурной литературы Ленинграда, чья поэтика, несомненно, очень узнаваема. На первый взгляд она семантически проще, чем у любого другого неконвенционального поэта того времени. Если рассматривать стихи Григорьева в контексте неформальных «поэтических» школ, групп и объединений Ленинграда, возможны трудности с определением его как творца конкретной культуры и конкретного времени. Его «классические» двустишия вряд ли сравнимы с творчеством поэтов «Малой Садовой», «Филологической школы», «Ахматовских сирот» или «хеленуктов», хотя Владимир Эрль и его окружение — первое, что может ассоциироваться со стихами Григорьева внутри самой неофициальной культуры. Поэзия Григорьева не находится даже на периферии неформальных андеграундных групп, она словно остается в стороне от сложных внутренних подпольных процессов взаимовлияния и заимствования, хотя стихи его совершенно точно соответствуют основным признакам неконвенционального творчества: «десакрализация» классического и сохранение «интимности» поэтического мира¹.

История Григорьева мало чем отличается от судьбы его коллег из подпольного ленинградского сообщества. При жизни его поэтические книги не издавались, он был известен в основном как детский писатель и просто как яркий деятель советской андеграундной культуры второй половины XX века. Его жизнь была полна трудностями: проблемы со здоровьем, неконтролируемая алкогольная зависимость, принудительные работы, неоднократные приводы в милицию, судимости, традиционные (для андеграундного сообщества) преследования властями за «тунеядство» и так далее. Михаил Яснов, детский писатель и поэт, в предисловии к сборнику избранных стихотворений 2019 года от издательства «Пальмира» так описывает поведение Григорьева: «В трезвые минуты — обаятельный, умный, ироничный собеседник; в пьяные — чудовище, сжигающее свою жизнь и доводящее до исступления окружающих»². Яснов предполагает, что именно такой стиль жизни, где сочетались «высоты бытия» и маргинальные сцены, послужил основой для уникального художественного языка Григорьева, в котором социальные «окраины жизни» стали фактом «подлинной поэзии».

Кроме того, Яснов делает акцент на связи творчества Григорьева с фольклором: «его стихи расходились как фольклор, они распространялись в списках и передавались из рук в руки…»³. Детский фольклорист Марина Новицкая отмечает, что из-за широко неформального (именно для поэзии) распространения строки Григорьева стали основой для «юношеского фольклорного сознания семидесятых годов»⁴.

Можно сделать промежуточное предположение, что стихи Григорьева приобрели «функционально пригодную» форму для конкретного коллектива, где и начали распространяться, словно по классическому пути «из уст в уста». То есть стихотворения Григорьева проходят не системную (идеологическую) цензуру, а «предварительную цензуру коллектива», что, по П.Г. Богатыреву и Р.О. Якобсону, является одной из главных черт фольклорного начала⁵.

Кажется, один из самых близких фольклорных жанров, к которому можно отнести поэзию Григорьева, — современный городской анекдот. Чтобы проверить такое предположение, стоит обратиться к основным признакам этого жанра и спроецировать их на творчество поэта.

Для анекдота большое значение имеет его структура. Одна из самых час­­т­ых схем его построения — диалогичность, ведь именно благодаря диалогу можно сконструировать незаурядные обстоятельства и неожиданную концовку — главные составляющие анекдота⁶. Многие произведения Григорьева отчасти следуют этому правилу, и в стихах возникают персонажи, сюжет и синтаксически оформленная речь. Ярким примером такой структуры и «анекдотиче­ской» наполненности может служить стихотворение «Приставили наган. Спросили: “Кто ты?”»:

Приставили наган. Спросили: «Кто ты?».

У меня душа ушла в боты.

Отвечаю: «Прессовщик второго разряда».

Разрядили в меня два заряда.

Лежу в больнице, смеюсь и плачу —

Ловко, однако, я их одурачил...

Я же прессовщик шестого разряда —

Получил бы еще четыре заряда!

Стоит отметить, что Григорьев вводит диалоговую речь не по одной устоявшейся формуле — при помощи общеязыковой и «обслуживающей» лексики по типу «спросили» и «отвечаю». Сюжеты его словно сами диктуют и автоматиче­ски подразумевают «диалог», что хорошо видно в стихотворении «Очки», где наличие субъекта и его имплицитного собеседника угадывается благодаря строфическим приемам:

Возьми поварешку и в кастрюле ищи,

Кажется, дедушка упал в щи.

— Упал, ну и что ж?

— Да упал-то он без галош!

— Не обращай внимания на пустяки,

Лучше брось в кастрюлю дедушкины очки.

Из «диалогичности» можно вывести еще один признак анекдота, которому следует творчество Григорьева. Как отмечает А.Ф. Белоусов, нарратив и специфика анекдота порождают образ «анекдотического сумасшедшего», первоисточником которого можно назвать «фольклорного дурака» со смехом на уме⁷. Лирический субъект Григорьева активно и часто переходит в стадию того самого «сумасшедшего» с разрушительными поступками и идеями, как, например, в стихотворениях «Соседку пнул сапогом» и «Девочка красивая». Примечательно, что «сумасшедший» Григорьева имеет фиксированный набор действий. Как ни странно, ему свойственно «пинать» предметы его «разрушения» (как правило, людей):

Соседку пнул сапогом,

Разрушил ее конструкцию,

Привезли из больницы потом

Ее реконструкцию.

* * *

Девочка красивая

в кустах лежит нагой.

Другой бы изнасиловал,

а я лишь пнул ногой

В анекдотах к неисправимому «сумасшедшему» нередко добавляется клишированный бытовой образ, олицетворяющий конкретную социальную ступень в восприятии отдельного человека или общества в целом. Так и в стихотворениях Григорьева появляются типовые персонажи вместе с популярными, «широкими» темами, понятными практически любому. В стихотворении «Свекровь» членами семьи разыгрывается классическая сцена, где они обсуждают пороки своей надоедливой родственницы и в комическом тоне решают, как избавиться от нее:

Она зловредна, как пиявица.

Нам надо от нее избавиться!

— Не говори так о мамаше,

Насыпь-ка лучше в миску каши.

А в стихотворении «Участковый стал в двери стучать…» так же обыгрывается уже каноническая для советского (и российского) пространства ситуация, однако теперь тематическое поле расширяется и выходит за рамки семейных взаимоотношений: героем «стихотворного анекдота» становится представитель местной власти:

Участковый стал в двери стучать,

я за ним в глазок следил, даже в оба

с таким же успехом он мог стучать

в крышку моего гроба

Клише «сумасшедшего-разрушителя» вместе с совмещением постоянного анекдотического героя во многом воплощается в стихотворениях Григорьева. Поэт оставляет границы «канонического» анекдота с излюбленными и популярными персонажами, имеющими фамилии, которые сами по себе давно вошли в советское (позже и российское) комическое сознание: Иванов, Петров, Сидоров — не только вечные герои бытового русскоязычного анекдота, но и постоянные объекты наблюдения в строках Григорьева:

Сидоров с красным носом

Так, без всякого поводу,

Пристукнул жену насосом,

Когда ходил с ней по воду.

Петров с фиолетовым носом,

Ругая жену во всю мочь,

Давил ее ржавым тросом:

Она шлялась где-то всю ночь.

Таким образом, стихотворения Григорьева определенно следуют тенденциям современного анекдота. Во-первых, во многих его текстах для раскрытия сюжета используется форма диалога. Во-вторых, поэт использует канонический ход обнажения фабулы при помощи «сумасшедшего» и «разрушающего» анекдотического персонажа. В-третьих, широкая бытовая тематика раскрывается у Григорьева при помощи популярных клише (например, «Свекровь» и «Участковый»). Наконец, автор активно обращается к уже сформированному комиче­скому советскому сознанию (герои с фамилией по типу Сидоров, Петров и т.д.). Получается, что поэзия Григорьева имеет конкретные анекдотические черты, которые, скорее всего, бессознательно закреплялись и развивались из текста в текст. Благодаря именно этим чертам Григорьев задал определенную формулу своему творчеству, что еще больше приближает многие его стихотворения к фольклору.

Стихотворения Григорьева стали особой частью городского фольклора нового времени. Автор в свойственном ему стиле концептуализирует бытовую рутину и превращает ее в культурный феномен, у которого нет временных рамок и ограничений. Как упоминалось ранее, творчество Олега Григорьева прошло «коллективную цензуру» и со временем обретало все более фольклорное звучание, благодаря которому, возможно, память о поэте осталась не только в антологиях советского андеграунда.

1  Савицкий С. Андеграунд: История и мифы ленинградской неофициальной литературы. М.: Новое литературное обозрение, 2002. — С. 80.

2 Яснов М. Об Олеге Григорьеве // Григорьев О. Куб, шар, цилиндр. Избранные стихотворения / Олег Григорьев. — М.: Пальмира, 2019. — (Часть речи). — С. 5.

3 Там же.

4 Новицкая М.Ю. Русский детский внеигровой фольклор (стихотворные жанры). Диссертация ... кандидата филологических наук. М., 1984. — С. 112.

5 Богатырев П.Г., Якобсон Р.О. Фольклор как особая форма творчества // Богатырев П.Г. Вопросы народного творчества — М.: Искусство, 1971. — С. 372.

6 Белоусов А.Ф. Современный анекдот // Современный городской фольклор. М.: РГГУ, 2003. — С. 581.

7  Там же. — С. 582.