НАБЛЮДАТЕЛЬ

рецензии

«Черный человек» с ликом Агасфера

Алексей Кудряков. Академия будущего. Комедия. — Оренбург: Издательский центр МВГ, 2022.

Поэтическое восхождение Алексея Кудрякова было стремительным: первая книга, «Стихотворения» — в 23 года (первая публикация в толстом журнале — на год раньше). Через два года — всероссийское признание (Новая Пушкинская премия), еще через год — международное (российско-итальянская премия «Белла»). Год спустя выходит вторая поэтическая книга — «Слепая верста» (2017), в которой поэт ставит перед собой фундаментальный вопрос: куда дальше? Ответ, по идее, должна была бы дать третья книга стихов. Но она не вышла: поэт молчал шесть лет, пока не опубликовал… пьесу (по авторскому определению — комедию) «Академия будущего». Интрига: есть ли там намеки на причину его молчания и перехода к драматургии?

В мире победившего масскульта название пьесы задает определенный ассоциативный ряд: «Академия Амбрелла», «Академия вампиров» и т.д. Но уже с первой реплики становится ясно: к мейнстриму пьеса не имеет никакого отношения: «Энергетически сильный локус!» — восклицает 101-летний Профессор, как бы задавая тональность разворачиваемому действу (в литературоведении под локусом понимают пространство с определенными границами в художественном тексте; в данном случае это город, куда — первая картина длится в вагоне поезда — следует главный герой, Константин). Об этом можно было догадаться уже по списку действующих лиц: первый среди них — Профессор. Это отсылает к пьесе Андрея Платонова «14 красных избушек», где протагонист — Хоз, 101-летний «ученый всемирного значения».

Связь между «Избушками» и «Академией» этим не исчерпывается: Кудряков использует платоновскую пьесу как прототекст. Например, если у классика Хоз, очарованный молодой Суенитой, прямо с железнодорожного вокзала сбегает с ней в колхоз, то у Кудрякова Профессор решается поехать с Константином в упомянутый город, где и находится Академия будущего — неформальное творческое объединение, ставящее своей целью спаять жизнь с искусством. Как колхоз у Платонова, Академия — царство идеи. Как Хоз не приживается в колхозе, так и Профессор в итоге покидает Академию. Но и та приказывает долго жить. Уже первый перформанс ее «студентов»-основателей, пародия на «Службу кабаку» (та, в свою очередь, — пародия на литургию), кончается провалом: к реальности «художников» возвращает Блаженная, знакомая одного пятидесятилетнего «студента» еще по институту, которая, несмотря на то что Пасха прошла, поздравляет всех с Воскрешением Христовым и раздает куличи не первой свежести. В этом, видимо, и заключается смысл названия пьесы: в несбыточности прекрасных планов и недостижимости будущего, которое выдумывают молодые и не очень идеалисты (отсылка к дадаистам и футуристам начала XX века очевидна).

Но зачем Кудрякову понадобился Платонов с его «Избушками»? Во-первых, свою роль сыграл «ученый всемирного значения», в образе которого вне идеологических коннотаций (Хоз олицетворял буржуазный Запад) можно видеть намек на Агасфера, обреченного на скитания до Второго пришествия. Так Кудряков вслед за Платоновым подчеркивает непоправимую неприкаянность своего персонажа. Во-вторых, обращение к Платонову указывает на метод, используемый автором, — постмодернизм. Об этом говорит и финал пьесы: Профессор передает одной из героинь, провожающей его на вокзале, пьесу своего сочинения, которая начинается точно так же, как и «Академия» (и далее, видимо, по тексту). Так Кудряков сводит пьесу, претендующую на сцене быть изображением жизни, к литературе, как бы намекая: жизнь разыгрывается по ее канонам и уже задана ею на уровне сюжетов и персонажей (вот и еще один «локус»).

Невсамделишность, нарочитая литературность происходящего подчеркивается и пародийным его характером (упомянутый перформанс — лишь вершина айсберга). Кудряков использует для своих нужд разные источники: и «Утиную охоту» Вампилова (Профессор (Михаилу): «Здравствуйте. А я для вас венок сплел!»), и «Вишневый сад» Чехова (любовное объяснение между Ольгой и Константином происходит за вишневым кустом), и «Черного человека» Есенина («И я будто с зеркалом разговариваю. В черной раме и с трещинкой наискосок», — говорит Константин).

Для понимания пьесы «Черный человек» имеет, пожалуй, решающее значение: он раскрывает основную линию — линию Константина, его драму. Драма художника (герой — поэт) — в его чуждости миру, в неспособности в него интегрироваться, в его инаковости. «Я даже не знаю, человек ли он вообще. Может быть, статист, манекен? К нему прикасаться страшно — такое ощущение, что у него температура тела комнатная», — говорит Ольга о протагонисте. Удивительно ли, что 101-летний Профессор, который предпочел «безжизненное существование» «несуществующей жизни», — доппельгангер, «черный человек» тридцатилетнего Константина? В Константине угадывается и сам автор (на это указывают и принадлежность обоих к поэтическому цеху, и биографические параллели: так, Константин работает сторожем ботанического сада, Кудряков когда-то был сторожем загородного участка). Нельзя ли и сам переход от Константина, выбравшего «несуществующую жизнь» и оставшегося где-то за сценой, буквально исчезнувшего, к Профессору, отправляющемуся, как Агасфер, в дальнейшие странствия, понять как переход от поэзии к драме, а пьесу — как попытку выяснить отношения с поэзией? Эта версия подкрепляется и тем, что вместо новой поэтической книги, которой самое время, у Кудрякова вышла написанная еще в 2019-м пьеса (что говорит о принципиальной ее важности для автора), демонстрирующая как минимум поиск нового творческого пути.

Можно сказать, что сведение авторского замысла к личностно-психологиче­ской трактовке снижает эстетическую ценность текста. Но не забудем: тот же Ионеско писал свои бессмертные пьесы, чтобы справиться с одолевавшими его черными мыслями. И нельзя не отметить, как изящно Кудряков вплетает эту линию в общий «постмодерн» пьесы, которая, учитывая географическую локализацию автора, — явно оппозиция идущей с Урала «школы Коляды». В пьесе это обыграно введением двух вахтовиков вместе с не очень приятной мамашей с орущим ребенком, бабкой и проводницей в первой картине. У них нет никакой семантической нагрузки — автор их ввел, кажется, лишь для того, чтобы вызвать у читателя/зрителя приступ отвращения к неореализму.

В этом плане первый опыт обращения поэта к драматургии можно счесть успешным (хотя, конечно, чтобы уверенно это утверждать, надо увидеть пьесу на сцене). Кудряков уверенно демонстрирует: потенции постмодернизма еще далеки от истощения. Но значит ли это, что в российском литературном пространстве будет одним драматургом больше и что с поэзией (по крайней мере, на какое-то время) покончено (а жаль)? Похоже. Но окончательную ясность могут внести только следующие книги Кудрякова. Так что слово — за ним.

Алексей Мошков