НАБЛЮДАТЕЛЬ

рецензии

Мелкая моторика текста

Алена Жукова. Все, что помню. — М.: RUGRAM, 2022.

В новой книге прозаика, главного редактора журнала «Новый Свет» Алены Жуковой — казалось бы, типичные для воспоминаний главы: детство, двор, бабушка, мама, школа. Но вот начинается сбой привычного: «Холера и магия», «Кино», «Пиросваня», «Берлинская история»… Впрочем, читатель удивится уже на первой главе, о детстве: детство на Французском бульваре, в доме для работников кино и театра, неподалеку от Одесской киностудии по определению не может быть обычным. «Близость киностудии делала из квартиры творческий филиал».

Воспоминания написаны на стыке нескольких профессиональных умений автора: филолога, редактора, литератора. Устройство сборника нестандартно: вымысел чередуется с нон-фикшн. Каждая глава начинается с реальной истории, а продолжается (кинематографически выстроенной) новеллистикой о том же времени, пространстве, событиях. Сочиненное разъясняет воспоминания, расширяет за счет художественных смыслов взгляд на биографические подробности.

Живя в доме работников кино и театра, не обойтись без пересечений с незаурядными личностями, о мимолетных встречах с которыми мечтают миллионы. А для героини книги эти знаменитости — просто соседи. И тут нельзя не отметить мелкую моторику текста — щепетильность, с которой автор упоминает громкие имена: Тодоровский, Ташков, Савинова, Хуциев, Аронзон, Виктюк, Жванецкий, Гурченко, Сукачев, Цой, Кира Муратова, — не хвалясь, но и не давая «звездам» затмевать героиню и людей ее окружения. Обычные жители, носители одесского колорита, не менее интересны; вся художественная часть — о них.

Особенность нехудожественной части — в бережном подходе автора к изложению реальных историй об известных людях — ныне живущих и легендарных. Жуковой, которая и сама — героиня своих городских хроник, удается оставаться честной перед читателем, удержать равновесие между читательским любопытством, свидетелями (или непосредственными участниками) событий и собственными принципами.

Себя автор не старается выставить в выгодном свете: «Я — ее эксперимент по окультуриванию человека» (окультуривает героиню музыкальный педагог Ирэна Орлова); «она на правах человека, которому я обязана появлением на свет (Женя сосватала маме заезжего сценариста), жестко кует из меня профессионала» (кузнец — редактор сценарной коллегии Евгения Рудых). Рисовать автопортрет с безжалостной объективностью Жуковой помогает хорошее чувство юмора.

И все же воспоминания затевались в первую очередь в интересах самого автора, для фиксации цвета, голоса, характера прожитой эпохи. Это приближение ценности прожитого, крупный план. Разбор своей жизни — как предложения по частям речи.

«…я попыталась соединить реальность и вымысел. Реальность — это то, что помню, а вымысел — книги, которые писала. Озера и океаны прекрасны, но каждое лето память накатывает шумным прибоем, морочит запахами соли, тины и рыбы. Память о море — это память о детстве. Слаще ее нет: бултых “бомбочкой” с пирса — и миллион бурлящих пузырьков выталкивают из глубины цвета бутылочного стекла. Лето, жара и запретный плод — шампанское, которое продается трехлитровыми бутылями «на вынос» у завода шампанских вин на Французском бульваре. Пузырьков в нем мало, только если сильно взболтать. Они бьют в нос, в голову. От него становится жарко, весело, и ты взлетаешь... Теперь даже “Вдова Клико” не способна оторвать меня от земли».

Мы застаем героиню то удирающей от морского патруля во время холерного карантина, то гадающей на картах мадам Ленорман, нагадавшей Наполеону погибель, то за полулегальной перепечаткой стихов Леонида Аронзона, тогда еще не­опубликованных («Как известно,“Эрика” берет всего четыре копии»), то на ночной прогулке с Цоем-кинозвездой (фильм «Игла» был в программе говорухинского фестиваля «Золотой Дюк»), то пролезающей через лазейку Берлинской стены из восточной части города на западную («Хоть уже не было автоматчиков на вышках и колючей проволоки, но в западный Берлин пускали не всех»).

Автобиографические страницы дают обзор исканий героини в советское время и в постсоветские девяностые, — здесь много характерного, возможно, многие читатели узнают в них и себя. В поисках своего предназначения героиня мечется от преподавания музыки к филологии, из филологов в музыкальные редакторы, из редакторов в сценаристы, из сценаристов в организаторы крупного кинофестиваля. Но при смене этих профессиональных обликов накапливается литературный опыт — великая печаль опыта, растет тяга к писательству. «Странно, что почву под ногами старалась тогда нащупать там, где ее не могло быть — в иллюзорности вымысла».

Внимательный же читатель на многих страницах разглядит между строк образ той девочки, которая прыгает с крыши с нераскрывшимся зонтиком, — образ, пронесенный героиней, быть может, через всю жизнь.

Галина Калинкина