Николай Моршен

На воздушной вертикали

Николай Моршен
На воздушной вертикали

Имя Николая Моршена мало что говорит отечественному читателю. Между тем в зарубежной критике оно обычно упоминается наряду с классиками второй волны русской эмиграции Иваном Елагиным и Дмитрием Кленовским. А столь взыскательный ценитель поэзии, каким был Г. Иванов, ставил Моршена даже выше Елагина.
Николай Владимирович Марченко (“загадочную” нерусскую фамилию Моршен он выбрал, чтобы избежать после второй мировой войны репатриации) родился 8 ноября 1917 года в Киеве и прошел все испытания, которые выпали детям интеллигенции в революционной России и русским людям на чужбине. Сам поэт писал:
Он прожил мало: только сорок лет.
В таких словах ни слова правды нет.
Он прожил две войны, переворот,
Три голода, четыре смены власти.
Шесть государств, две настоящих страсти.
Считать на годы — будет лет пятьсот.
В Германии ему пришлось разбирать развалины Гамбурга, в США быть разнорабочим, трудиться на примитивной верфи, на автозаводе. Даже сейчас, когда у поэта есть свой дом, любящая жена, множество детей и внуков, его память сохраняет воспоминания о тех тяжелых годах. Он не прогоняет диких оленей, ежедневно спускающихся в его сад и поедающих там розы, петуньи и гладиолусы. “Я их понимаю, — добродушно ворчит хозяин, — они же голодные”.
Двадцать семь лет, с 1950 по 1977 год, Моршен преподавал русский язык на курсах военных переводчиков в небольшом калифорнийском городке Монтерее, переводил материалы для русского издания журнала “Америка”. Он выпустил всего четыре авторских сборника: “Тюлень” (1959), “Двоеточие” (1967), “Эхо и зеркало” (1979) и “Собрание стихов” (1996). В последний вошел цикл поздних произведений “Умолкший жаворонок”, а там есть такие строки:
Так умолкнуть бы и мне —
На воздушной вертикали
В достижимой вышине.
Не сползать с зенита чтобы,
А кончину встретить в лоб
Песней самой высшей пробы,
Самой чистой... Хорошо б!
После перенесенного в 1987 году инфаркта поэт перестал писать стихи. Впрочем, ни инфаркт, ни сложнейшая операция удаления трех межпозвоночных дисков не сломили его поразительной жизнестойкости. Едва оправившись, Моршен вновь стал ездить на рыбалку с каноэ, и все так же философски спокойно взирает, как его лучшие цветы (петуньи и гладиолусы) съедают ежедневно приходящие в сад поэта олени.

В. Агеносов, Монтерей-Москва

О звёздах
Утром раза три в неделю
С милой Музой порезвлюсь,
Там опять пойду в постелю
И с женою обоймусь.
Г.Державин
Поэтов увлекали прорицанья
Внезапной смерти, яростной притом:
В полдневный жар в долине Дагестана; Или в зелёный вечер под окном;
Тянуло их писать, как на дуэли
Поэт на снег роняет пистолет;
Предсказывать (как вышло и на деле)
Умру не на постели... в дикой щели;
Твердить: — ...пора Творцу вернуть билет. Но быть пророком, даже невеликим,
И мудрым звездочётам не дано,
А словом опрометчивым накликать
Несчастье на себя не мудрено.
Не отогнать накликанные беды,
Хоть можем вспомнить об иной звезде:
Минут пяток всхрапнуть после обеда
И побродить уже во сне по следу
Державина в зелёной Званке, где
Струилась жизнь певца подобно чуду
Подробно, резво, но не впопыхах.
Была жена в постели. Бог повсюду,
И вкус бессмертья длился на губах.

Поэт в Америке
Я вышел в сад и, взявши вилы,
Стал перебрасывать компост,
А память мне переводила
То, что сказал однажды Фрост:
“Пускай их делят, кому охота,
А я сливаю с давних пор

Мою забаву с моей работой,
Как оба глаза — в единый взор”.
Он, крякая, колол дрова,
По строчкам размещал слова,
И складывалась жизнь у Фроста
Тепло и просто.

К своему шестидесятилетию (Самонадеянное)
Как можно строже
От болтовни
Пустопорожней
Себя храни.
Жалей животных,
Жалей людей,

Но строк пустотных
Ты не жалей.
Забыв про жалость,
Сожми строфу,
Дабы держалась
Не на фуфу.

К своему семидесятилетию (Недоуменное)
Все говорят, что в старости
Хоть и не много радости,
Зато на смену бодрости
Приходит масса мудрости,
Перспектива, конечно, заманчивая.

Так почему же, заканчивая
Жизненную эпопею
И вспоминая прежнее,
Я вижу, что всё безнадежнее
Беспамятею и глупею?

К своему девяностолетию (Оптимистическое)
Нелегко до девяноста,
Ну, а до ста
Будет просто!

К своему столетию (Ретроэволюционное)
На детском фото круглые черты
Тебя немножко делают похожим
На ангела: как будто вправду ты
Задуман образом, подобием быть Божьим. Но если, бреясь, в зеркале считать
Морщины, складки, прочие изъяны,
То видно, что ещё лет сорок пять
И ты таки дойдёшь до обезьяны!
Монтерей