ГИПОТЕЗА

Об авторе | Никита Львович Елисеев — библиограф, литературный и кинокритик, публицист, писатель и переводчик. Предыдущая публикация в «Знамени» — «Легкие люди» (№ 12, 2004).

Никита Елисеев

Финал «Евгения Онегина»

Все казовые, эмблематические произведения русской литературы не закончены. Факт, волящий размышлений. Словно бы пишущие, думающие люди России до чего-то досягают и… не достают. В силу разных причин не могут довести дело (текст) до завершения. Эту закономерность заметили и обозначили братья Стругацкие в притче, притворившейся фантастической повестью «За миллиард лет до конца света».

«Евгений Онегин» не закончен. О чем свидетельствуют зашифрованные фрагменты 10-й главы.

«Мертвые души» не закончены. Остались только фрагменты второго тома. И они ей-ей не хуже, чем первый том.

«Война и мир» не закончена. Это же был только подход Льва Толстого к главной теме: «Декабристы». Не взялся продолжать. Не стал описывать, как Николай Ростов (выполняя обещанное) вместе со своими конногвардейцами мчит рубать мятежников на Сенатской, как Пьера Безухова ссылают, а Наташа едет за ним, а детей Наташи и Пьера воспитывает оставшаяся в Петербурге Соня, а княжна Марья чем может, тем помогает сосланным. Однако внимательный читатель догадывается: все именно так и будет.

«Братья Карамазовы» не закончены. Достоевский изложил потрясенному Суворину, чем должен закончиться роман: Алеша будет замешан в террорное дело и погибнет на эшафоте. (Разве он не крикнул в ответ на рассказ брата Ивана про помещика-садиста: «РАССТРЕЛЯТЬ!»?)

«Государство и революция» Ленина не закончена. (Финальная недописанная главка про революционное государство дорогого стоит, дескать, прости, дорогой читатель, не дописал: делать революцию куда интереснее, чем писать про нее. Да кто был спорил, Владимир Ильич...)

«Жизнь Клима Самгина» не закончена.

«Красное колесо» Солженицына не закончено. Солженицын только конспект финала своего «повествования в отмеренных сроках» оставил, а сама эпопея… Увы… без завершения. Не докатилось красное колесо до финала.

Как не заметить, что традицию эту начал Пушкин. «Евгений Онегин» — самое эмблематичное произведение русской литературы. Классика из классик. И оно… не закончено. Причем не по авторской воле получился открытый финал, потому что найдены и расшифрованы фрагменты 10-й главы. Значит, хотел финал закрыть, но не решился. С этими фрагментами — некая сложность. Понятно, почему зашифрованы: «плешивый щеголь, враг труда, нечаянно пригретый славой, над нами властвовал тогда. Его мы очень смирным знали, когда не наши повара орла двуглавого щипали у бонапартова костра...». Если за «Гавриилиаду» влетело, то как бы влетело за такое?

Непонятно, почему в дневнике записано: «Сожжена 10-я песнь “Онегина”». Как же сожжена, если вот она — зашифрована? Непонятно, почему остались пустые строфы? Они-то и сожжены? В них-то и была главная крамола, рядом с которой «читал свои “ноэли” Пушкин, меланхолический Якушкин, казалось, молча обнажал цареубийственный кинжал» — тьфу и растереть? Непонятно, почему в сохраненных фрагментах 10-й главы «Онегина» нет Онегина? По всей видимости, в этих несохраненных фрагментах Онегин-то и был! По всей видимости, там-то и была зарыта главная крамола. Тогда становится понятно, почему «сожжена 10-я песнь». Оставлены только лирические отступления, а сама глава романа в стихах сожжена.

Заметим, что все попытки продолжить 10-ю главу, дописать ее терпят крах по этой причине. Дописыватели продолжают лирические отступления, а Евгения, «бедной Тани» и ее мужа, «бравого генерала», который эдак заносчиво «нос и плечи задирал» — нет. А они там были. Но сожжены, сожжены, и только пепел знает, что значит сгореть дотла. Не только. Чем кончился «Онегин», коль скоро в лирических отступлениях 10-й главы появляются декабристы, догадаться нетрудно.

Один только человек догадался (не догадавшись), да и тот Достоевский. В своей знаменитой Пушкинской речи он нервно (и верно) выкрикнул, мол, господа, Татьяна Ларина из тех женщин, что потом поедут за своими мужьями в Сибирь. Еще бы он не догадался, когда в Сибири познакомился и сдружился с… прототипом Татьяны Лариной, Натальей Фонвизиной, женой, можете себе представить, генерала, участника заговора декабристов. Это ей Достоевский написал: «Да если бы было даже доказано, что истина не с Христом, я бы все равно остался с Христом, а не с истиной!» Какого же накала была дружба, раз такие письма на такие темы отправляются адресатке?

Разумеется, Достоевский знать не знал и не подозревал, что Наталья Фонвизина — прототип Татьяны Лариной. Разумеется, строго говоря, Наталья Фонвизина не совсем так уж чтобы прототип героини романа в стихах «Евгений Онегин». Пушкин ее не знал. Зато прекрасно знал человека, которого Наталья Фонвизина всю жизнь любила, Ивана Пущина. Прототипична не Наталья, прототипична ее ситуация.

Сейчас вам будет показана «мыльная опера», сентиментальный телесериал под заглавием: «Настоящий Евгений Онегин». Внимание: жила-была дворян­ская девочка Наташа. В глуши, в деревне. Книжки читала. «Любила на балконе предупреждать зари восход». И была очень религиозна. Хотела уйти в монастырь. В монастырь ее родители бы не отпустили. Сама бы убежала — нашли бы. Да еще в девичьей ей сказали, что в женских монастырях такое иногда творится, такое... Вам, барышня, лучше и не знать.

Словом, Наташа переоделась в мужскую одежду и сбежала в мужской монастырь, стала послушником под именем отрока Назария. Вся губерния встала на уши: отроковица пропала. Отроковица пропала до пятой бани. Монахи заподозрили неладное: что это отрок Назарий избегает общей помывки? В общем, обнаружили пропавшую барышню в мужском монастыре и передали родителям. Как вы понимаете, вопрос с замужеством Наташи сильно осложнился. Кому захочется иметь в хозяйстве психическую? Проблема. В имение, где росла и выросла Наташа, приехал погостить дальний, дальний родственник («дворяне все родня друг другу и приучили их века смотреть в лицо другому кругу всегда немного свысока»), Иван Пущин.

Наташа в него влюбилась. Написала письмо. По-французски, само собой. Дескать, «я к Вам пишу — чего же боле? Что я могу еще сказать? Теперь, я знаю, в Вашей воле меня презреньем наказать...» да и вообще: «никто меня не понимает и молча гибнуть я должна». Не в таких, конечно, морфемах, но смысл — тот. Пущину охота была погулять на воле, ну и девушка со странностями. Любовницей сделать — подло, жениться — нет и нет. Словом, он встретился с Наташей и по-муж­ски, по-братски объяснил девочке, которая к мужчине, как к Богу — очертя голову, не думая, — в чем ее ошибка. Дескать: «не всякий вас, как я, поймет, к беде неопытность ведет», а так-то, что говорить, «я вас люблю любовью брата, а, может быть, еще сильней».

Уехал. Шло время. «Царь дремал, Россия сетью тайной...» Одна из ячеек этой сети — Иван Пущин. Между тем, в имение к родителям Наташи приезжает молодой генерал, ветеран Отчественной войны, Фонвизин и… влюбляется в Наташу. И делает ей предложение. И предложение принято! Свадьба! Из глуши молодая генеральша с молодым генералом едут в Петербург. А счетчик истории тикает. «Тайная сеть» все шире. В ней теперь и молодой генерал Фонвизин. Нос и плечи задирает: с победителем Европы, Наполеоном, справились, с самодержавием не совладаем? Тем более здоровая традиция гвардейских переворотов в России до 1825 года почти не прерывается.

В Петербурге — балы, детские праздники, есть где встречаться. На одном из таких балов Пущин встречает Таню, то есть Наташу. Вы помните? «Кто там в малиновом берете с послом испанским говорит?» Черт возьми, идиот! Где были мои глаза? Какая женщина! Подкатывается и получает отлуп. «Я другому отдана и буду век ему верна...». Гвардейский переворот не удался. Здоровая традиция гвардейских переворотов прервана. Появляется новая традиция — революционная. Обреченные на поражения, отчаянные рывки к свободе: «О, жертвы мысли безрассудной, вы уповали, может быть, что хватит вашей крови скудной, чтоб вечный полюс растопить? Едва дымясь, она сверкнула на вековой громаде льда, зима железная дохнула и не осталось ни следа...».

Дальше совсем уж конспективно. Наталья Фонвизина едет в Сибирь следом за своим мужем. Становится добрым гением всех каторжников и сосланных. Все о ней вспоминают с благодарностью — и ссыльные поляки, и петрашевцы. С Достоевским вот подружилась до степени теологической откровенности в письмах. Идет время. Реформы Александра Второго. Декабристы возвращаются. Генерал (уже немолодой) умирает. И Наталья Фонвизина пишет письмо Ивану Пущину. В том смысле, что, Ваня, я всю жизнь тебя любила и сейчас тебя люблю. Я теперь свободна. Давай поженимся и остаток дней проживем вместе. И они женятся! И остаток дней живут вместе. Какая история! Я ж и говорю: телесериал, «мыльная опера».

Однако начало этой истории — согласитесь — настолько схоже с пушкин­ским романом в стихах, что при пересказе цитаты из «Евгения Онегина» сами собой выскакивают из-под пальцев. Кондовые пушкинисты возражают: откуда было Пушкину, сидящему в ссылке, в имении своей матери, Михайловском, знать столичную и интимную историю пусть и очень близкого ему друга? Как откуда! Пущин приезжал в Михайловское. «Мой первый друг, мой друг бесценный! И я судьбу благословил, когда мой двор уединенный...», — ну и т.д. Помните?

Встретились, поговорили. Пущин увидел крепостную любовницу Пушкина, Ольгу Калашникову (ее история тоже на телесериал тянет), как не рассказать о своих… переживаниях? Вернемся на первое: почему все продолжатели 10-й главы (а их немало) не продолжают, не дописывают эту главу? Да потому, что в каждой главе что-то с главным героем романа происходит, а у продолжателей получается, что в продолжаемой ими главе ровно ничего с Онегиным не происходит, не случается.

Такой же затор случился у Пушкина с Онегиным, когда его двор, уединенный, колокольчик Пущина огласил. Пушкин привез Онегина в деревню. Фигуры вокруг него расположил: наивный, пылкий поэт, деревенская простушка (Ольга), романтическая красавица (Татьяна). А дальше-то что с ними делать? Онегин со скуки заведет интрижку с деревенской простушкой или с таинственной карасавицей? Нет, не годится. Он же — опытный донжуан, штурмом или умелой осадой берет светских красавиц и провинциальную барышню соблазнил… чижика съел, ребенка обидел. Нет, не по чину. И что делать? Что придумать? Даль свободного романа сквозь магический кристалл затуманилась.

То, что Пушкин был недоволен (в этот момент) своей работой над романом, доказывает то обстоятельство, что в тот момент он читал другу не «Онегина», а «Бориса Годунова». Здесь все летело, как по нотам. Пушкин бил в ладоши и кричал сам себе: «Ай да Пушкин, ай да сукин сын!» Пусть и друг в ладоши захлопает. Друг не только в ладоши захлопал, друг свою печальную историю рассказал. И даль свободного романа прояснилась — вот оно! Прежде Пушкин видел как бы сквозь мутное стекло, а после рассказа друга стекло оказалось протерто! Романтическая красавица напишет письмо, бросится донжуану на шею, а он красавицу оттолкнет. Потому что это совсем уж не спортивно.

А потом... магический кристалл заиграл всеми гранями. Главная грань — острая — в финале: «Я другому отдана и буду век ему верна...». Грань получилась, действительно, острая, потому что начал Пушкин писать роман до восстания декабристов, а заканчивал после того, как одни его друзья были повешены, другие — сосланы. Финал получался более чем открытый. Его можно (да и, пожалуй, нужно) было закрыть. В 10-й главе он его и закрывал. Вопрос: как?

Как в жизни? И генерал, и Онегин сосланы, «бедная Таня» из блистательного Петербурга едет следом за мужем в сибирскую глушь? Не думаю... Онегин слишком циничен, слишком холоден, слишком себялюбив, чтобы вмешаться в такую авантюру, как мятеж. Себе дороже. Походить на тусовки к интересным ребятам — сколько угодно. Но на Сенатскую? Разрабатывать проекты будущего устройства России? Крестьян освобождать с землей, без земли? Извините — не мое. Ярем барщины старинной оброком легким заменил — ну и ладушки.

(Насколько оброк легкий при опытном (а значит, жуликоватом) управляющем и при не занимающемся хозяйством барине — вопрос, конечно, интересный, но это уже совсем другая пушкинская история — с Ольгой Калашниковой и ее отцом, управляющим сначала Михайловского, потом Болдина. Эта история вышибла из Пушкина не только слезу, но и «Русалку», «Барышню-Крестьянку», «Станционного смотрителя» и — вишенкой на торте — «Сказку о рыбаке и рыбке», но это — другая история...)

Разумеется, на заседание следственной комиссии Онегина могли и вызвать. Он умело отбился, как Грибоедов. Вышел на свободу с чистой совестью. Это генерал влип, муж Тани, а Онегин отбился. Потому что генерал… Ленский от политики. Он — чуть старше Онегина. Он его друг. С ним на «ты». Нос и плечи задирает. Знак молодости, лихости, романтики — сам черт не брат. «Мы в Париже ходили по девчонкам, здесь пойдем на медведя» (декабрист Михаил Лунин). Ситуация романа замечательно параллелится. Столкновение наивного романтика и многоопытного (как ему кажется) циника. Сначала: Ленский и Онегин, потом генерал и Онегин.

Столкновение должно (не может не) окончиться позором для циника, бóльшим и гóршим, чем в случае с Ленским. Потому что Онегин понимает: Таня — свободна! Если она не откажется от мужа, то она лишена всех прав состояния. Она же нормальная. И муж ее поймет. «Прости, муж, так карты легли...» Онегин мчит к Тане. Руку помощи протягивает. «Таня, двор вас уже ласкает. Муж не токмо что в сражениях изувечен, но еще и срок мотает. Таня — моя рука и мое сердце. Наконец-то мы будем вместе!»

Слышит в ответ: «Знаете, Женя, я вам очень благодарна. Я ведь не могла избавиться от любви к вам. А вот сейчас… после вашего предложения... все, как отрезало. Противно, Женя. Уйдите, Женя, с глаз моих. Видеть вас не могу. Очень, очень противно. Вон!». Думаю, что не в таких морфемах и в рифму, но именно эта история была изложена в уничтоженных (сожженных) строфах 10-й главы «Евгения Онегина». Именно так должно было оканчиваться первое, казовое, эмблематичное произведение русской классической литературы. В жизни история окончилась не так. Ну… жизнь. Жизнь неожиданнее, непредсказуемее даже самой хорошей литературы.