|
ЭССЕ
Сергей Боровиков
Запятая-21
В русском жанре-81
,,,
Впервые об Алексее Слаповском я услышал в середине 1980-х годов от саратовской журналистки Т.В. Зориной. Она рекомендовала обратить внимание на молодого сотрудника телевидения, который пишет рассказы, пьесы и, к сожалению, стихи. «Только, — сказала Татьяна Викторовна, — вы не удивляйтесь, если он в редакцию к вам придет выпивши и с гитарой». И вскоре он и в самом деле пришел, трезвый и без гитары, но с пьесой. Спустя годы на своей книге «ЗЖЛ» напишет: «Дорогой Сергей Григорьевич, как Вы помните, с пьесы у нас все и началось. Спасибо!»
Что же началось? Литературная биография Слаповского с публикации в «Волге» в 1988 году комедии «Бойтесь мемуаров!».
А через год пригласил его на работу в журнал.
Слаповский стал работать в коллективе точно так, как и писал свое, весело и без претензий. Вообще он принадлежал к людям, про каких Чехов заметил: «Доброму человеку бывает стыдно и перед собакой» и очень нравился женщинам.
Литературное явление Слаповского было вне многолетних обычаев и правил местного СП, где люди, начиная с газетных публикаций, привыкали... нет, это другие постепенно привыкали к самому имени пишущего, а там и сам он, участвуя в заседаниях литературных кружков, осваивался в общении с молодыми и немолодыми сочинителями не без того чтобы сбегать для вторых в магазин. Всё шло заведенным порядком до того дня, когда (не без магазина) дело доходило до первой книги, счастливец обрастал рекомендациями...
Как-то зашел в журнал «Волга» местный литератор, человек кавказски эмоциональный, увидел лежащую на столе книгу Слаповского «Анкета» питерского издательства «Курс»... « Да что же это такое! — вскричал гость. — Я каждую фразу неделю обдумываю, а Лёшка книги как блины печет...». И тут я исключительно для развлечения добил несчастного, показав на обороте обложки анонс выпуска еще пяти книг «Лешки», т.е. как бы собрания сочинений к 40-летию автора. С воплем «И-эх!» член Союза писателей России выбежал вон из моего кабинета.
Многописание и многоиздание Алексея Слаповского, которое уж столько лет служит предметом острой зависти саратовских письменников с улицы Советской, становилось и предметом критических разборов. Так, Андрей Василевский напечатал в журнале «Новый мир» в 1994 году, задолго до появления многих книг и публикаций тогда еще саратовца, статью под названием «Слаповский, который способен на все». То была попытка разобраться в плодовитости Алексея Ивановича. Попытка, надо сказать, ядовитая, но безуспешная. О феномене Слаповского написано уж немало, но даже главному его критику Андрею Немзеру не удалось объяснить секрет столь мощной производительности этого писателя.
Да и стоит ли? Всегда были писатели, пишущие скоро и много, и писатели, пишущие медленно и мало. Находится ли плодовитость писателя в прямой зависимости от качества текста? И да, и нет. На 1-м съезде СП Эренбург говорил о слонах и кроликах, но если заметить, что словесное мастерство Бабеля выше, так сказать, рангом, нежели Эренбурга, и потому более прочно во времени, при всем этом никак нельзя утверждать, что Бабель занял в русской литературе более важное место, чем Эренбург.
,,,
Употребляя в литературных разговорах слово вкус, мы тем не менее игнорируем его первоначальный, гастрономический смысл.
Люблю не люблю, нравится не нравится, а всё-таки почему? Почему мы боимся признаться в этом, исходя в первую голову из вкусовых, а не многих иных пристрастий и предпочтений.
«Мы» — это я зря, сам-то давно не боюсь и пожалуйста, из первого ряда русских писателей прошлого века, я не люблю Андрея Платонова и Юрия Олешу.
Мне очень по душе эпиграф к знаменитой «Книге о вкусной и здоровой пище (изд. 2-е, 1952): «...Нормальная и полезная еда есть еда с аппетитом, еда с наслаждением» Акад. И.П. Павлов».
Мне не доставляет наслаждения чтение Платонова и Олеши, и это лишь из первого ряда, а если уж вообще...
,,,
Первые студенческие каникулы мы с Илюшей решили с одобрения родителей провести на борту теплохода. Год 1966.
Требуется справка.
Тогда по переполненной паро-тепло-электро-ходами Волге (в стороне оставим танкеры, сухогрузные самоходные баржи и буксиры, ледоколы, плавучие краны и пожарные корабли) собственно людей принимали пригородные «трамвайчики», летучие на подводных крыльях метеоры и ракеты, также живучие дооктябрьские пароходы и новые постройки ЧССР и ГДР трехпалубники, а потом и непомерно большие четырехпалубники, из которых прославился «Александр Суворов»: «5 июня 1983 года, на Волге в районе Ульяновска произошла крупнейшая в СССР катастрофа на речном транспорте. Круизный лайнер “Александр Суворов” на полном ходу врезался в низкий пролет моста через Волгу, который нельзя было использовать для прохода судов. Многие пассажиры в этот момент находились на верхней палубе, где были кинопоказ и танцы. Авария произошла именно в тот момент, когда по двухкилометровому мосту проходил товарный поезд с лесом, зерном и углем. От сильного удара вагоны сошли с рельсов, а груз посыпался на судно. По официальным данным, катастрофа погубила 173 человека, по слухам, 300».
Наш трехпалубник носил имя словацкого городка, на верфи которого его построили — Комарно1.
Это теперь по Волге можно перемещаться лишь в круизе, а тогда мы купили билеты на «Комарно» до Москвы и обратно, на что хватило стипендий2.
Главным притяжением, разумеется, стал ресторан, занимавший корму во всю ширину судна, причем влек туда не только алкоголь (обоих), но и еда (особенно Илью), где мы пили молдавское десертное вино «Гратиешти». На пароходах тогда, и еще лет двадцать, кухня традиционно была отменная. Мой друг съедал по два первых, которых я вообще не брал.
Плыли благополучно, случилось лишь раз одно, по новому веку так и очень опасное приключение.
Мы в знакомства не ввязывались, блаженно вживаясь в роль взрослых туристов, наблюдающих проплывающую на берегах и плывущую на судне жизнь. Помню нетрезвое купанье на куйбышевском городском пляже, восхищенье древней северной красотой Костромы и Ярославля, дразнящие пестротой торжища у небольших пристаней.
И вот однажды возникла девочка. Сейчас ответственно могу сказать, что была она и сексуальна и порочна, что, как мы знаем, далеко не всегда совпадает. Пухлая брюнетка неизвестного, но, конечно, еще школьного возраста. Я более к ней приник, и мы целовались в нашей узенькой двухярусной каюте, тогда как Илья наверху вроде как спал, при этом нарочно свесив волосатую ногу прямо к лицу гостьи. Я и не пытался в силу, заметим, не ее, а собственной неопытности расширить поцелуйные границы. Всё это бывало днем, но однажды рано утром оконное жалюзи грубо затрясли и возникший на палубе матрос грубо же спросил:
— Куда девчонку девали?
Нашу пропавшую знакомую объявили в судовой розыск бабушка с дедушкой, с которыми она путешествовала.
Не помню уж где пропажа объявилась, но на время мы, извините за выражение, пересрали.
В Химках разделились и встретились лишь вечером, причем в столичных съестных покупках Илья, конечно, превзошел меня, принеся фаршированную языковую колбасу, так описанную в той же «Книге о вкусной и здоровой пище»: «В ней содержатся молодая нежирная свинина, телятина, жирная свинина, шпиг свиной полутвердый, вареный говяжий язык, несоленое сливочное масло, свежие яйца, молоко, пшеничная мука, перец, мускатный орех, соль». Все кусочки были выложены узорами. И конечно, купил себе блестящий, дакроновый, как пояснил, пиджак.
А еще там друг как-то враз приохотил меня к Тургеневу, зачитав, как это любил «Контору» из «Записок охотника»: «На крылечке темного и гнилого строения, вероятно бани, сидел дюжий парень с гитарой и не без удали напевал известный романс:
— Э-я фа пасатыню удаляюсь Ата прекарасаных седешенеха мест... И проч.»
,,,
Если предложить среднестатистическому читателю назвать описания смерти в русской классической прозе, в его мозгу первым, конечно, вспыхнет слово «Толстой». Лев Николаевич (наш читатель любит называть все известное не по фамилии, а по и.о.) абонировал себе смертельную специализацию. В «Анне Карениной», где главы пронумерованы, у одной есть ещё и заголовок — «Смерть».
У Тургенева этим словом назван рассказ в «Записках охотника». Сравним.
Толстой:
«Молитва еще не была дочтена священником, как умирающий потянулся, вздохнул и открыл глаза. Священник, окончив молитву, приложил к холодному лбу крест, потом медленно завернул его в епитрахиль и, постояв еще молча минуты две, дотронулся до похолодевшей и бескровной огромной руки.
— Кончился, — сказал священник и хотел отойти; но вдруг слипшиеся усы мертвеца шевельнулись, и ясно в тишине послышались из глубины груди определенно-резкие звуки: — Не совсем... Скоро».
Скоро, да не очень.
«Вид брата и близость смерти возобновили в душе Левина то чувство ужаса пред неразгаданностью и вместе близостью и неизбежностью смерти, которое охватило его в тот осенний вечер, когда приехал к нему брат. Чувство это теперь было еще сильнее, чем прежде; еще менее, чем прежде, он чувствовал себя способным понять смысл смерти, и еще ужаснее представлялась ему ее неизбежность; но теперь, благодаря близости жены, чувство это не приводило его в отчаяние: он, несмотря на смерть, чувствовал необходимость жить и любить. Он чувствовал, что любовь спасала его от отчаяния и что любовь эта под угрозой отчаяния становилась еще сильнее и чище.
Не успела на его глазах совершиться одна тайна смерти, оставшаяся неразгаданной, как возникла другая, столь же неразгаданная, вызывавшая к любви и жизни.
Доктор подтвердил свои предположения насчет Кити. Нездоровье ее была беременность».
Тургенев: «Смерть бедного Максима заставила меня призадуматься. Удивительно умирает русский мужик! Состоянье его перед кончиной нельзя назвать ни равнодушием, ни тупостью; он умирает, словно обряд совершает: холодно и просто.
Старушка помещица при мне умирала. Священник стал читать над ней отходную, да вдруг заметил, что больная-то действительно отходит, и поскорее подал ей крест. Помещица с неудовольствием отодвинулась. «Куда спешишь, батюшка, — проговорила она коснеющим языком, — успеешь...» Она приложилась, засунула было руку под подушку и испустила последний вздох. Под подушкой лежал целковый: она хотела заплатить священнику за свою собственную отходную...
Удивительно умирают русские люди».
Здесь, мне кажется, будет уместно вспомнить, что у Льва Николаевича была по жизни репутация мачо, а у Ивана Сергеевича — труса.
,,,
В 1953 году в Гагре (не знаю как правильно — Гагре или Гаграх) у отца была путевка в дом творчества, а мама, старший брат и я жили в доме грузинской семьи по фамилии Надарейшвили. Сейчас набрал ее и узнал, что историк Тамаз Надарейшвили был активным политиком движения «Национальное освобождение Грузии» и даже главой правительства Абхазии в изгнании, и еще немало авторитетных носителей фамилии — ученые, спортсмены, чиновники. Гляжу на фотографию, где я на просторном крыльце грузинской веранды в груде таких же маленьких детей... но какой смысл в рассматривании старых этих фото — воображать грядущие судьбы малолеток?
То лето было ознаменовано арестом 26 июня Берии, что я почему-то запомнил: отчетливо слышу как на гагринском вокзале родители говорят, что вот здесь со стены вчера сняли его портрет.
Вообще, если сравнивать с памятью друга Илюши, мое мозговое хранилище не может похвастаться такими достижениями, как текст романа «Евгений Онегин» или реформы братьев Гракх. Перебирая былое и досадуя на провалы там, где желал бы восстановления, удивляюсь тому, что зрительные вспышки возникают, словно кто-то дернул за руку — гляди и помни!
Через много-много лет, полюбив прозу Юрия Трифонова, я узнал о его первой жене певице Нелиной, и прямо-таки картинкой в пальмовом пейзаже гагринской набережной всплыла невероятной красоты дама, окруженная перешепотом: «Нелина-Нелина-Нелина».
«Разговаривали вполголоса, иные шептались, в воздухе была разлита какая-то таинственность, и Ольга с волненьем это почувствовала, но подумала, что это ей мнится, что тайна в ней самой. Потом обнаружилось, что люди действительно шептались и тайна была истинная, не имевшая к ней отношения. <…> Потом какой-то человек отозвал Влада в море, они отплыли от берега, и человек передал новость. Тогда было много разных слухов и новостей». (Юрий Трифонов. «Другая жизнь»)
Когда другой раз я побывал на гагринском вокзале, он оказался очень маленьким — вокзалёнок. Тогда, в 1990 году, в Пицунде я быстро подружился с поэтом Евгением Рейном. Однажды мы вдвоем поехали в Гагры на рынок, где, бродя меж прилавков, вскоре познакомились с ростовчанкой лет сорока, королевой бензоколонки. Рейн потом говорил, что надо было, как предлагала, пойти к ней: «Представляешь, чего она насмотрелась и наслушалась?!» Я же проявил обычную нерешительность, и мы, к его явной досаде, пошли к вокзалу, где он вмиг преобразился и у барной стойки с наружной стены здания с удовольствием стал душой сидевшей компании и уже в автобусе сообщил, что компания была чисто грузинской, а тучи тогда уже стояли над головой, правда, ужасов, которые будут вскоре, никто и вообразить не мог.
Грузино-абхазский, или абхазо-грузинский, антагонизм в нашем доме творчества проявлялся часто комично — знать бы сколько людей на этом сложит головы...
Сторожем, как бы главным, в нашем д/т был грузин Вахтанг, а его как бы замом — дворником, абхаз Гриша. Они прилюдно были дружелюбны, но при каждой возможности один про другого говорил гадость. Как-то подвозил меня Вахтанг на почту. Когда по дороге встретилось ДТП, он радостно засмеялся, пояснив, что за рулем были абхазы, вообще непригодные для автовождения.
,,,
Опоздал, опять опоздал. Давно собирался развить тему: Николай Эрдман и мультфильмы, которой коснулся, когда оспорил некое жалостливое отношение к великому комедиографу, якобы вынужденному лишь для заработка сочинять сценарии3. Тридцать один мульфильм!
Странно сообщать, что впервые те великие мультфильмы я видел еще на неподвижном изображении диаскопа, телевидения при моем детстве в городе не было.
Старший сын рассказывал, как на цитирование приятелем «Дюймовочки»: «Лучшего мужа тебе не найти: слепой, богатый, — сокровище, а не муж!» задал тому вопрос об авторе и услышал Андерсен.
А теперь оказалось, что давно уже другими собраны в отдельные издания эрдмановские мультцитаты, а я в очередной раз опоздал.
,,,
Год тысяча девятьсот шестьдесят третий. Предсмертный всплеск Оттепели, два последних хрущевских года, когда он в воспитательном раже привычно набрасывается на самого уравновешенного из новых — Роберта Рождественского за стихотворение «Да, мальчики» (1963), бывшего ответом Николаю Грибачеву на стихотворение «Нет, мальчики» (1962), в свою очередь бывшего ответом Евг. Евтушенко на стихотворение «Давайте, мальчики!» (1959). Такие бои меж охранителями и новаторами были тогда обычны, незачем их перетряхивать, и я затеял о них лишь потому, что точно знаю слово, ставшее причиной злобы, и слово это «мальчики».
Не «мальчик», а «мальчики», словно бы в нравственной мелодии Булата Окуджавы, где речь не о них, а о нас.
У Грибачева, Софронова и компании политический слух был отменно обострен.
,,,
В мое время в интеллигентских компаниях Саратова в обычае было петь матерные частушки.
,,,
Отношения снохи и свекрови дошли до местоимений: «Скажи ей, чтобы она...».
Впрочем, аналогичное случается и у мужчин по службе.
2023
|
