ПРИСТАЛЬНОЕ ПРОЧТЕНИЕ

Об авторе | Олег Лекманов — доктор филологических наук, профессор Университета им. Мирзо Улугбека (Ташкент, Узбекистан). Предыдущая публикация в «Знамени» — «“Другие слова” Ивана Бунина» (в соавторстве с Михаилом Свердловым) — № 12, 2021.

Олег Лекманов

«Помогите Ташкенту» Андрея Вознесенского: от отрывков к конспекту

26 апреля 1966 года в Ташкенте произошло землетрясение, в результате которого восемь человек, по официальным данным, погибло, а более трехсот тысяч остались без крова. Спустя короткое время в столицу Узбекистана из Крыма прилетел Андрей Вознесенский. «Хотелось хоть как-то помочь», — объяснял он этот порыв спустя несколько лет¹. Также поэт вспоминал про свои «ташкентские десять суток»² и про то, как, «приехав в Москву, в “Комсомольской правде”» «напечатал полосу “Помогите Ташкенту!”»³.

Полоса в «Комсомольской правде» от 31 мая 1966 года состояла из 212 поэтических строк и двух прозаических вставок⁴. Итоговая редакция этого же произведения Вознесенского, получившая название «Из Ташкентского репортажа» и опубликованная в книге стихов «Витражных дел мастер» 1976 года, насчитывает 70 строк и не содержит ни одной прозаической вставки.

Попробуем понять логику, которой руководствовался поэт, когда столь радикально сокращал свое произведение.

Ключ к адекватному прочтению текста первой публикации, как представляется, содержится в ее жанровом подзаголовке — «отрывки из поэмы», тем более что никакой поэмы на основе этих отрывков позднее написано не было, а возможно, Вознесенский и не планировал ее писать. Как известно, складывать целое из отрывков, фрагментов, осколков поэт полюбил еще в юности — неслучайно его дебютная книга стихов, вышедшая в 1960 году, называлась «Мозаика». Для решения творческих задач, которыми Вознесенский занимался в ташкентских стихах, мозаичный способ подачи материала подходил как минимум по двум причинам. Во-первых, Ташкент после землетрясения предстал перед поэтом в буквальном смысле — распавшимся на фрагменты. Во-вторых, писание и печатание текста отрывками помогло Вознесенскому передать собственные лихорадочные и потому разрозненные, не отличавшиеся гармонической стройностью впечатления от событий, свидетелем которых он стал.

Поэтому Вознесенский не сгладил разрозненность «отрывков из поэмы», печатая их в «Комсомольской правде», а, наоборот, подчеркнул ее несколькими способами. Самый простой и наглядный из них — использование трех видов шрифта при воспроизведении отрывков в газете. Часть фрагментов была наб­рана обычным шрифтом, часть курсивом, часть полужирным шрифтом. Кроме того, газетные наборщики, выполняя волю Вознесенского, воспользовались шрифтами разных размеров, а некоторые отрывки сам поэт отделил от предыдущих длинной горизонтальной чертой. Все это вместе с неизбежностью создавало у читателя визуальное ощущение мозаичной пестроты фрагментов, из которых была скомпонована полоса в «Комсомольской правде».

Достижению этого же эффекта послужили прозаические вставки в поэтический текст, причем в одном случае Вознесенский сознательно провоцировал читателя воспринимать то, что было напечатано в «Комсомольской правде», как неотделанный, торопливый черновик. Поэт сымитировал в тексте тревожность, из-за которой он просто не успел сосредоточиться и зарифмовать несколько строк произведения:

(...Милая, как ты? Цела ли? Не поцарапало? Пытаюсь дозвониться... тщетно...)

Зарифмую потом.

В плане содержания эффект разнородности «отрывков из поэмы» о Ташкенте был достигнут не в последнюю очередь за счет их жанрового многообразия, а также контраста между интонациями, которыми эти отрывки были окрашены. В качестве примера приведем здесь первую прозаическую вставку в текст:

«…Один выскочил в пижаме. В левой руке нес пепельницу. Правой продолжал стряхивать в нее пепел.

“Посылаю семьдесят рублей тчк Прошу передать детям чьи родители погибли тчк Это из отпускных тчк Маркелов Дзержинск Горьковской области”.

После беседы с муфтием, где шепот корана перебивался телефонными звонками, еду к новому циркульному кинозалу. Он не пострадал. Новое дерзко держится.

Она стонет на носилках. Волосы ее — химически белокурые, откинуты. У корней они темные. Сантиметра на четыре. Полосой. Видно, она прекратила краситься, отращивала естественный цвет. Мечтала стать шатенкой».

С помощью контрастного монтажа Вознесенский соединил здесь в единое целое четыре разнородных фрагмента. Первый фрагмент — почти юмористическая, «чаплинская» сценка: из разрушающегося дома выскакивает человек в пижаме и невольно спасает от погребения под завалом не что-то драгоценное, а пепельницу, куда по инерции продолжает стряхивать пепел. Второй фрагмент — текст телеграммы, который должен был проиллюстрировать самоотверженную готовность советских людей помочь пострадавшим от землетрясения. Третий фрагмент — репортажный и содержащий, как это часто бывает у Вознесенского, автопортрет поэта рядом со значительным человеком: автор вписал себя в ташкентский ландшафт, сообщив о своей беседе с муфтием. И, наконец, четвертый фрагмент — это вновь сценка, но теперь не комическая, а трагическая и не с мужчиной, а с женщиной, показанной крупным планом.

Еще одна важная содержательная особенность «отрывков из поэмы» «Помогите Ташкенту», обеспечивающая ее восприятие как мозаики из разнородных осколков, — это чередование глобальных обобщений и высокой символики с конкретикой газетного репортажа, в котором уместны злободневные подробности и называние реальных имен и фамилий участников событий.

Начинается текст с эмблематического и почти схематизированного изображения женщины — жертвы землетрясения:

               Обгоревшим штакетником⁵

               Вмята женщина в стенку.

Далее Вознесенский еще усиливает символическую составляющую текста, уподобляя ташкентскую землю мифологическому божеству, пожирающему собственных детей:

               Ты рожаешь, Земля.

               Понимаю величье момента.

               Все ль оправдано для?

               Помогите Ташкенту!

               <…>

               Сумасшедшая мать, тебя любим тернисто.

               Но детей пожирать?!

               Черта в том материнстве!

Однако в одном из последующих «отрывков из поэмы» возникающий в зачине образ женщины — жертвы стихии конкретизируется с эпатажной смелостью. Вознесенский выносит в заглавие очередного отрывка имя, фамилию и спортивное звание реального и многим в тогдашнем Ташкенте известного человека. Отрывок называется «Эдик Аванесов (мастер спорта)»⁶, и строится он как интимный диалог заглавного героя со своей возлюбленной Верой, оказавшейся под завалом дома:

               «Верка,

               я тебя откапываю.

               Милая,

               ну, потерпи, поживи хоть капельку...»

               <…>

               «...Эдька, ты нашел? Ты рядом.

               Да ведь?

               Как рубашку, дом с меня раздень.

               Давит!

               Вся горю от извести, гвоздей».

Также в тексте с подробностями, характерными для газетных репортажей, говорится про пять конкретных ташкентских топонимов, которые, с одной стороны, не складываются в единую панораму города (и это усиливает у читателя ощущение мозаичности текста), а с другой стороны, каждый выполняет важную символическую роль в том месте текста, где он возникает.

Первый, коротко, но выразительно описанный в самом начале «отрывков из поэмы» топоним — это ташкентский цирк, действительно, сгоревший во время землетрясения⁷:

               Цирк горит. Как могильщик,

               воет клоун в каскетке.

Функция всех образов в этих двух строках предельно ясна. Вознесенский стремится усилить трагизм ситуации за счет того, что изображает горящий цирк — в обычной, не катастрофической жизни — материальное средоточие радости и смеха. Соответственно, самая веселая из цирковых профессий, клоунская, уподобляется едва ли не самой мрачной на земле — ремеслу могильщика. Отметим попутно, что в итоге сравнение у поэта получилось не слишком удачное: «клоун» «воет», «как могильщик», но ведь могильщики никогда не воют по покойнику, они молча его закапывают.

Со сгоревшим «цирком» сопоставлен и противопоставлен ему в тексте Вознесенского второй топоним — круглый, как и цирк, но не разрушенный землетрясением «новый циркульный (курсив мой. — О. Л.) кинозал». Роль, которую кинозал играет в «отрывках из поэмы», тоже абсолютно прозрачна, тем более что Вознесенский сам ее для читателя проясняет: «Новое дерзко держится». И в данном случае, как и при изображении сгоревшего цирка, поэт был репортажно точен. Построенный в 1962–1964 годах и имеющий циркульную форму Дворец искусств Ташкента оказался сейсмически устойчивым. Единственный из кинотеатров города, он выдержал натиск землетрясения и остался цел. «…в панорамном кинотеатре, лучшем, на мой взгляд, архитектурном украшении Ташкента, вылетели все стекла, но долго ли их вставить?», — свидетельствовал в журнальном отчете о последствиях землетрясения корреспондент «Огонька» Генрих Гурков⁸.

Третий и четвертый ташкентские топонимы, упомянутые в «отрывках из поэмы», могут быть объединены в тематическую группу. Сначала Вознесенский изображает тот ташкентский объект, о котором он следующим образом вспомнит в позднейшем очерке «Ангелы грязи»: «Полуразрушенный памятник Пушкину торчал каркасом»⁹. Речь идет о монументе, установленном в Ташкенте в 1947 году и уничтоженном землетрясением:

               Будто кукиш векам,

               Над бульваром свисает пол-Пушкина.

Сразу же следом говорится об одном из ташкентских адресов великой поэтессы, умершей за два месяца до того, как Вознесенский начал работу над текстом о землетрясении:

               Выживаем назло

               всем смерчам хамоватым.

               Как тебя натрясло,

               Белый домик Ахматовой!

Объединяет эти два микрофрагмента, а заодно — Пушкина, Ахматову и самого Вознесенского — глагол первого лица, множественного числа — «выживаем». Кто эти «мы», которые «выживаем»? Ответ очевиден — пишущие бессмертные стихи поэты, за которых в тексте представительствуют, пусть и разрушенный, памятник Пушкину, «белый домик Ахматовой», а также автор стихов о ташкент­ском землетрясении.

Пятый и последний упоминаемый в «отрывках из поэмы» Вознесенского топоним — ташкентский «дом Керенского», действительно, пощаженный землетрясением¹⁰, вносит в текст тему большой истории Российской империи. При этом поэт не упускает возможности сообщить, что «два месяца назад» бывший Министр-председатель Временного правительства сам «подошел» к нему «в Нью-Йорке»¹¹. То есть в очередной раз воспроизводится весьма характерная для поэтических и прозаических текстов Вознесенского ситуация: я и муфтий, я и Александр Федорович Керенский, я и памятник Пушкину, я и «домик» Ахматовой, и т.д.

Хотя, перепечатывая свой текст о ташкентском землетрясении в авторских книгах, прозаический фрагмент о звонке любимой Вознесенский так и не зарифмовал, тот вариант, который был помещен в «Комсомольской правде», в итоге послужил для поэта именно черновиком, то есть сырьем для окончательной, выверенной редакции¹². При этом, как мы уже отмечали, Вознесенский не дописал «отрывки из поэмы» до полноценной поэмы, а, напротив, сократил весьма обширный текст до весьма сжатого.

Уже в книге стихов «Ахиллесово сердце», сданной в набор 20 апреля 1966 года (то есть еще до землетрясения), а к печати подписанной 24 августа 1966 года, Вознесенский поместил интересующий нас текст под новым заглавием «Из Ташкентского репортажа». Однако парадоксальным образом почти все репортажное, злободневное он из текста как раз убрал, а оставил общепонятное и символическое. Полностью исключенными оказались описания сгоревшего цирка и «циркульного кинозала», главка «Эдик Аванесов (мастер спорта)», прозаиче­ский фрагмент «Записки Ташкента» (монтаж из записок, которые были получены Вознесенским на его поэтическом вечере в пострадавшем городе), а также упоминание об «Эдике, Ляле, Тамаре». Зато на месте остались мифологическое уподобление земли матери, пожирающей своих детей, а также связанные с темой поэтиче­ского бессмертия упоминания о памятнике Пушкину и «домике Ахматовой».

Исключая для публикации в книге «Ахиллесово сердце» из текста злободневные фрагменты, Вознесенский стремился в том числе и к сглаживанию разнородности, которая была для него столь важна при печатании «отрывков из поэмы» в «Комсомольской правде». Однако в «Ахиллесовом сердце» и разнородность фрагментов, и их репортажность, пусть в остаточном виде, но все-таки сохранились. Фрагменты были по-прежнему набраны тремя видами шрифта — обычным шрифтом, курсивом и полужирным шрифтом, осталась игра шрифтами разных размеров, а элиминированные репортажные фрагменты текста были отчасти компенсированы имитирующей газетную информацию прозаической вставкой (ее не было в варианте из «Комсомольской правды»):

(Москва построит 230 000 кв. м., Беларусь — 25 тыс., Грузия — 22 тыс. Тысячи детей приняли другие республики...)¹³

А вот из итогового варианта ташкентских стихов, напечатанного в книге Вознесенского с «мозаичным» названием «Витражных дел мастер» (1976), эта вставка исчезла, и весь текст был набран обычным шрифтом одного размера¹⁴. В собрание сочинений поэта 1983 года текст был без изменений перенесен из книги «Витражных дел мастер», но с прибавлением места написания и датировки — «Ташкент. Май 1966»¹⁵.

В результате всех этих изменений нарочито разрозненные и полные злободневных деталей «отрывки из поэмы» «Помогите Ташкенту» превратились в цельное, хотя и с тематическими перебоями стихотворение «Из Ташкентского репортажа», которое читателем, знакомым с вариантом «Комсомольской правды» неизбежно воспринимается как краткий и приглаженный конспект первоначального и действительно репортажного текста.

1 Вознесенский А. Путеводитель к сборнику «Дубовый лист виолончельный» // Вознесенский А. Прорабы духа. М., 1984. С. 473.

2 Там же.

3 Вознесенский А. Ангелы грязи // Вознесенский А. На виртуальном ветру. М., 1998. С. 126.

4 Вознесенский А. Помогите Ташкенту (отрывки из поэмы) // Комсомольская правда. 1966. 3 мая. С. 3. Далее первая редакция произведения Вознесенского цитируется по этой публикации, с сохранением курсивов. Отметим, что в очерке «Ангелы грязи» Вознесенский добавляет в заглавие «Помогите Ташкенту» восклицательный знак (в газетной публикации он в названии отсутствует).

5 Слово «штакетник», конечно, понадобилось Вознесенскому как анаграмма слова «Ташкент».

6 Биографическую справку о мастере спорта по тяжелой атлетике Эдуарде Сергеевиче Аванесове (1932–1995) см.: Журналисты России. Справочно-энциклопедическое издание. XX–XXI. М., 2013. С. 15–16. См. еще одно упоминание об Аванесове в тексте Вознесенского «Помогите Ташкенту»: «И не кто-то там где-то — / Эдик, Ляля, Тамара / Спят вблизи аммонала». Кого Вознесенский здесь называет Лялей, мы не знаем. О «калининградке Тамаре-тамариск» поэт упоминает в посвященном воспоминаниям о последствиях ташкентского землетрясения фрагменте очерка «Ангелы грязи» (Вознесен­ский А. На виртуальном ветру. С. 124).

7 В очерке «Ангелы грязи» Вознесенский упоминает «о пожаре цирка, который, оказывается, был сожжен под видом пожара во время землетрясения мафиозными властями» (Вознесенский А. На виртуальном ветру. С. 126).

8 Гурков Г. Мужество Ташкента // Огонек. 1966. № 23. (5 июня). С. 5.

9 Вознесенский А. На виртуальном ветру. С. 125.

10 Ташкентский дом семьи Керенских был снесен в 1990-е годы.

11 Подробнее об этой встрече Вознесенский рассказал в очерке «Судьбабы». См.: Вознесенский А. На виртуальном ветру. С. 112.

12 Впрочем, в начале 1980-х годов текст публикации из «Комсомольской правды» был с небольшими изменениями воспроизведен в поэтической антологии, вышедшей в Ташкенте: Вознесенский А. Помогите Ташкенту. Отрывки из поэмы // Ода Узбекистану. Узбекистан в советской и зарубежной поэзии. Ташкент, 1981. С. 59–65.

13 Вознесенский А. Ахиллесово сердце. Стихи. М., 1966. С. 18.

14 Вознесенский А. Витражных дел мастер. М., 1976. С. 261–263.

15 Вознесенский А. Собрание сочинений: в 3-х тт. Т. 1. М., 1983. С. 212–215.