ПРИСТАЛЬНОЕ ПРОЧТЕНИЕ

Александр Парнис

«Не юбилейте!»

небольшой рассказ о Хлебникове и об одном мемуаристе

Футуристы не любили круглых юбилейных дат. Слово «юбилей» было для Маяковского «именем мертвым», как он писал в стихотворении с заглавием-императивом — «Не юбилейте!» (1926).

В прошлом году, как бы следуя этой негативной футуристической традиции, мы «тихо и скромно», без пафоса, отметили юбилейную траурную дату одного из самых загадочных русских поэтов ХХ века — столетие со дня кончины Велимира Хлебникова (1885–1922).

Вероятно, главной причиной «тихого» юбилея поэта были последствия всемирного ковида-19, а также резко осложнившиеся в 2022 году исторические обстоятельства. Научные сообщества в последний год разобщены, как никогда.

Хлебников по матери был украинцем и очень гордился тем, что его род черниговских дворян Вербицких ведет свою родословную от запорожских казаков, предок которых казак Степан Вербицкий (начало XVII века) был «знатным войсковым товарищем и вышед с Польши под державу всероссийскую вместе с отцом служил всероссийскому престолу»¹. Поэт писал в своей автобиографии (1914): «В моих жилах есть армянская кровь (Алабовы) и кровь запорожцев (Вербицкие), особая порода которых сказалась в том, что Пржевальский, Миклухо-Маклай и другие искатели земель были потомками “птенцов Сечи”»². Недавно мне удалось найти следы Алабовых в родословной линии дяди поэта профессора П.А. Хлебникова³.

Феномен Хлебникова, называвшего себя «королем времени» и «одиноким лицедеем», продолжает волновать и интересовать многих его читателей и почитателей во всем мире, и каждое новое поколение заново открывает этого «странного» и до сих пор не до конца прочитанного русского поэта. В различных архивах находится еще много неизданных текстов Хлебникова и материалов о нем, которые могут составить еще несколько томов и которые ждут своего часа.

И все-таки необходимо подвести некоторые итоги этого траурного юбилея. Наконец, вышел последний, шестой, том третьего издания собрания сочинений Хлебникова под редакцией Р.В. Дуганова и Е.Р. Арензона, которое в основном повторяет ошибки двух предыдущих изданий. Тщательный анализ трех изданий собрания сочинений Хлебникова — тема отдельного исследования.

В связи со столетием со дня кончины поэта в «Новом мире» (№ 1) была напечатана юбилейная статья автора этих строк, посвященная его раннему долитературному периоду — «Хлебников: встречи в Судаке в 1908 году». Она рассказывает о знакомстве молодого поэта с мэтром символизма Вячеславом Ивановым и о поэтическом диалоге, который возник тогда между ним и его учителем и который продолжался фактически всю недолгую жизнь Хлебникова. Можно сказать, что с этого «крымского» знакомства Хлебникова с Вяч. Ивановым началась литературная деятельность будущего главы футуристов-будетлян, которая продолжалась всего четырнадцать лет.

Вокруг жизни и творчества Хлебникова существует много легенд и мифов. До сих пор не написана научная биография поэта, а мемуаристы вспоминают о нем в основном как о «гениальном безумце». В биографии поэта, написанной С.В. Старкиной и изданной в серии ЖЗЛ⁴, есть «белые пятна», то есть темы, которых по разным причинам не касались ни сама автор этой книги, ни другие исследователи.

Еще в середине 1960-х годов я задумал составить книгу воспоминаний о Хлебникове и обратился к друзьям, соратникам и знакомым поэта с просьбой поделиться воспоминаниями о нем. Назову лишь некоторые имена — это были последние представители Серебряного века.

Я встречался и переписывался с его соратниками — поэтом и художником Давидом Бурлюком, так называемым «отцом российского футуризма», с создателем заумного языка поэтом А.Е. Крученых, с поэтами Г.Н. Петниковым, С.П. Бобровым, В.И. Гнедовым, И.М. Зданевичем, Р.А. Ивневым, с бывшими акмеистами М.А. Зенкевичем и С.М. Городецким, с учеными Р.О. Якобсоном, В.Б. Шкловским, М.С. Альтманом, с литературоведом А.М. Лейтесом, с писателями К.И. Чуковским, Б.К. Зайцевым, А.Е. Костериным, Т.В. Толстой (Вечоркой), с художниками Ю.П. Анненковым, В.Д. Ермиловым, лидером украинского конструктивизма, Б.В. Косаревым, К.М. Зданевичем, Е.Д. Спасским, П.Н. Крыловым, Ф.Ф. Платовым, К.Л. Богуславской (Пуни), дадаистом С.И. Шаршуном, конструктиви­стом Н.Б. Габо, с переводчицей Р.Я. Райт, с композитором А.С. Лурье, с кинорежиссером А.Н. Андриевским, который по образованию был математиком и в 1922–1923 годах редактировал три выпуска «Досок судьбы» Хлебникова, а также неоднократно беседовал с Л.Ю. Брик, сестрами Синяковыми и Е.Г. Низен, старшей сестрой Е. Гуро, и многими другими. Среди тех, к кому я обращался, были также и иностранцы — немецкий поэт-переводчик Иоганнес фон Гюнтер, бывший сотрудник журнала «Аполлон», польский литератор Владислав Земацки и английский славист Янко Лаврин, почетный профессор Ноттингемского университета.

Первую подборку мемуаров, приуроченную к столетию со дня рождения Хлебникова, я опубликовал в 1985 году в «Литературном обозрении» (№ 12). В предисловии к этой подборке поэт Давид Самойлов писал о Хлебникове: «Он был одним из наших отцов в литературе. Многие пережили страстное увлечение его творчеством. Мы твердили его стихи и слушали рассказы людей, его знавших. Он был одним из самых любимых поэтов Михаила Кульчицкого. Его усердно читал Борис Слуцкий. Из него выводят многие черты поэзии Ксении Некрасовой и Николая Глазкова <…> Ахматова, — вспоминаю разговор с нею, — особенно ценила его послереволюционное творчество <…> Внимание к недрам слова, к самым его глубинам, к мифологической основе, к рождению понятий, к образному содержанию — то есть обновление, освежение речи и языка поэзии, — таковы главные заслуги Хлебникова перед русской поэзией»⁵.

В этой подборке я впервые напечатал фрагменты из воспоминаний Янко Лаврина о Хлебникове и послал их автору в Лондон.

Об этом «последнем» мемуаристе необходимо рассказать подробнее, так как в биографии и творчестве Хлебникова он сыграл значительную и, можно сказать, переломную роль.

Знакомство поэта с Янко Лавриным (1887–1986), тогда русским журнали­стом, было своеобразным подарком судьбы и имело неожиданные последствия. Любопытно, что имя Янко Лаврина нигде в текстах Хлебникова не упоминается, но значение его в жизни и творчестве поэта трудно переоценить. В моей статье речь пойдет в основном о русском периоде Янко Лаврина⁶.

Кто же такой Янко Лаврин?

Несколько предварительных замечаний. Чтобы понять мировоззрение Хлебникова в период его общения с Лавриным, необходимо восстановить хронологию и политический контекст событий периода Первой Балканской войны, которая началась в октябре 1912 года между Балканским союзом и Османской империей и которая продолжалась до конца мая 1913 года. Вне сомнения, Хлебников остро переживал события, проходившие на фронтах этой войны, но мы мало знаем, как именно он реагировал на них.

18 декабря 1912 года в Москве вышел первый боевой сборник русских футуристов «Пощечина общественному вкусу» с одноименным манифестом, в котором половину занимали тексты Хлебникова, вскоре ставшие его классикой и в котором дебютировал Маяковский двумя стихотворениями («Ночь» и «Утро»).

Первая встреча Янко Лаврина с футуристами Давидом Бурлюком и Владимиром Маяковским (в поезде), которая состоялась в декабре 1912 года, а затем знакомство с Велимиром Хлебниковым в Москве проходили, вероятно, в начале 1913 года, на «фоне» выхода этого скандального сборника. Вне сомнения, между ними должны были быть какие-то разговоры, связанные с выходом сборника, но Лаврин об этом в мемуарах почему-то не упоминает, кроме нескольких слов о Маринетти.

Хлебников писал в автобиографии (1914): «Некогда выступил с воззванием к сербам и черногорцам по поводу Босно-Герцеговинского грабежа, отчасти оправдавшимся через несколько лет, в Балканскую войну, и в защиту угророссов, отнесенных немцами в разряд растительного царства»⁷. Здесь Хлебников упоминает свою статью «Кто такие угророссы», напечатанную в газете «Славянин» (1913, № 13, 28 марта), с которой его связал Я. Лаврин.

Приведу краткие сведения о Янко Лаврине. Он родился в 1887 году в Белой Крайне в Словении. После окончания гимназии в 1907 году он эмигрировал в Россию, где провел около десяти лет (1907–1917) и принимал активное участие в ее литературной и общественной жизни. Здесь он занимался переводами и издательской деятельностью и вскоре стал известным русским журналистом. С 1908 года он стал также активным участником неославянофильского движения, а летом 1909 года — секретарем Славянского съезда в Петербурге. В том же году художник Борис Кустодиев написал портрет Янко Лаврина, который сохранился и находится ныне в Русском музее в Санкт-Петербурге. Вскоре после приезда в Россию Лаврин стал также издателем и соредактором журнала «Славянский мир», который выходил в Петербурге с 1908 по 1911 год, и стал в нем главным идеологом. В журнале принимали активное участие известные деятели неославянофильского движения — историки, писатели и ученые, а также представители славянской эмиграции в России. Вскоре он стал не только известным переводчиком и издателем, но и общественным деятелем, много сделавшим для развития русско-славянских связей.

В конце 1912 года Янко Лаврин вместе с С.М. Городецким издал первый альманах русских и инославянских писателей под названием «Велес», в котором участвовали также символисты Вяч. Иванов, Ф. Сологуб, Андрей Белый, А. Ремизов и в котором были напечатаны переводы из славянских писателей — И. Цанкара, З. Красинского, Я. Каспровича, Ю. Зейера и других. Выход сборника стал важным событием в истории культурных отношений России и славянских стран — он вызвал различные отклики в печати, нашей и зарубежной.

Через много лет, 10 января 1984 года, Янко Лаврин писал об этом автору настоящих строк: «Упоминаемый Вами сборник “Велес” был только первым опытом такого рода — под редакцией Сергея Городецкого и меня. О нем много писали среди заграничных славян, а что касается русских модернистов, то они впервые начали интересоваться заграничными славянами после присоединения Австрией Боснии и Герцеговины в 1908 году».

Летом 1912 года в Петербурге было учреждено «Общество славянского научного единения» во главе с академиком В.М. Бехтеревым. Соучредителем общества был Янко Лаврин, а также он был некоторое время его секретарем. В начале 1913 года это общество выпустило сборник «Славянский вопрос в его современном значении», в котором участвовали видные ученые и историки (В.М. Бехтерев, М.М. Ковалевский, П.А. Лавров, М.П. Чубинский и др.) и в котором была также напечатана статья Янко Лаврина «Славянский вопрос и художественно-литературное сближение».

В 1914–1917 годах Лаврин был участником левого кружка художников и поэтов «Безкровное (так!) убийство», в который входили М. Ле-Дантю, О. Ляшкова, В. Ермолаева, Н. Лапшин, И. Зданевич и др. Эта группа выпускала одноименный (гектографированный) журнал (вышло девять номеров). Один его сатирический выпуск — «Албанский» — был посвящен Лаврину. Во время Первой мировой войны Лаврин отправился на Балканы как военный корреспондент от газеты «Новое время», в которой он печатал свои очерки, освещающие события на фронтах. Через год он выпустил книгу очерков под названием «В стране вечной войны. Албанские эскизы» (запрещена цензурой). Поэт И. Зданевич познакомился с «Албанским» выпуском «Безкровного убийства» и в течение нескольких дней написал футуристическую пародию на эту книгу и на «Албанский» выпуск журнала — драму (дра!) на заумном языке под названием «Янко, круль албанскай» (1916). Она была поставлена единственный раз группой «Безкровное убийство» в начале декабря 1916 года в Петрограде в мастерской М.Д. Бернштейна. Это была скандальная постановка, которая вошла в историю русского авангарда.

В начале 1915 года вышел еще один сборник, объединивший южных славян и русских писателей, который составили Янко Лаврин и С. Городецкий, — под названием «Перун». В нем участвовали, кроме составителей, русские авторы Н. Бруни, Н. Белоцветов, а также славянские писатели И. Цанкар, Б. Нушич, С. Цорович и другие. Он был скромнее сборника «Велес», но весь его гонорар пошел сербскому Красному Кресту.

В 1916–1917 годах Янко Лаврин, продолжавший работать корреспондентом на Балканах и находившийся некоторое время на острове Корфу, после октябрьского переворота решил остаться за границей и поселился в Англии. В Россию он больше не вернулся. Затем в 1918 году он получает место преподавателя русской литературы в Ноттингемском колледже. Впоследствии, начиная с 1921 года, Янко Лаврин делает научную карьеру и становится известным ученым-славистом, профессором Ноттингемского университета, — в этой должности он проработал по 1952 год. Ему принадлежит множество книг и статей по русской литературе — о Ф.М. Достоевском, Л.Н. Толстом, М.Ю. Лермонтове, Н.В. Гоголе, А.П. Чехове, В. Маяковском и других, но это тема отдельного исследования.

В 1970 году я разыскал профессора emeritus Янко Лаврина, жившего в Лондоне, и обратился к нему с просьбой поделиться воспоминаниями о встречах с Хлебниковым. Он любезно согласился и через некоторое время прислал мне мемуарный очерк о встречах с поэтом, который здесь впервые публикуется полностью.

Как вспоминал Янко Лаврин, при знакомстве с Хлебниковым в декабре 1912 года в Москве он пригласил поэта приехать к нему в Петербург и пожить у него, но его новый знакомец не сразу принял это приглашение. Что-то его задержало в Москве — вероятно, какие-то литературные дела или участие в футуристических публичных выступлениях, но не исключено, что это были какие-то литературные проекты, о которых мы ничего не знаем.

Об этом косвенно свидетельствует письмо художника М. Ларионова из Моск­вы к художнику М. Ле-Дантю в Петербург, относящееся к началу марта 1913 года: «Устраиваем диспут “Ослиного хвоста”, поднимаем национальные задачи в искусстве <…> Вы тоже должны приехать и Янко, который между прочим, почему-то ведет дела с Хлебниковым. Вы ему скажите, что эта компания все-таки Бурлюк и “Бубновый Валет” — пора с этой компанией бороться»⁸. О каких «делах» здесь шла речь, установить пока не удалось.

Вернемся к началу знакомства Хлебникова и Янко Лаврина. Поэта и журналиста сблизили общие интересы к истории, быту и культуре славянских народов. Для поэта прежде всего важны были два обстоятельства: первое, то, что Янко Лаврин был словенцем, а второе, и это главное, — то, что у него была большая коллекция книг по славянскому вопросу.

Хлебников приехал в Петербург только в начале марта 1913 года. В первом письме ко мне от 9 марта 1970 года Янко Лаврин сообщал: «Три недели спустя он в самом деле появился у меня — я жил тогда на Офицерской улице, но адреса не помню. Хлебников был бедно одет, по-видимому, без копейки и казался чуть-чуть запуганным. Я ему, конечно, предложил остаться у меня, что он и сделал. Жил он у меня несколько недель, но выходил очень мало. Насколько мне извест­но, он ни разу не был у моего друга Бориса Кустодиева, который жил недалеко от меня. Все же два или три раза бывал он у Вяч. Иванова. Иванов даже дал Хлебникову небольшое стихотворение, которое он написал специально для него, но что случилось с тем стихотворением, мне неизвестно <…> Хлебников написал, кроме Вами упомянутых статей, два или три эскиза о Черногории (в которой он никогда не был)»⁹.

Некоторые подробности о его жизни в Петербурге мы узнаем из семейной переписки. Младший брат поэта Александр писал матери из Москвы в Астрахань в недатированном письме, которое следует отнести к началу марта 1913 года: «Как я писал, Витя уехал в Петербург. Он мне сообщил, что нашел место при газете, но не написал, какое и сколько зарабатывает»¹⁰.

Об этом же сам поэт сообщал брату в письме от 11 марта 1913 года: «Я довольно мило устроился в большой комнате, 2 окна, диван, кровать. Приезжай посмотреть Петербург. Остановись у меня. Отдохнешь, посмотришь, развлечешься. Я занимаюсь, пишу кое-что. Получил заработок в газете довольно мерзкого журн<алиста>. Черт с ним. Мой адрес: Витебская улица, д. 29, кв. 6»¹¹.

В феврале 1913 года в Петербурге стала выходить газета «Славянин», которая позиционировала себя как «беспартийно-прогрессивное» издание. Янко Лаврин, как он вспоминал, познакомил Хлебникова с редактором этой газеты П.В. Васильевым (псевдоним — А. Новгородский).

Из цитированного выше письма поэта следует, что он поселился не у самого Я. Лаврина, как утверждал мемуарист, а, видимо, в соседней квартире, которую поэт снял при помощи своего нового знакомого. Негативный отзыв Хлебникова о редакторе газеты «Славянин» был связан, вероятно, с тем, что он согласился публиковать только его статьи, но не хотел печатать стихи скандального футуриста.

Хлебников напечатал под своим именем в этой газете три публицистиче­ские статьи. В первой статье «О расширении пределов русской словесности» (21 марта 1913 года) он сформулировал славянскую программу с широким диапазоном. Название этой статьи восходит к строке из поэмы Пушкина «Руслан и Людмила»: «Мечом раздвинувший пределы».

В статье поэт назвал темы, обойденные русскими писателями. В ней Хлебников писал: «<…> могут быть перечислены области, которых она мало или совсем не касалась. Так, она мало затронула Польшу. Кажется, ни разу не шагнула за границы Австрии. Удивительный быт Дубровника (Рагузы), с его пылкими страстями, с его расцветом, Медо-Пуцичами, остался незнаком ей. И таким образом, славянская Генуя или Венеция осталась в стороне от ее русла. <…> Великий рубеж 14 и 15 века, где собрались вместе Куликовская, Косовская и Грюнвальдская битвы, совсем не известен ей и ждет своего Пржевальского»¹².

Примечательно, что Хлебников в своих произведениях сам пытался реализовать задачи, которые он ставил перед «русской словесностью».

Интересно отметить, что он в этой статье развивал мысль, которую Янко Лаврин сформулировал в упомянутой выше своей работе: «<…> близкое знакомство со славянскими литературами и со славянским народным творчеством открыло бы, в частности, русским писателям и художникам совершенно новую область, полную новых оригинальных мотивов и свежих нот… Имеют ли современные русские литераторы и интеллигенты вообще хоть малейшее понятие о чудных сербских народных эпических песнях, приведших в восторг еще старика Гете и великого Пушкина? <…> Многие ли в России знают о необыкновенной оригинальной прелести народных мелодий балканских славян? О глубокой лирической задушевности песен венгерских словаков? А славянские сказки? А передовые гении славянских литератур, хотя бы Преширн, Прерадович, Юлий Словацкий, Врхлицкий, Пенчо Славейков, которых в России редко кто знает даже по имени?.. Затем славянский быт, славянская психика, славянская природа. Сколько в них еще свежести, сколько красок, сколько непосредственности!»¹³.

И заключил эту статью словами: «Человечество нуждается в нас не как в европейцах, а именно как в славянах, преодолевших Европу…»¹⁴.

Две другие статьи Хлебникова из «Славянина» — «Кто такие угророссы» (28 марта) и «Западный друг» (7 июля) были посвящены актуальным темам, так или иначе связанным с Балканской войной, и они были с характерными для него энергией и темпераментом направлены против австро-венгерского и германского милитаризма, а также против ассимиляции австрийских славян. Я не буду на них останавливаться, так как писал об этом в других своих работах, посвященных Лаврину.

Здесь необходимо подробнее рассказать о четвертом тексте Хлебникова — неизвестном ранее его рассказе «Закаленное сердце (Из черногорской жизни)», который он напечатал в «Славянине» под криптонимом «В-кiй» и который я разыскал в 1970 году и благодаря Янко Лаврину и ввел в научный обиход.

У меня сохранилась обширная переписка с Янко Лавриным за пятнадцать лет (46 писем), и почти в каждом речь идет о Хлебникове. Прежде всего я интересовался тем, какая у него была библиотека и какими книгами поэт мог пользоваться. Лаврин близко общался с Хлебниковым около месяца, и у него была хорошая память. Он охотно отвечал на мои многочисленные вопросы. Приведу ряд его ответов, которые представляют интерес.

Из его письма от 10 апреля 1970 года: «В особенности он интересовался черногорцами и особенностями (так!) черногорского языка. Помню, его заинтересовал глагол “запóпити” («сделать кого-нибудь попом»). Он даже употреблял (!) это слово в одном из своих беллетристических очерков о Черногории. Очерк был послан им редактору “Славянина”, но, если он был напечатан, не знаю. Редактора “Славянина” я знал плохо: впечатление, которое он произвел на меня, было впечатлением полного ничтожества и человека, который не знал ничего о славянах. Был он просто тип безработного журналиста, который попал туда главным образом потому, что ему некуда было идти. Теперь не помню, встретил ли его Хлебников лично.

Что касается поэмы “Мария Вечора”, вариант, который мне Хлебников читал в Петербурге, был довольно длинный, но что с ним случилось, не знаю, он вообще не очень-то заботился о своих рукописях. Впрочем, в марте (или даже раньше) 1913 года я уехал в Норвегию, где остался до начала июня. Хлебникова я с тех пор не видал <…>».

Из письма от 28 мая 1971 года: «Возвращаюсь опять к Хлебникову, я должен сказать, что у меня он пользовался только русско-словенским и словенско-русским словарем Хостника (Hostnik). Часто он заглядывал также в сербский словарь, автора которого уже не помню. Ни Плетершника, ни словаря Миклошича у меня дома не было (я ими пользовался в Академии). Иными славянскими языками (кроме сербского и словенского) Хлебников меньше интересовался. Пробовал заинтересовать его произведениями Словацкого, особенно его драмами “Lilla Weneda” и “Balladyna”, но без особенного успеха. Что его всегда интересовало, это был фольклор и все, что было непосредственно связано с простым народом. Часто меня расспрашивал о сербских народных песнях, собранных Вуком Караджичем. Его особенно поразила красивая черногорская баллада: “Песня о постройке Скадра” (“Песма о зидање Скадара”)».

Из письма от 1 октября 1971 года, в котором Янко Лаврин отвечал на мою реакцию на его воспоминания о Хлебникове, написанные по моей просьбе: «Я очень рад, что Вам мой очерк о Хлебникове понравился. Конечно, я кое-что совсем выпустил. Прежде всего он не чувствовал себя — по крайней мере в то время — очень хорошо в обществе футуристов. Казалось, что они притянули его к себе скорее, чем он льнул к ним. Дальше: так как Регинин был редактором “Аргуса” (который своим сотрудникам в общем-то хорошо платил), я принес ему однажды четыре стихотворения Хлебникова, но он даже и слышать не хотел о том, чтобы их напечатать».

Из письма от 24 апреля 1972 года: «О “Песнях западных славян” Хлебников знал, что Merimee (а не славяне) написал их и ввел в заблуждение не только Пушкина, но и Мицкевича. Об общеславянском языке мы с Хлебниковым не говорили. Он больше интересовался тем, чтобы обогатить русский язык включением многих инославянских слов, которые ему нравились. Что касается сборника “Велес”, Хлебников был готов участвовать в дальнейших изданиях подобного рода, но война вскоре прекратила всякие попытки в этом смысле. <…> О славянофилах мы с Хлебниковым говорили очень мало, но панславизм Крижанича его интересовал».

Из письма от 24 декабря 1974 года: «Не помню, сообщал ли я вам о том, что Хлебников интересовался также балканскими богомилами. Их, конечно, в Черногории не было, но они играли крупную роль в Болгарии, Македонии и Боснии, — не говоря уже о французских катарах <…>».

Вернусь к цитируемому выше письму Лаврина от 10 апреля 1970 года. Благодаря упомянутому им сербизма «запóпити» я без особого труда нашел в этой газете искомый рассказ о Черногории. С этого слова начинался рассказ «Закаленное сердце (Из черногорской жизни)» — «Стои, влаше, ми те запопим» («Стой, влаше, мы тебя сделаем попом»), напечатанный в «Славянине» под криптонимом «В-кiй» 24 марта 1913 года. Я сразу же послал его Лаврину, и он подтвердил, что это и есть тот рассказ, который он много лет назад читал в рукописи, и что он несомненно принадлежит Хлебникову. Но почему Хлебников подписал его псевдонимом?

После тщательного текстологического анализа и сопоставления с аутентичными вещами Хлебникова мне удалось доказать, что этот рассказ действительно написан рукой главы футуристов-будетлян, и ввести его в научный обиход в 1975 году¹⁵. С тех пор этот рассказ перепечатывается во всех изданиях Хлебникова.

Вероятно, в отличие от трех публицистических статей, которые он подписал своим именем, Хлебников был вынужден подписать рассказ «из черногор­ской жизни» псевдонимом «В-кiй» по причинам этического и идеологического характера. Поэт ведь никогда не был в Черногории, поэтому он должен был до конца проиграть роль “очевидца” событий.

Криптомим «В-кiй», вероятно, следует дешифровать как сокращение фамилии по матери «Вербицкiй», или как сокращение от слова «великiй» — одного из этимологических компонентов основного псевдонима поэта «Велимир».

Вероятно, источником сюжета рассказа «Закаленное сердце» послужил какой-нибудь литературный и фольклорный текст.

Основной лексический и фольклорно-этнографический материал для рассказа Хлебников заимствовал, как мне удалось установить, из капитального труда известного слависта П.А. Ровинского «Черногория в ее прошлом и настоящем», изданногом в трех томах¹⁶. Ученый провел в Черногории более двадцати лет. Кроме того, это подтверждается фразой из найденного рассказа: «Седой русский сидел около них и наблюдал их обычаи». Диалог отца и сына в этом рассказе построен в основном на сербских и черногорских пословицах (а их более десятка), заимствованных из труда Ровинского. Герои рассказа как бы не разговаривают, а словно обмениваются или «перебрасываются» формулами живой народной речи, характерной для черногорцев. Этот труд Ровинского о Черногории отсутствовал в библиотеке Лаврина, но Хлебников изучал его, несомненно, еще до встречи с журналистом.

Рассказ «Закаленное сердце» резко отличается по идеологии, структуре и стилю от других текстов Хлебникова. Сюжет рассказа как бы включен в рамку из двух выстрелов и имеет кольцевую композицию: он начинается со смертельного выстрела отца в турка, а в финале отец стреляет в сына, вернее — в кувшин и разбивает его. Идея рассказа заключена в финальной фразе, которую произносит отец юнака: «Отцовская пуля разобьет кувшин, но минует сердце, турецкая — разобьет грудь, но минует кувшин»¹⁷. Выстрел в сына — это своеобразное рыцарство, или воспитание через суровое испытание.

В основе рассказа лежит бродячий сюжет об отце, стреляющем в сына, который встречается в скандинавских и германских народных сказаниях, а также у Геродота в сказании о Камбизе и в мифах об аргонавтах. Однако, скорее всего, толчком для Хлебникова могло послужить сказание о швейцарском легендарном герое Вильгельме Телле, которое легло в основу известной одноименной драмы Ф. Шиллера и популярной оперы Россини. Приблизительно в это время — в июне 1912 года — Хлебников писал родителям из Одессы, что он перечитывает Шиллера.

Но вероятен и другой источник. В сербских народных сказаниях, собранных и изданных Вуком Караджичем, «теллевский» сюжет встречается в двух песнях — первой — о женитьбе Душана, второй — о женитьбе Турча Смедеревца. Эта гипотеза косвенно подтверждается тем фактом, что в найденном рассказе упоминаются «слова старой сербской песни» (курсив мой. — А.П.). Кроме того, как вспоминает Янко Лаврин в публикуемых здесь мемуарах, он читал Хлебникову некоторые сербские песни в оригинале, а другие песни из этого сборника сам поэт читал со словарем и в переводах.

Хлебников любил фонетические игры, он переосмысливал и переделывал некоторые сербские и черногорские пословицы, включенные им в текст этого рассказа. Например, юнак Бориско обращается к возлюбленной Заре и цитирует «огненные старинные слова старой сербской песни»: «За негу твою я дам кровь из-под горла». Однако здесь — мнимая цитата. В сербском эпосе нет песни с такими словами. Скорее всего, поэт заимствовал этот экспрессивный афоризм из труда П.А. Ровинского, где он дан в такой форме: «Дао бих за нега крви испод грла» («Дал бы за него кровь из-под горла»)¹⁸ и модифицировал его. Ровинский предлагает русский вариант этого выражения: «Готов отдать за него душу»¹⁹. Здесь автор рассказа, вероятно, использовал характерный для него прием межъязыковой омонимии и предложил двойное истолкование сербской формулы «за нега» (русское «за него»): первое — «блаженство, полное довольство», второе — намек на владыку Черногории, митрополита и выдающегося поэта Петра II Петровича Негоша (1813–1851) и на его классическую поэму «Горный венец» (1846).

Черногорская тема в русской литературе начинается едва ли не с Пушкина. Хлебников создал рассказ «Закаленное сердце», продолжая пушкинскую традицию. В этом рассказе он непосредственно ответил на главный вопрос Пушкина из стихотворения «Бонапарт и черногорцы»: «Черногорцы? что такое?..». Более того, первая фраза в рассказе Хлебникова не только фонетически и синтаксически перекликается с одной из строф этого же стихотворения, но и начинается с одного и того же слова: «Стои, влаше…» (ср.: «Стой! пали! Пусть каждый сбросит / Черногорца одного»). Хлебников смог, даже не побывав в этом «вольном крае», на сжатом пространстве небольшого рассказа предельно точно описать все отношения в патриархальной черногорской семье и их обычаи.

Ровно сто десять лет назад, в марте 1913 года, в Петербурге судьба свела русского поэта Хлебникова и журналиста Янко Лаврина, словенца по происхождению. Один из них стал главой футуристов-будетлян, а другой стал известным славистом, написавшим более десятка книг по русской литературе. Эта встреча была плодотворной для обоих.

Итак, благодаря Лаврину удалось найти неизвестный ранее рассказ Хлебникова «Закаленное сердце…» и ввести его в научный обиход, а также благодаря сотрудничеству в газете поэт стал работать в новом для себя жанре — писать публицистические статьи. Можно сказать, что Хлебников благодаря этому знакомству обрел нового широкого читателя. Через пять лет Хлебников продолжил свою публицистическую деятельность — он стал писать статьи на разные темы в астраханской газете «Красный воин» (1918–1919), но тогда у него появился уже другой читатель — красноармейцы.

Янко Лаврин, автор многих исследований по русской литературе, вышедших на английском языке, неожиданным образом благодаря личному знакомству с русскими футуристами (Хлебников, Маяковский, Д. Бурлюк, И. Зданевич, М. Ле-Дантю) оставил значительный след в русском авангарде — старом и новом. Он стал прототипом главного героя заумной драмы И. Зданевича «Янко, круль албанскай» (1916), а его книга очерков «В стране вечной войны. Албан­ские эскизы» (1916) и «Албанский» выпуск журнала «Безкровное убийство» стали одним из источников для создания «олбанского языка» или языка подонков, очень популярного некоторое время назад в Интернете, но это тема отдельного исследования.

Настоящая статья о неославянофильском периоде Хлебникова, а также атрибуция и введение в научный обиход неизвестного ранее его рассказа «Закаленное сердце (Из черногорской жизни)» и публикуемые здесь воспоминания Янко Лаврина о встречах с поэтом могут стать основой для одной из глав будущей творческой биографии Хлебникова.

Этот очерк о Хлебникове следует закончить его замечательной эпитафией, напечатанной сто лет назад в футуристическом сборнике «Дохлая луна» (1913):

               Когда умирают кони — дышат,

               Когда умирают травы — сохнут,

               Когда умирают солнца — они гаснут,

               Когда умирают люди — поют песни.

Янко Лаврин

Мое знакомство с Хлебниковым

Я познакомился с Велимиром Хлебниковым довольно странным образом. В начале балканской войны (1912 года) я провел несколько дней в Киеве, откуда я поехал на Кавказ. Моими соседями в поезде оказались два молодых пассажира: один большой, с длинным, самоуверенным, но холодным лицом; другой — покороче, плотнее и, по-видимому, общительнее. Между тем, как первый все время бормотал какие-то ритмические фразы, не обращая внимания ни на кого и ни на что, его товарищ часто оглядывал пассажиров или же увлекался видами украинского пейзажа, мелькавшего вдоль железной дороги. Вместо багажа у них был обыкновенный мешок — набитый преимущественно бумагами.

Мы познакомились. Фамилия одного из моих новых знакомых была Маяковский, а другого — Давид Бурлюк²⁰. Маяковский говорил мало и как бы с не­охотой; но зато Бурлюк говорил за двоих и за словом никогда в карман не лазил. Сказал мне, что оба они едут в Крым, где его отец был в то время управляющим каким-то имением²¹.

Понемногу наш разговор коснулся и литературы. Узнав, что я бывал в Италии и в Париже, Бурлюк стал расспрашивать меня о Маринетти²² и о футуризме вообще. Когда я ему сказал, что кличка Маринетти в Париже просто Марионетти, он от души рассмеялся.

Скоро покатился целый ряд других вопросов. Даже Маяковский перестал бормотать свои ритмические упражнения и принял более живое участие в разговоре. Вдруг меня спросил, не слыхал ли я о замечательном молодом поэте Хлебникове. Бурлюк тут же советовал мне остановиться на обратном пути в Петербург хотя бы на несколько часов в Москве и лично познакомиться с Хлебниковым.

— Не пожалеете, — сказал он с ударением и тут же дал мне его адрес.

На какой-то узловой станции оба они должны были пересесть. Прощаясь, Бурлюк (с его широкой натурой) пригласил меня приехать, хотя бы на короткое время, к нему в Крым. Я ответил, что по разным причинам это для меня невозможно, но дал ему слово, что на обратном пути непременно зайду к Хлебникову.

Это я и сделал.

* * *

В Москве я не без труда отыскал старинный дом в довольно неприглядной части города, где тогда жил Хлебников²³. Первое впечатление от моей встречи с ним меня разочаровало. Жил он, по-видимому, бедно, в неуютной комнатке, где слово «порядок» не имело особого веса. Бумаги, книги, куски белья и платья, даже какая-то немытая тарелка — все это было разбросано кое-как и где попало.

Сам Хлебников встретил меня сперва застенчиво. Его бритое лицо с чуть-чуть выпученными мягкими губами приняло какое-то озадаченное выражение, когда я сказал, что я пришел к нему по рекомендации Бурлюка и Маяковского. Он даже не спросил, где и как я с ними познакомился. Но как только он услышал, что я южный славянин, его лицо вдруг засияло. Перестав стесняться, он с улыбкой попросил меня садиться, после чего мы с ним вскоре разговорились, точно старые знакомые.

Узнав, что я словенец, он признался, что я первый словенец, с которым он вообще познакомился, и тут, конечно, посыпались вопросы один за другим. Я уже не помню, как началась его симпатия к южным славянам²⁴ и почему он переменил даже свое настоящее имя — Виктор — на южнославянское «Велемир» (правильнее было бы Велимир)²⁵. Не знаю даже, объяснил ли он это как следует. Помню только то, что он меня много расспрашивал о житье-бытье сербов и черногорцев. В особенности его интересовала патриархальная Черногория, которой он никогда не видал, так как вообще не бывал за границей и иностранными языками не владел²⁶.

Я упомянул некоторые черты южнославянских литератур, но его гораздо больше интересовали произведения народного творчества, а именно сербские народные эпические песни, собранные в начале XIX века Вуком Караджичем²⁷. Он внимательно следил за моими объяснениями, после чего задавал вопросы о фольклоре вообще и о славянской «старине глубокой», в частности.

Кажется, я просидел в его комнатке по крайней мере два часа. Когда я встал, чтобы попрощаться, он вдруг искренним тоном выразил надежду, что мы оба опять встретимся и поговорим «в этом же роде».

— А отчего бы вам не приехать на несколько дней ко мне в Петербург? — я спросил, пожимая его руку.

— Приезжайте и будьте моим гостем!

Хлебников принял мое приглашение с видимым удовольствием. Три недели спустя он в самом деле приехал ко мне в Петербург²⁸, даже не предупредив меня заранее, что приедет.

* * *

Приехал он в бедном состоянии: плохо одет, без денег и, по-видимому, не зная, как быть и что делать. Не задавая никаких вопросов, я просто попросил его не стесняться и чувствовать себя у меня, как дома.

Жил я тогда где-то на Офицерской улице²⁹. Работал же я в центре города в связи с журналом «Аргус», редактором которого был Регинин³⁰. Между тем, как мне была временно поручена забота о распространении журнала — утомительное и далеко неприятное занятие. Уходил я из дом немедленно после утреннего чая, возвращался к обеду и затем — довольно поздно — к ужину.

Хлебников жил и столовался у меня, но он мало выходил и новыми знакомствами не интересовался. Однажды вечером я повел его к художнику Борису Кустодиеву³¹, который жил поблизости и с которым я был очень дружен. Сам Кустодиев был удивительно занятный собеседник. Он не только умел хорошо говорить, но и слушать. К сожалению, Хлебников большей частью молчал. Этим-то его знакомство с Кустодиевым и ограничилось.

Дома он, конечно, много думал, много писал, но говорить не стеснялся. Вечером, после ужина, он охотно разговаривал, хотя о своих произведениях не очень-то любил высказываться. Однажды он мне читал вслух свое стихотворение «Мария Вечора» и спросил меня, мог ли бы я дать ему какие-нибудь новые данные о ней и ее трагической смерти. Я ответил, что знаю только то о ней, что уже известно. В то же время я возразил, что ее фамилия не Вечóра, а Вéцера (Vetsera) и что она была, вероятно, греческого происхождения³². Хлебников сейчас же протестовал и сказал, что он написал это стихотворение с тем большим интересом, потому что считал ее славянкой. Для него она была Вечóра, а не Вéцера. О каком-то изменении ее фамилии на неславянский лад он и слышать не хотел.

* * *

О балканской войне, которая была тогда в разгаре, мы мало говорили. Но в связи с ней же именно тогда стала выходить в Петербурге еженедельная (или двухнедельная?) газета «Славянин». Будучи с ее редактором отчасти знаком, я попросил Хлебникова написать что-нибудь о славянах и послать в редакцию. Он в самом деле написал несколько очерков о Черногории и черногорцах³³, которые я лично передал редактору «Славянина». Не помню, сколько этого материала было там напечатано (отчасти под его фамилией, а отчасти анонимно). Знаю только то, что Хлебников получил небольшой гонорар, который его — в тогдашнем безденежье — очень обрадовал.

Так как я тогда принимал довольно деятельное участие в «Обществе славянского научного объединения», я иногда ходил к председателю этого общества — академику Бехтереву. Хлебников знал об этом, но сам он насущными практическими делами славянства не очень-то интересовался. Его привлекала архаическая и патриархальная сторона славянства; точно так же и фольклор, и все, что было связано с древними словообразованиями. Вот почему он с удовольствием перебирал славянские словари. Кажется, что два или три раза он заходил в славянское отделение Академии наук, где он мог пользоваться разными словарями, включая Миклошича34. В моей библиотеке был сербский словарь Вука Караджича и также русско-словенский словарь Хостника (Hostnik)35, в которые он часто заглядывал. Когда он случайно открыл сербский глагол «запóпѝти» («сделать кого-нибудь попом»), он пришел в восторг. Если не ошибаюсь, он пользовался им в одном из своих черногорских очерков. Такие слова, как «Велес», «вила», «курент»³⁶ и т.п., увлекали его уже потому, что были связаны со славянским фольклором и мифологией.

* * *

Тут нелишне заметить, что объяснения самого Хлебникова иных словообразований нередко принимали довольно ненаучный характер. Однажды во время утреннего чая он меня спросил, как называется «булка» по-словенски. Я ему сказал словенское слово: «жéмля» (žemlja), и он сейчас же воскликнул: «Да, это все происходит от слова «земля». Одно и то же слово. Булка — это хлеб. Значит: “хлеб” и “земля”. “Земля” и “жéмля”. Удивительно!».

Я считал нужным разочаровать его и показать, что «жемля» даже не славянского происхождения, а просто испорченное немецкое слово «Semmel», которое словенцы переняли и отчасти переделали. Но и это не помогло. Хлебников настоял на своем, не обращая внимания на какие бы то ни было возражения.

В те же дни я старался познакомить его с произведениями некоторых славянских поэтов. Однажды я показал ему книгу стихов крупного словенского поэта Прешерна (1800–1849) в русском переводе Корша³⁷. Он прочел несколько стихов и бросил книгу с замечанием: «профессорский перевод», с чем я не мог отчасти не согласиться. В моей библиотеке было также довольно много польских книг, в особенности все произведения Словацкого, драму которого «Лилла Венеда» он, кажется, прочел в переводе Бальмонта³⁸. С моей помощью он познакомился с ее первым действием в польском подлиннике.

О литературе и литераторах Хлебников не очень охотно высказывал своего мнения. Даже о футуризме и футуристах он редко говорил и как будто о чем-то далеком. Во всяком случае, его сознание было тогда более в каком-то мифологическом прошлом, чем в будущем. Шумные выступления футуристов на литературных вечерах ему тоже не особенно нравились³⁹. Он был, конечно, знаком, кроме футуристов, и с некоторыми другими литераторами (например, с Вячеславом Ивановым и его «башней»)⁴⁰, но во время своего пребывания у меня он почти ни к кому не заходил. Однажды вечером я ему предложил поужинать со мной в ресторане «Вена»⁴¹, где тогда собирались писатели и художники, но он просто отказался.

Во всяком случае, ему было приятнее сидеть дома, работать или же читать (с помощью словаря) старинные народные песни сербов и черногорцев в сборнике Караджича. Очень сильное впечатление произвела на него черногорская баллада «Песня о постройке Скадра» («Песма о зидање Скадара»). Замечательную «Смерть матери Юговичей»⁴² из цикла о сражении на Косовом поле (1389) я ему читал вслух в оригинале, и трагическая красота этого народного стихо­творения его прямо-таки потрясла.

* * *

Теперь не помню, как долго Хлебников тогда гостил у меня. Во всяком случае, не меньше четырех недель. Чтобы немного развлечь его, я несколько раз водил его на вечеринки у своих знакомых, но без особого успеха. Даже у Ольги Ивановны Ляшковой, веселой и остроумной приятельницы художника Ле-Дантю, на квартире у которой собирались молодые художники и литераторы (Михаил Ле-Дантю, Николай Лапшин, Илья Зданевич и др.)⁴³ он сидел как будто погруженный в самого себя и мало заботился о том, чтобы завязать какие-нибудь новые знакомства.

Его беспомощность в практических делах жизни казалась мне, по крайней мере в то время, поразительной. Очень возможно, чтобы и его стихотворения долго остались неизвестными, если бы не попали в руки таких энергичных и предприимчивых друзей, как Бурлюк и Маяковский. В особенности Давид Бурлюк⁴⁴ делал все возможное (и даже невозможное), чтобы выдвинуть его.

Несмотря на почти неизлечимую застенчивость Хлебникова, мы расстались с ним очень приятельским образом, когда я вдруг должен был поехать на продолжительное время в Норвегию. Хлебников вернулся в Москву, и с тех пор мы с ним больше не виделись. Несколько лет спустя я с искренней грустью узнал о его трагической кончине.

1 Хлебников В. Поэзия. Драматические произведения. Проза. Публицистика. Сост. А.Е. Парнис. М., 2001. С. 587.

2 Там же. С. 17.

3 Парнис А., Гардзонио С. Литературный четырехугольник: Хлебников — Бунин — Джойс — Беккет (новые материалы) // Русский модернизм и его наследие: Коллективная монография в честь 70-летия Н.А. Богомолова. Под ред. А.Ю. Сергеевой-Клятис, М.Ю. Эдельштейна. М., 2021. С. 191.

4 Старкина С.В. Велимир Хлебников. М.: Молодая гвардия, 2007.

5 Самойлов Д. Пророческая душа. В. Хлебников в воспоминаниях современников. К 100-летию со дня рождения поэта // Литературное обозрение, 1985. № 12. С. 94.

6 См. о нем и о газете «Славянин» в сборнике: Янко Лаврин и Россия. Отв. ред. Ю.А. Созина. М., 2011. Баран Х. Из материалов для потенциального издания Хлебникова: поэт и газета «Славянин» // (Не)музыкальное приношение, или Аllegro affettuoso. Сб. статей к 65-летию Бориса Ароновича Каца. СПб., 2013. С. 330–349.

7 Хлебников В. С. 18.

8 Крусанов А.В. Русский авангард. 1907–1932. Исторический обзор. В трех томах. М., 2010. С. 480.

9 В 1913 году Хлебников у Вяч. Иванова бывать не мог, так как мэтр символизма со всей семьей в это время находился в Италии. Стихотворение Вяч. Иванова «Подстерегателю», посвященное Хлебникову, было опубликовано в его сб. «Cor Ardens» (М., 1911. Кн. 1. С. 156, 157). О личном знакомстве Хлебникова с Б.М. Кустодиевым ничего не известно. Поэт интересовался его творчеством и упоминал его в статье «Открытие художественной галереи» (1918).

10  См.: А.В. Хлебников. Письма к родным 1905–1916. / Публ. и коммент. И. Ермаковой и Р. Дуганова // Волга (Саратов). 1987. № 9. С. 154, 155.

11 «Я еду на войну». Письма Велимира Хлебникова брату Александру. Вступительная статья, публикация и примечания Х. Барана, А.Е. Парниса. Архив Н.И. Харджиева. Т. III. М., 2019. С. 396.

12 Хлебников В. С. 531.

13 Лаврин Я. Славянский вопрос и художественно-литературное сближение // Славян­ский вопрос в его современном значении. СПб., 1913. С. 135, 136.

14 Там же.

15 См. первую публикацию: Неизвестный рассказ Хлебникова. Вступительная статья, публикация и примечания А.Е. Парниса // Russian Literature Triquaderly. Ann Arbor. Michigan. 1975. № 13. P. 468–475. См. атрибуцию и публикацию рассказа Хлебникова «Закаленное сердце (Из черногорской жизни)» в ст.: Парнис А.Е. Южнославянская тема Велимира Хлебникова. Новые материалы к творческой биографии поэта // Зарубежные славяне и русская культура. Л., 1978. С. 223–251.

16 Ровинский П.А. Черногория в ее прошлом и настоящем. Т. I–III. СПб., 1888–1915.

17 Там же. С. 251.

18 Ровинский П.А. Черногория в ее прошлом и настоящем. СПб., Т II. Ч. 1. 1897. С. 373.

19 Там же.

20 Здесь ошибка памяти мемуариста: эта встреча журналиста Янко Лаврина с русскими футуристами Д.Д. Бурлюком и Маяковским в поезде Москва — Херсон произошла, вероятно, не в начале Балканской войны, а 19 или 20 декабря 1912 года, когда поэты проезжали через Киев в Крым. См. об этом в письме Д. Бурлюка М.В. Матюшину от 17 декабря 1912 года: «Сейчас еду через Киев (курсив мой. — А.П.) в Херсон. Новая Маячка Таврической губернии. «Пощечина общественному вкусу» — завтра, готово 500 экземпляров» (цит. по: Харджиев Н.И. Статьи об авангарде. В двух томах. Т. I. М., 1997. С. 24).

21 Отец братьев Бурлюков Д.Ф. Бурлюк (1857–1915) был агрономом и заведовал Чернодолинским заповедным имением графа А.А. Мордвинова в Чернянке, а также был автором нескольких популярных брошюр по сельскому хозяйству.

22 Маринетти Филиппо Томмазо (1876–1944) — поэт, теоретик авангарда и лидер итальянского футуризма, один из идеологов фашизма. 20 февраля 1909 года в парижской газете «Le Figaro» напечатал первый «Манифест футуризма».

23 Хлебников проживал тогда в Москве по адресу: Ново-Васильевский пер., д. 11, кв. 3.

24 «Славянская» программа у Хлебникова была окончательно сформулирована осенью 1908 года.

25 Трудно сказать, когда именно у Хлебникова возникла мысль поменять свое «латин­ское» имя «Виктор» на «балканское» «Велимир». Впервые он упомянул его в ноябре 1908 года в неизданном письме к матери: «Кстати, под прошением в Слав<янское> Бл<аготворительное> Общество я подписался так: Учимец Петроградского Всеучбища Велимир (Виктор) Владимирович Хлебников. Не правда ли, мальчишество?» (РГАЛИ. Ф. 3145. Оп. 1. Ед. хр. 883. Л. 32). На мой вопрос о псевдониме Хлебникова Янко Лаврин ответил в письме от 25 мая 1972 года: «Слово “Велимир” (Хлебников ошибочно писал “Велемир”) просто значит “великий мир” и отвечает, по-моему, более или менее немецкому “Friedrich”. “Велий” (сокращенная форма от “великий”) сохранилась в некоторых сербохорватских диалектах, особенно в Истрии».

26 Неточность мемуариста: Хлебников знал французский язык, о чем он упомянул в анкете ВСП в 1922 году. За границей он побывал только один раз, в конце жизни — весной-летом 1921 года в Иране.

27 Караджич Вук (1787–1864) — выдающийся сербский филолог, фольклорист, историк, деятель сербского национального возрождения. В 1814–1815 годах издал несколько томов сербских народных песен. Здесь речь идет, вероятно, об издании: КараЂиh Вук. Народна српска пҍснарица. Vol. 1–6. Wien. 1841–1864.

28 Хлебников, вероятно, приехал в Петербург в 10-х числах марта 1913 года, но поселился не у Я. Лаврина, как утверждал автор мемуаров, а рядом с ним — на ул. Витебской, № 29, в квартире № 6, а сам журналист проживал в соседней квартире № 8. (снята часть фразы).

29 Янко Лаврин в 1910-х годах неоднократно менял свое жилье в Петербурге. Здесь у него произошла аберрация: в 1913 г. он жил не на Офицерской, а на соседней улице —  Витебской.

30 Регинин В.А. (1883–1952) — журналист, критик и издатель, в 1913–1916 годах издавал журнал «Аргус». Хотя он был противником футуристов, но в «рождественском» номере журнала за 1913 год был напечатан манифест футуристов «Почему мы раскрашиваемся», написанный художником М. Ларионовым и поэтом Ильей Зданевичем. Возможно, что Я. Лаврин мог содействовать появлению этого материала в «Аргусе», хотя сам об этом он нигде не вспоминал.

31 Кустодиев Б.М. (1878–1927) — известный живописец, в 1911–1913 годах жил на ул. Мясной, № 19, а с 1915 года проживал на ул. Введенской, № 7. Вероятно, здесь аберрация памяти, ср. в цитированном письме Янко Лаврина ко мне от 9 марта 1970 года (см. в предисловии), где он пишет, что Хлебников не посещал Кустодиева.

32 В основу поэмы Хлебникова «Мария Вечора» легло двойное самоубийство в охотничьем замке «Мейерлинг» 30 января 1889 года австрийского кронпринца Рудольфа и его возлюбленной баронессы Марии Александрины фон Вечера. Вокруг этой трагедии существует много версий. В письме от 25 августа 1974 года Лаврин сообщал автору этих строк: «Я видел рукопись “Марии Вечоры” (вероятно, вторую редакцию), и он мне читал ее в Петербурге два раза. Задал мне множество вопросов о престолона­следни<ке> Рудольфе, и когда я ему сказал, что его любовница называлась Вецера (Vetsera), а не Вечора, и что она не была славянкой, он стал на меня даже немного дуться».

33 В поисках других его текстов о Черногории автор этих строк тщательно изучил все «черногорские» тексты, напечатанные в «Славянине», но ничего похожего на стиль Хлебникова, кроме рассказа «Закаленное сердце», обнаружить не удалось.

34 Миклошич Франц Ксавер Риттер фон (1813–1891) — выдающийся словенский и австрийский языковед, автор первого словаря старославянского языка. В 1857 году был избран членом-корреспондентом Санкт-Петербургской Академии наук. Речь идет, вероятно, о первом (1850) или втором издании его словаря (1862–1865).

35 Речь идет о следующих словарях: Карађић Вук. Српски рјечник, истумачен њемачкијем и латинскијем ријечима. Wien, 1818 (или др. изд.); Хостник М.М. Ручной русско-словинский словарь. V Gorici. 1897; Он же. Словинско-русский словарь. Горица, 1901.

36 Велес, вила, курент — термины из славянской мифологии. Велес — один из главных богов славянского пантеона, покровитель путешественников, «скотий Бог»; вила — женский дух в славянской мифологии в виде девушки с распущенными волосами и крыльями, которая обладает пророческим даром; курент — словенская карнавальная фигура с маской, участвующая в ритуальном обряде в честь весны и плодородия.

37 См.: Преширн Франц. Стихотворения / Со словенских и немецких подлинников перевел Ф. Корш. М., 1901.

38 Хлебников читал сборники Ю. Словацкого на русском языке. В его личной библиотеке (в настоящее время — в музее поэта в Астрахани) сохранилось отдельное издание поэмы «Ангелли» в переводе В. Высоцкого (М., 1906). Впервые драма Ю. Словацкого «Лилла Венеда» в переводе К. Бальмонта была напечатана в журнале «Русская мысль» (1909. № 9. С. 1–82); затем в сборнике Ю. Словацкого «Три драмы» (М., 1911).

39 Это свидетельство мемуариста ошибочно: Хлебников принимал участие в некоторых вечерах футуристов, проходивших тогда в Петербурге. Он очень дорожил дружбой и сотрудничеством с единомышленниками. Необходимо подчеркнуть, что в феврале-марте 1913 года с участием Хлебникова вышли футуристические сборники: «Садок судей II», «Требник троих» и листовка «Пощечина общественному вкусу», в которой он был назван соратниками «гением — великим поэтом современности». А в автобиографии (1914) он не без иронии писал: «В 1913 г. был назван великим гением современности, какое звание храню и по сие время».

40 Вероятно, Хлебников что-нибудь рассказывал Я. Лаврину о своих «старых» отношениях с Вяч. Ивановым и о разрыве с его кружком в 1909–1910 годах.

41 «Вена» — очень популярный в начале XX века в литературно-художественных кругах Петербурга ресторан на ул. Малой Морской, № 13/8. См. о нем: «Десятилетие ресторана “Вена”». СПб., 1913.

42 Хлебников, вероятно, читал юнацкую «Песню о постройке Скадра» и «Смерть матери Юговичей» в переводах Н. Берга и Н. Гальковского, включенных в сборник «Песни разных народов», составленный Н. Бергом (М., 1854).

43 Ляшкова (после 1917 года — Лешкова) О.И. (1883–1942) — литератор, музыкант, одна из активных участников левой группы «Безкровное убийство» (1911–1917) и одна из главных авторов одноименного гектографического журнала. Ле-Дантю М.В. (1891–1917) — видный российский художник-авангардист, член групп «Союз молодежи» и «Ослиный хвост», ученик М. Ларионова, один из создателей левой группы «Безкровное убийство» и одноименного журнала. Он был также первооткрывателем народного грузинского художника Нико Пиросманишвили. Лапшин Н.Ф. (1888–1942) — российский художник-авангардист, живописец, график, член группы «Союз молодежи», один из активных членов группы «Безкровное убийство». Зданевич И.М. (1894–1975) — россий­ский и французский поэт, прозаик, драматург, теоретик авангарда, дизайнер книги, основоположник нового направления в искусстве «всечество» и один из открывателей художника Нико Пиросманишвили.

44 Д.Д. Бурлюк был не только «открывателем» Маяковского, но очень много сделал для сохранения и изданий рукописей Хлебникова, а также для его канонизации. В предисловии к «Творениям» Хлебникова (1914) он писал: «Вот он истинный отец «футуризма»! Действительно, Хлебников указал новые пути поэтического творчества! Безусловно! Хлебниковым созданы вещи, подобных которым не писал до него ни в русской, ни в мировых литературах — никто. <…> Хлебников — наша эпоха. <…> Хлебников — не будет забыт никогда. Он тот исток, из коего и в грядущем возможно зарождение новых прекрасных ценностей. Хлебников — хаотичен — ибо он гений; лишь талант — ясен и строен. Хлебников разносторонен; он математик, филолог, орнитолог, все роды литературные ему доступны <…>» (выделено автором. — А.П.).