НАБЛЮДАТЕЛЬ

рецензии

Перевод с умозрительного

Алексей Порвин. Радость наша Сесиль. — СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2023.

Алексей Порвин лет десять назад стал лауреатом молодежной премии «Дебют» (2012) и тогда же претендовал на премию Андрея Белого (2011, 2014). Сейчас ему уже за сорок (родился в 1982 году), и в премиальных списках он не появляется, зато не прекращает писать и издаваться. «Радость наша Сесиль» — уже шестая его книга. В предисловии к ней Алексей Конаков пишет, будто «автором был счастливо найден совершенно особый, ни на кого не похожий стиль, сочетающий традиционность формы <…> с подчеркнутой герметичностью, “темнотой” содержания», и радуется продуктивности конфликта между консервативной формой и авангардным содержанием.

Но в выработанной Порвиным манере нет ничего авангардного или революционного. Семантическая полупрозрачность, а часто и синтаксическая прихотливость его стихов обусловлены трудностью закрепления ускользающих мыслей и чувств. Так охарактеризовал порвинскую поэтику Артем Скворцов: «Плоть от плоти петербургской школы, он пишет так, словно всего остросовременного и социального вообще не существует — ни в действительности, ни в искусстве. Равно далеки от него и пост- и постпостмодернистские новации. <…> Размытость временных и пространственных границ принципиальна, внутри мира Порвина драгоценно провозглашенное еще классиком невыразимое, оттого и форма в конкретном стихотворении согласуется с испаряющимся, как снежинка на ладони, содержанием: рифмы в лирическом высказывании по большей части провокативно неточны. Линия, начатая Кушнером и продолженная Пуриным, теперь переходит в руки Порвина. Заметно даже не утончение, а истончение благородной петербургской поэтики: настолько эфемерна улавливаемая стихом материя, что она уже почти на грани исчезновения»¹. Сказано это восемь лет назад и верно до сих пор, разве что с поэтическим миром Порвина все это время происходили неторопливые метаморфозы.

Порвинский мир — это мир одухотворенной вещественности: «В ворота влетающий мяч, не тебя ли сравним / с душой, заселившейся в тело… Плотнеющей сеткой / захвачен простора кусок, если в каждой ячейке дежурит / прозрачность — создать ощущенье, что выбраться в свет / не так уж и сложно: зачем грозовое темнеет затишье / слабей, чем перчатки голкипера?..». Откалиброванный взор преображает предметы, воспринимаемые как бы одновременно во всех состояниях — действительных и возможных; заодно обнажается их включенность в космос словесный и мысленный. Такой комплексный подход требует соответствующих выразительных средств — и тут у Порвина набита рука. Вместо воспринимаемой действительности его занимает прорыв к другому бытию с дюжиной измерений, где все связано со всем, где нет ограничений времени, пространства и языка. На это инобытие Порвин всегда намекал, всегда стремился к нему.

Книга «Радость наша Сесиль» составлена из трех больших стихотворных циклов. Композиционное выстраивание здесь не логическое, а скорее ритмическое. Первый цикл, «Гимны перемирия», в самом деле самый мирный — это собрание самодостаточных амфибрахических фрагментов. Цикл второй, заглавный, подаваемый как поэма, — такие же фрагменты, но объединенные военной образностью и прошитые сквозной фигурой гаитянской жрицы Сесиль Фатиман; ритм здесь подвижнее и произвольнее. Заключают книгу тревожные хореи «Барабанной ночи».

Когда-то Порвин лишь ловил блики и отблески желанного мира да передавал тоску по нему («свет обиженно золотит / и кроны нагретый шар, / и желание улететь / повыше — туда, где свет»²). Чем дальше, тем решительнее он пытался заступить на заповедную территорию. Это мир не физики, но метафизики; не человече­ский, но надчеловеческий. Шаг за горизонт неизбежно влечет за собой отказ от привычных оболочек. Поэтому раньше у Порвина можно было найти «я», упоминались личные привязанности (стихи об отце); теперь преображающий взгляд предельно безличен, даже если в стихотворении используется чей-то императивный голос (часто их несколько) или подразумевается необязывающее «мы». Прежде стихи были насыщены отвлеченными существительными и расхожими либо окказиональными поэтизмами (свет, ветви, ночь, небо), теперь больше современной лексики и реалий. Резче и уверенней смешиваются и связываются разнородные явления. Графически стихотворения уже не разбиваются на катрены, а пишутся сплошь: имитация аморфности при неизменной кристальной выстроенности.

Действие самого массивного цикла — «Радость наша Сесиль» — будто бы должно разворачиваться во времена Гаитянской революции, но сюда вторгается беспардонная современность: «Танки въезжают в город, лязгом деловитым вминая асфальт / в крошево как форму бытия, пока философы шинкуют лук / для украинского борща, этого знаменитого блюда русской кухни». Тем не менее, хотя Порвин в интервью без экивоков выражает отношение к украинским событиям, созерцательные по природе поэтические тексты не превращаются ни в агитку, ни в актуальный комментарий. Возможно, состав порвинского мира всколыхнулся, перемешался, но основополагающие законы остались незыблемыми. Описываемое происходит не сейчас и здесь, не тогда и там, а всегда и всюду, точнее — в поэтическом воображении, создающем умозрительный мир.

Из-за медитативного поэтического темперамента Порвина его книги, и эта — не исключение, страдают от двух неотвязных проблем.

Во-первых, замкнутые на себе стихотворения противятся тому, чтобы их сопрягали в циклах, не говоря о книге. Мягкое принуждение не исчезает, хотя осуществляется умело и даже тоньше, чем раньше. Если в книге «Поэма обращения. Поэма определения» (2017) стихотворения сцеплялись за счет пейзажных тривиальностей, то теперь Порвин где вплетает еле уловимый мотив, где упоминает схожую деталь без грубых повторов. Это дает простор для мысленных ходов и интерпретаций. Поэт как бы ставит рядом друг с другом несколько зеркал, образуя неожиданные ментальные анфилады. Иные из них ведут в тупики, да и не каждая отражающая поверхность совершенно гладка.

Во-вторых, книги слишком велики — не по замыслу, а по объему. Как справедливо замечает Конаков, найденная автором манера очень продуктивна, чем тот и пользуется — уместно говорить даже об эксплуатации. Едва ли стоит относить к достоинствам утомительную монотонность, пусть и профессионально поданную. Атомарная автономность каждого стихотворения предполагает возможность их бесконечного умножения. Чтобы понять порвинский мир, ни к чему тотальная ревизия: здесь поставлен предел для перехода количества в качество. Будь «Сесиль» в три раза больше или меньше, это не сыграло бы никакой роли.

Сбивчивая поэтика Порвина предполагает столько же кропотливое рациональное распутывание, сколько мгновенное интуитивное проникновение. Нередко такой труд вознаграждается. Но все же путешествие не должно утомлять своей бесконечно возобновляемой длительностью — или, по крайней мере, должно приводить к ночлегу, чтобы усилия, затраченные по пути, не пропадали впустую.

Михаил Рантович

1  Скворцов А. Без поколения // Арион. — 2015. — № 3. — С. 12–24.

2  Порвин А. Стихотворения. — М.: Новое литературное обозрение, 2011.