|
ПЕРЕУЧЕТ
Илья Кочергин
Учет по осени собак, кошек, медведок и другой литературной живности
Животные и их человек в прозе и поэзии в периодике 2023 года
Летом 2000 года газета «Нью-Йорк таймс» провозгласила, что животные завладели искусством (Sarah Boxer. Animals Have Taken Over Art, And Art Wonders Why // The New York Times // 2000, 24 июня). И критики давно указывают, что этот захват искусства животные произвели под флагом борьбы с устаревшей дихотомией природа — культура.
У литературы свой особый путь, недаром даже в названии Государственной премии она стоит отдельно от искусства. Здесь звери пока занимают подчиненное положение. Особенно успешно животным сопротивляется проза, и это сопротивление буквально приходится преодолевать. «Все пишут, не надо писать о собаках, а я напишу» — так начинался когда-то один из рассказов Александра Бушковского.
В этом году взгляд зацепился за несколько «рассказов о собаках» в литературной периодике, хотя была проза и о кошках тоже. И, наверное, можно понять, почему Бушковскому советовали не писать этого — такие тексты часто имеют свой канон подобно охотничьим и рыболовным рассказам в специализированных журналах. Как я тебя впервые увидел, как мы с тобой жили, как ты меня радовал, как ты уходил, что я чувствовал и думал, когда ты уходил. Нам трудно вслед за Нодаром Думбадзе уместить в короткий рассказ «Собака» военное детство, саму собаку, кучу людей, быт деревни, следование человеческому нравственному закону и противостояние с обществом, уход патриарха, относительно счастливый финал — одним словом, целый огромный мир с его болью и радостью. И еще труднее выработать свежий взгляд на этих самых животных, новый язык, которым можно пользоваться.
Рассказы Александра Кирова «Амур Амурыч» («Дружба народов», № 1, 2023) и белорусского писателя Алеся Бадака «Душа твоя светлая» (перевод Олега Пушкина, «Урал», № 2, 2023), видимо, и являются тем повторением, от которого предостерегают. Можно «любить кошечек, поэтов и собак» — говорит о таком в своем стихотворении Глеб Михалев в № 6 (2023) «Нового мира».
«Не через слух, а через кожу до меня доходило, что кот все понимает и знает лучше меня: знает, что время его на этой земле заканчивается. И его сегодняшняя покорность — только чтобы успокоить нас, дать возможность поверить в то, что мы сделали все, что могли, а не от надежды на выздоровление» (Бадак).
Это просто еще одна попытка налить новое вино в антропоцентристские меха. Хайдеггер писал: «Наверно, из всего сущего всего труднее нам мыслить о животных». И поэзия с жанром «рассказов о собаках» справляется как будто лучше, поскольку она не так жестко привязана к задаче «мыслить», как проза. Вот в том же июньском номере «Нового мира» Григорий Князев, «Памяти кота Тимоши»:
…но все — от усов до хвоста —
Глотает мучительная пустота
Нелепых корзин, переносок, коробок…
Однако и это представляется не описанием контакта с различными загадочными формами инобытия, а песней о расширенном себе, затем утратившем свою часть.
В последние годы приходилось слышать, что в церквях много поминальных записок стали подавать о домашних питомцах1.
Иной взгляд демонстрирует стихотворение Игоря Бобырева «О коте и животных» («Новый мир», № 8, 2023). Это совместное, почти наравне, проживание людьми и животными критических событий:
я подумал тогда
что до войны
белок у нас не было…
я подумал, что хищных птиц
раньше тоже не было
они летали где-то в степи…
этим летом нас снова бомбили
и тогда кот прятался под столом…
а когда пришла моя мама
она тоже легла под столом
где до этого прятался кот
Здесь сближение человека и животного основано не на включении питомца в сферу «я», не на антропоморфных проекциях, здесь более субъект-субъектные отношения. Однако посмотрите, какой происходит интересный сдвиг, когда милые домашние питомцы, задачей которых сегодня является снижение тревоги у человека и удовлетворение его потребности в близком, но комфортном общении, уступают место дикому и совершенно безобразному существу:
<…>
большая медведка
в чёрном твороге земли
в зернистом космосе
вылупилась на меня
в соседском огороде
берегись лопаты
большая медведка
опусти черные глаза
в родную землю
за тобой уже идут
прячься от самозваных
хозяев жизни
не позволяй себя заметить
уже несут лопату
большая медведка…
…чего ты ждешь
ты некрасивая
большая медведка…
Это Максим Глазун во втором (весеннем) номере нового поэтического журнала «Пироскаф», не будем здесь приводить все его стихотворение. Вообще, Глазуна интересно не только читать, но и слушать.
Помимо отсылки к Большой Медведице — более глобальной вещи, чем уродливое насекомое, помимо отсылки к Берджеру с его рассуждениями о взгляде в глаза дикого животного, позволяющем осознать себя человеком, помимо творожно-земельной геофилософской отсылки к Донне Харауэй с ее гумусом, здесь присутствует ощущение надвигающейся лопаты, которое испытывает лирический герой, но не медведка.
Кажется, это важное и даже необходимое ощущение, когда мы беремся литературно рассуждать о животных. Надвигающаяся лопата — это такой мортоновский гиперобъект (вроде глобального потепления), который приближается, возможно, мы уже в нем (или он в нас), но мы в это не верим. Что-то изменилось, и мы используем уже мертвый язык, который не в силах описать ни новую ситуацию, ни нас самих в ней. И прозе здесь, пожалуй, тяжелее, чем поэзии или совриску.
Это ощущение хорошо заметно в повести Льва Усыкина «Жена» («Урал», № 3, 2023), где реальность и взгляд на реальность совершенно сумасшедшим образом не совпадают. В этой повести нет животных, но настроение есть.
«Оторопь всевластна. Когда она завладела душой? В какой момент? Вот он переступил порог и, привычно подняв глаза…».
Мы поднимаем глаза на окружающий мир и не отдаем отчета, как сильно и быстро он меняется. С 1950-х годов до 1990-го ландшафт Франции изменился сильнее, чем за все предыдущие тысячелетия (Der Spiegel, 1990, 27 августа), с 1970 по 2014 уничтожены 60% животных на планете (The Guardian, 2018, 30 октября),— нас пугают этими заголовками, и мы не знаем, верить ли этому и что с этим всем делать. Хочется просто скрыться в привычном прошлом и привычном способе описывать мир. Это создает иллюзию понимания и контроля.
Проза никак не может смириться с продолжающимся унижением человека, начатым Коперником и продолженным Дарвином, Фрейдом, Марксом. Мы все больше уходим из центра мироздания на честную периферию, но не хотим соглашаться с этим, так что даже признание простого нашего непонимания соседей по планете уже ценно.
«Наше оцепенение нарушил здоровенный ничейный пес, появившийся на поле. Он деловито добежал до центра стадиона, остановился и уставился куда-то вдаль. Уши его задвигались, пасть приоткрылась, а правая передняя лапа приподнялась и согнулась. Пес участвовал в каких-то событиях, о которых я и Сергеич понятия не имели. И до нас ему не было никакого дела». Владимир Гуга, «Глупый рассказ» («Волга», № 7, 2023).
Мы с нашими тремя типами светочувствительных колбочек в глазу никогда не сможем представить, каким видит мир рак-отшельник с его шестью типами колбочек. Но как хочется взглянуть его глазами, получить возможность другого взгляда и другого языка! Поэтому мгновения встречи с дикими животными волнуют, и иногда встречаются удачные и точные их описания:
«Она (косуля. — И.К.) наблюдала за ними так пристально, что ни одно их движение не могло быть незамеченным этими огромными глазами, никакой шепот не остался бы неуслышанным. Казалось, чтобы спугнуть ее, достаточно моргнуть. Поэтому они замерли, едва дыша, для секунды взаимного изучения, и напряжение Марии так совпало с чуткой тревогой зверя, что, когда косуля вздрогнула всем телом, ее тоже передернуло, а когда она повела своей длинной шеей, Мария непроизвольно попыталась повторить за ней». Евгений Чижов, «Последний рассказ» («Новый мир», № 3, 2023).
Встречи волнуют, но и пугают. «Редкая радость растворения не для всех одинаково желанна. Утрата собственных контуров может пугать», — отмечает Андрей Першин («Солнечное половодье», «Урал», № 5, 2023). Но тут же цитирует современного японо-корейского художника Ли У Хвана: «У людей больше общего с бесконечностью, чем с вещами, замкнутыми в себе».
Город — рукотворный вторичный, ясно структурированный ландшафт — труднее отпускает нас от самих себя. Бесконечность, отводящая нам достойное, но не центральное положение в мироздании, легче ощущается на природе:
В лесу нетопленом, пустом
Любая буква алфавита
Покрыта шерстью и пером,
И дверь за деревом открыта…
Глеб Шульпяков, «Слепок» («Новый мир», № 5, 2023).
Подобной дверью постоянно пользуется Любовь Колесник ее лирический герой бесстрашно утрачивает собственные контуры в контакте с ржевскими просторами, а буквы действительно словно бы покрыты «шерстью и пером», а также травами и прочей растительностью. Подборка «Коробка белого цвета» в мартовском номере «Дружбы народов»:
Выдь на Волгу выть волком: куда, на луну ль?
На пестрядинном небе колеблется нуль —
это я оторвался от ветки
и лечу от колядки до клетки.
Я нечаянно, мама! Не злись на меня.
Бересклет да суглинок, кипрей да стерня —
я люблю тебя всю и жалею.
И стараюсь не гнить, прорастая из пня,
и держаться корней, как умею.
Автор, считающий, что «нет ничего отчаяннее и великолепнее, чем жить на земле», бесстрашно размывает привычные границы между природой и культурой в попытках «сделать так, чтобы мир снова стал словом и остался им».
Между небом и мной — невесомый дымок пуповиной.
Журавлиная стая над ельником тянется длинной,
подгоняемой ветром, растрепанной ветхой веревкой.
Я хватаюсь за хвостик, бегу далеко и неловко —
по раскисшему полю к деревне Лубенки, Дубенки.
<…>
это все — не родящая льна моя глина родная.
Вековая осина вершит двоеперстье Исуса.
Добежала и падаю, мам, ты железного вкуса.
Ну и раз уж мы говорим о том, что огромный мир населен не только нами, то необходимо отметить прошедший 7 мая 120-летний день рождения Николая Заболоцкого. «Новый мир» в майском номере опубликовал некоторые из присланных на конкурс эссе, посвященных этому юбилею. Их авторы пишут о «системе кошек» этого поэта и о его «разговорах с птицами», о песнях иволги и геохимии. Но мне бы хотелось процитировать пару фрагментов из статьи Игоря Вишневецкого «О “природе” в русской поэзии и у Заболоцкого в частности», также помещенной в этой книжке журнала. Вишневецкий отмечает, что Заболоцкий вышел за пределы привычных нам субъект-объектных отношений с природой и даже субъект-субъектных.
«Лирическое “Я” становилось мыслящей и говорящей частью большего единства… чрезвычайно разнообразного во внутренней, так и хочется сказать, диалектике превращений и борьбы…
В новейшей русской поэзии природа, взятая в том ракурсе, в каком она существует у Заболоцкого, занимает периферийное положение. В центре — несчастное «я» мыслящего и страдающего горожанина во всех своих ипостасях… Может быть, уже пора подумать об уровне осмысления отношений “я” и мира, предложенном Заболоцким, и продолжить разговор там, где он остановился в момент его смерти в 1958 году?».
Ему согласно вторят современные антропологи, говоря о необходимости начинать тяжелый процесс деколонизации мышления:
«Глядя на животных, которые смотрят на нас в ответ, смотрят вместе с нами… мы можем понять нечто важное. Мы можем понять, как то, что находится «по ту сторону» человека, позволяет нам существовать, делает нас теми, кто мы есть, и теми, кем мы можем стать в будущем. Мы не замечаем бесчисленное разнообразие связей между людьми и более широким миром жизни, а также то, как эти базовые связи способны поменять наше понимание человека». Эдуардо Кон. «Как мыслят леса. К антропологии по ту сторону человека» (М.: Ад Маргинем Пресс, 2018).
1 Что касается нового взгляда на тех, кого сейчас корректно называть «животными-компаньонами» — в этом году в «НЛО» вышла интересная книжка Кати Крыловой «Рынок удобных животных».
| 
