НАБЛЮДАТЕЛЬ

рецензии

Пастораль как ребус и трагедия

Андрей Николев. По ту сторону Тулы. Советская пастораль: роман / Ст. Д.М. Бреслера и К.Е. Константиновой. Комм А.А. Агапова, Д.М. Бреслера и К.Е. Константиновой. — М., Носорог, 2022.

Роман Андрея Николева (Егунова) «По ту сторону Тулы» (1931) — одно из самых необычных произведений русской прозы XX века. Уже сама структура книги — «пропущенные» главы, главы, начинающиеся с середины фразы, одноименные герои, в которых читателю легко «запутаться», наконец, вторжение в ткань реалистического повествования мифологического измерения (один из персонажей — Елена Троянская) и проч. — более чем необычна для советской прозы тридцатых, а пожалуй, что и двадцатых. Роман между тем увидел свет в СССР — в отличие от (сохранившихся) стихов Николева и его прочей (несохранившейся) прозы. Ленинградское «Издательство писателей», выпустившее «Форель разбивает лед» Михаила Кузмина, «Опыты соединения слов посредством ритма» и романы Константина Вагинова, «Столбцы» Николая Заболоцкого, было, конечно, местом уникальным — но даже оно не могло позволить себе напечатать «Милетские рассказы» или «Василий Остров» Николева. Роман «По ту сторону Тулы» был (оказывается) написан специально по заданию возглавлявшего «Издательство писателей» К.А. Федина. По крайней мере, здесь были «отражены вопросы социалистического строительства». Другое дело — как.

Два главных персонажа — безработный специалист по исландской литературе (и «пишбарышня мужеска пола») Сергей Сергеевич и молодой горный инженер Федор Федорович Стратилат — это традиционная пара русской литературы: Обломов и Штольц, Бабичев и Кавалеров. Сергей Сергеевич (интеллектуал и социальный изгой) не вступает, однако, в спор со своим антиподом. Он обожает его и видит в нем героя своей будущей «правильной», «печатной» прозы. Писательские замыслы Сергея (все более нелепые) — лишь один эпизод романа, но в сущности весь он состоит из литературных фантазий, стилизаций и цитат, причем объектом цитирования оказывается как русская классика (неслучайно место действия — вблизи Ясной Поляны), так и массовая раннесоветская беллетристика.

Понятно, что такого рода роман нуждается в подробном комментарии, и не поверхностном, а углубленном, аналитическом.

Как же решают этот вопрос А.А. Агапов, Д.М. Бреслер и  К.Е. Константинова?

Работа, проделанная ими, действительно огромна. Почему в романе упоминается «война с Китаем», о каких международных событиях идет речь? А что означают немотивированно возникающие в тексте «Октавиан» и «Башетт»? Это, оказывается, «мозаика из реплик Маршальши во втором акте оперы Рихарда Штауса «Кавалер роз», и, между прочим, либретто переведено Михаилом Кузминым (к кругу которого Николев принадлежал). А кто такой «молодой Пфеффель»? А какие коннотации имело имя «Жоржик»? Все это подробно разъясняется; разъясняются (что не менее важно!) скупыми штрихами обозначенные в тексте отношения между героями и топография романа. Для понимания романной «диспозиции» требуется напряженное внимание. Закономерно комментаторы вспоминают юношеский, но очень нетривиально написанный роман Юрия Юркуна «Шведские перчатки» (1913). Юркун, яркий, вечно экспериментировавший, но неровный прозаик, оставшийся в тени своего учителя и друга Кузмина, не становится, конечно, в ряд с Николевым или, к примеру, с Вагиновым. Но сама параллель интересна, и диалог с Юркуном возможен. Да, собственно, много с кем — от одиозного ленинградского прозаика-соцреалиста М. Чумандрина (известного, по описанию Николая Чуковского, под кличкой «бешеный огурец») до забытого Юрия Берзина, у которого Д.М. Бреслер обнаруживает цитату из (не замеченного ни одним рецензентом) романа Николева.

Но работа далеко не закончена. Об интерпретации многих мотивов стоило бы еще подумать. А иногда эрудиция ведет героев по явно ложному следу. Прозвище матери Федора — Файгиню — может быть, и указывает на ее еврейское происхождение, но диккенсовский мистер Фейгин тут совершенно точно ни при чем, а при чем — птичка, Vogel по-немецки, фейгеле на идише. Что, заметим, вполне соответствует нежному и легкомысленному характеру героини. Иногда объясняется не то, что нужно: думаю, что даже молодой современный читатель знает, откуда взята строка «до основанья, а затем», а вот на какую советскую историческую беллетристику содержит аллюзии происходящий явно в сознании Сергея эпизод с «Зизи» и ее батюшкой-крепостником, выяснить стоило бы. А в связи с «Мотей», который режет скотину, читая Есенина, можно припомнить всю историю борьбы (хотя и весьма непоследовательной) с «есенинщиной» в 1920–1930-е годы.

Вообще многослойность образов — едва ли не самое интересное в романе. Вот, например, кооператор (то есть директор кооперативного магазина), которого зовут (какое совпадение!) Сергей Сергеевич. Кто он, этот странный двойник главного героя? Самолюбивый провинциал-недоучка (учился в Коммерческом институте)? Вороватый завмаг, любимый персонаж советской сатиры от Зощенко до Жванецкого? Или затаившийся до поры вредитель, враг социалистического строительства? И то, и другое, и третье, потому что многослойно сознание «пишбарышни мужеска пола». Роман, в сущности, о его попытке (неудачной) стать советским писателем (и, с другой стороны, он представляет собой не намного более удачную попытку античника Егунова стать советским писателем). Сергей Сергеевич из Ленинграда (или из Петергофа) видит все встречное непосредственно — и через призму того жалкого литературного канона, в который он пытается попасть.

Поэтому, мне кажется, привлечение комментаторами (наряду с изысканным миром «высокой культуры» и масскультом XIX века (тексты романсов и имена их авторов) еще и солидного массива раннесоветского беллетристического шлака очень способствовало бы более глубокому пониманию романа. Возможно, первого постмодернистского или метамодернистского романа в русской литературе. Романа, в котором «пастораль» (ибо именно такой подзаголовок выбрал автор) маскирует сложный культурологический ребус… а за ребусом стоит трагедия — та же, что у Вагинова: козлиная песнь культуры, согласной в мире нового варварства даже на самое унизительное и убогое существование, но и его не обретающей.

Валерий Шубинский