— Фигуры интуиции: поэтика Алексея Парщикова: сборник статей. Сост. и ред. А.Е. Масалов. Александр Марков
Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации
№ 12, 2024

№ 11, 2024

№ 10, 2024
№ 9, 2024

№ 8, 2024

№ 7, 2024
№ 6, 2024

№ 5, 2024

№ 4, 2024
№ 3, 2024

№ 2, 2024

№ 1, 2024

литературно-художественный и общественно-политический журнал
 


НАБЛЮДАТЕЛЬ

рецензии



Технологический сентиментализм и его теория

Фигуры интуиции: поэтика Алексея Парщикова: сборник статей / Сост. и ред. А.Е. Масалов. — М.: Эдитус, 2022.


Со дня смерти Алексея Парщикова прошло четырнадцать лет, но разговор о нем как о современном поэте обусловлен несколькими непреодолимыми обстоятельствами. Прежде всего, он резко порвал с «технологическим возвышенным» поэзии совет­ского времени — последним великим поэтом этого потока может быть признан Иван Жданов, парадоксальный наставник, соперник и пророк для Парщикова. Технологическое возвышенное подразумевает, что речь поэта строится вне ее ближайших последствий, с отстранением от реакций: видя машину, мы понимаем созидательную и катастрофическую мощь как принадлежащую ей, рай и ад оказываются частью ее узлов.

Это технологическое возвышенное заслуживает своей истории. В ней будет и тревожное стихотворение Виктора Кривулина об ангеле Златые Власы, и кибернетика Константина Кедрова, придумавшего в Литинституте слово «метаметафора» для поэтики Жданова, Еременко и Парщикова. Но Парщиков интересен тем, что технологическое в его поэзии становится источником эмоций, способом почувствовать себя здесь и сейчас. Некоторые поэты приходили к технологическому сентиментализму сами, как поздний Кривулин; в Драгомощенко технологический сентиментализм был, я уверен, с рождения.

Парщиков, глядя на прозрачные до ужаса фотографии Жданова, начинал видеть землю, небо, дирижабли иначе, чем Жданов: как то, что напоминает нам и о доме, и о путешествии, и о самих его условиях. Авангардное разложение на частицы, исследование полей, сил и конфигураций отличает Парщикова от Драгомощенко, который относится к «органическому», а не «аналитическому» продолжению авангарда. Драгомощенко — Филонов поэзии, Парщиков — ее Кандинский. Но чтобы объяснить, куда далее двигается аналитизм, потребовалась целая книга.

Другое обстоятельство — изменение статуса слова «поэтика». Для Парщикова поэтика была не просто способом уяснить себе, что ты делаешь, но предметом, на который смотришь с расстояния, чтобы осуществить реформу стиха и самой поэзии, не превращая его в инструмент этой реформы. Парщиков руководствовался некоторыми «фигурами интуиции» как начальным условием поэтического опыта, чтобы потом превратить ту или иную поэтическую операцию, например, подбор сравнений или уточнение образов, в часть экспериментальной процедуры.

Статьи сборника исследуют, как осуществляется, корректируется, меняется до неузнаваемости каждая такая операция — и в итоге получается небывалая поэзия Парщикова. Но, кажется, о начальном условии надо догадаться, настраиваясь на чтение сборника. Такой настройке больше всего помогает то, что книгу открывают исследователи с неоспоримыми литературными заслугами: Владимир Аристов, Андрей Тавров, Андрей Левкин.

Лотман шутил в «Лекциях по структуральной поэтике» (1964): не принимающие структурализм литературоведы похожи на чудака, который, узнав, что у дома есть план, сломал его, чтобы найти план. Лотман имел в виду непосредственную данность структуры художественному произведению. Парщиков, ломая дома старой поэтики с их инерцией обыденной уместности, ищет план, позволяющий делать поэзию совсем другой скорости, поэзию времен ускорителей частиц.

Работу по ломке старого дома можно описать по-разному: Евгения Вежлян говорит о превращении форм учения Лейбница в способ работы с частицами языка и выразительности. Многие статьи — об этом: как Парщиков переворачивает привычные представления и концепты, чтобы не просто передать и воспроизвести отдельные образы, впечатления и чувства, но заставить их заработать.

Выворачивание и переворачивание, противоположное шкловскому остранению, описывается по-разному в зависимости от фокуса интересов исследователя. Ольга Северская смотрит, как привычная наглядность превращается в непосредственную представленность видимого, Евгения Самостиенко (Суслова) — как интроспекция перестает быть режимом размышления и становится режимом действия среди состоявшихся и запомненных размышлений, изобретением других мест ощущения и памяти, Анна Родионова — как собирание «ассамбляжей», сложный монтаж предметов и мыслей создает обновленную радикальную риторику.

Все это увлекательнейшие сюжеты, и книгу можно перечитывать, чтобы увидеть, как чувство и счастье появились из вещей, где их вроде не было. Вероятно, предлагаемый нами термин «технологический сентиментализм» мог бы найти себе место в завершении каждой статьи. Это не просто память, а технологический сентиментализм памяти, знающей, когда связи между людьми разрушаются, а когда восстанавливаются. Не просто риторика, а технологический сентиментализм риторики, когда возможна дружба не только с людьми своего круга, но и с вещами своего круга, и экология с любовью признает уже не только лес и реку, но и звездную плазму.

В первой части книги — статьи о поэтике Парщикова, во второй — исследование конструктивного действия отдельных образов: «силы» (Елена Зейферт), «черного хода» (Юрий Доманский), «ежа» (Илья Кутик о еже как звере и Данила Давыдов о еже как эмблеме), «кота» (Денис Ларионов), «денег» (Кирилл Корчагин) и т.д. Оказывается, Парщиков не просто открывал рядом с течением реки звездную плазму, рядом с полетом пули — цвет частиц, а рядом с лицом — борьбу желаний и обиду земли (почти Геи, по Бруно Латуру) на добычу продукции. Он вводил в действие новые образы, показывая, как они лучше нас открывают.

Во второй части выворачивание, переход от метафорических наблюдений к действию — то, во что читатель сборника вовлечен, на что он брошен. Завершается книга наблюдениями над дирижаблями Парщикова, как над орудиями, создавшими ХХ век (Елена Эберле-Желтова), и над теми, которыми мы открываем новые формы бесконечности (Юлия Подлубнова). Бесконечность открывается и в наши дни — хотя бы как бесконечность перипетий искусственного интеллекта. Сборник требует от нас мысленно сломать дом наших теперешних дней, привычки обыденного восприятия, чтобы увидеть план нового анализа экологических и социальных проблем1.


Александр Марков


1 Сборник находится в свободном доступе: https://imwerden.de/pdf/parshchikov_ figury_intuitsii_poetika_2022__izd.pdf




Пользовательское соглашение  |   Политика конфиденциальности персональных данных

Условия покупки электронных версий журнала

info@znamlit.ru