Об авторе | Виктор Есипов — поэт, литературовед, автор семи книг о творчестве Пушкина, составитель книг по материалам американского архива Василия Аксенова, автор книги «Встречи и прощания. Воспоминания о Василии Аксенове, Белле Ахмадулиной, Владимире Войновиче... », старший научный сотрудник ИМЛИ РАН.

Виктор Есипов

Они всегда были рядом

рассказ

Сколько названий сменила эта организация, каждое из которых на своем временном этапе устрашающе действовало на сознание рядовых и далеко не рядовых граждан Советского Союза и не только Советского Союза. Полномасштабные встречи с нею или ее сотрудниками искалечили жизни миллионов людей.

Кем бы ни был тот или иной советский гражданин, каким бы делом ни занимался, он рано или поздно пересекался с представителями этой государственной службы, они всегда оказывались где-то рядом, буквально на расстоянии вытянутой руки. Хочу поделиться своими косвенными и личными встречами с ними.

Что такое арест, я узнал лет в десять, в конце сороковых. Мой отец, художник-живописец, всегда снимал дачу на все лето — это была своеобразная компенсация за отсутствие мастерской в городе. В то лето жили в Егорьевском районе Подмосковья, название деревни не сохранилось в памяти. Возможно, Соболево. Однажды проснувшись, я увидел через окно, что из дома, соседнего с нашим, выводят супружескую пару с понуро опущенными головами — их повели к большой черной легковой машине, на которой и увезли. Как потом рассказали соседи, эти муж и жена постучались к ним поздно вечером и попросились на ночлег. Они бежали из Москвы от ареста. Однако утром подкатил черный ЗИС — попытки скрыться оказались тщетными. Приехавшие за ними, чтобы хоть как-то оправдать свое появление в подмосковной деревушке, назвали задержанных растратчиками государственных денег.

Солнечное утро. Взять бы жестяное цилиндрическое ведерко и отправиться в лес, вплотную подступавший к деревне, — белых было много. Но лица несчаст­ных не уходили из памяти — так и остались на всю жизнь вместе с охватившим тогда непроизвольным страхом…

В то же примерно время забрали мою тетку, младшую сестру отца, женщину с принципами и взрывным еврейским характером. После войны она работала на большом заводе по производству фотоаппаратов в Красногорске, там и жила. Будучи общественницей, ввязалась в тяжбу с сотрудниками столовой, которые жульничали с продуктами. Кончилось доносом на нее и арестом по подозрению в шпионаже на американскую разведку. Почему американскую? Владела английским, жила в Штатах. Возвратилась на родину по идейным соображениям в середине тридцатых (ох уж эти интеллигентские фантазии!).

Отец бросился ее защищать, пошел на Лубянку объясняться, доказывать нелепость обвинения. Раз сходил, два сходил, наконец следователю, ведущему дело, надоело и он прямо сказал отцу:

— Еще раз придете, дело заведу на вас!

Я узнал об этом позднее.

А через несколько лет, когда учился уже классе в седьмом, у одного из старшеклассников нашей школы арестовали отца. Страшная история случилась в профессорских домах на Дачном проезде. Арестованного обвинили в убийстве жены, матери старшеклассника. Якобы уехал с нею за город, там в лесу убил, труп привез каким-то образом домой и расчленил… В общем, бред какой-то.

Помню в воскресный день парня с почерневшим лицом на Ивановской улице в группе одноклассников, пришедших его поддержать…

История мутная-мутная, что-то подсказывает: вряд ли тут обошлось без постановочных эффектов следователя, времена шли еще сталинские!

* * *

Мое личное знакомство с человеком из органов оказалось менее драматичным, чем те случаи, о которых упомянуто выше.

Мать, как и отец, уходившая рано и возвращавшаяся вечером, а в дни политзанятий на работе — поздним вечером, пристроила меня своей бывшей коллеге, жившей в соседнем подъезде. У Анны Васильевны, так звали мамину приятельницу, было две дочери, старше меня минимум лет на пять. Из школы я приходил не к себе, а к ним. Меня кормили, сажали делать уроки, отпускали гулять со сверстниками. Я сдружился с девочками, они очень по-сестрински относились ко мне. Бывало, что я и в воскресенье вечером, когда родители дома, заходил к ним поучаствовать в играх, попить чаю. Меня принимали как родного.

Иногда к ним захаживал двоюродный брат, студент Тимирязевской академии, расположенной в двух автобусных остановках от нас. Случалось, он играл со мной в шахматы. Играли на равных. Но вдруг он начал меня беспощадно обыгрывать. Оказалось, что у него появился учебник шахматной игры Майзелиса. Как-то потом он подарил его мне, и я тоже стал делать успехи при игре с приятелями по двору. Но речь не об этом.

С какого-то момента этот молодой человек сделался очень подтянутым, уверенным в себе, начал хорошо, по нашему тогдашнему уровню, одеваться. Тут и в поведении его стало проглядывать что-то неприятное. Так, он не однажды приставал ко мне со следующей шуткой:

— Твой отец художник? — спрашивал он.

— Художник, — беззаботно отвечал я, не подозревая подвоха.

— От слова «худо»? — задавал он вопрос с ехидной усмешкой.

Я смущался и не понимал, чего он от меня хочет…

Муж Анны Васильевны, мужик хозяйственный, каждый год покупал поросенка, который содержался в дровяном сарае, каковые являлись неотъемлемой частью нашего тогдашнего быта: квартиры отапливались кирпичными печками, но не такими, как в деревнях, — без полатей. Над крышей двухэтажного барачного типа дома № 30 по Ивановской улице в холодную погоду дымились трубы. Со временем, уже в пятидесятые, провели газ и в дверцы печек вставили газовые горелки. Только «сантехнические удобства» так и остались во дворе…

Так вот, поросенок жил в сарае, его откармливали на убой, водили гулять. Но подходила пора, и хозяин забивал его большим ножом с широкой деревянной ручкой. Дело оказывалось для него весьма хлопотным: иногда удар не достигал цели, и визжащее окровавленное животное начинало метаться по сараю.

Однажды в тот момент, когда пора пришла забивать подросшего порося, в гостях оказался тот самый студент-родственник.

— Не надо, — сказал он хозяину, — я его сейчас застрелю.

Они отправились в сарай. Раздался выстрел, и оба возвратились довольные. Я тогда не придал этому происшествию большого значения. И только спустя много лет, вспомнив вдруг об этом, подумал: эхе-хе, а откуда у будущего агронома оказался вдруг револьвер с патронами?

* * *

Об одном весьма необычном общении с чекистом я знаю со слов друга.

Очень умный еврейский мальчик состоял в тайном школьном кружке юных ленинистов. Они критически относились к существующему строю и считали, что все плохое происходит из-за нарушения каких-то там ленинских принципов. Кружок быстро попал в поле зрения рыцарей госбезопасности. Ребятам грозило исключение из школы и из комсомола. Но в конце концов как-то обошлось.

Мальчик подрос, задумался о будущей специальности, об институте: куда поступать? И решил стать историком. Вот тут и вмешался в его судьбу следователь, занимавшийся его делом несколько лет назад. Вмешался очень неожиданно и с неожиданно гуманистической позиции.

Он вызвал мать мальчика на беседу и спросил для виду, куда, мол, собирается поступать ее сын после окончания школы.

— Он хочет стать историком, — ответила мама.

— Не нужно, — очень серьезно посоветовал маме этот знающий свое дело человек. — Станет историком — обязательно опять окажется у нас. Пусть учится на инженера или на физика, — подытожил он, заканчивая разговор.

Мама передала этот совет сыну, который и стал со временем доктором физико-математических наук.

Разговор происходил, как читатель легко может догадаться, уже во времена хрущевской оттепели.

* * *

Еще одно мое личное общение с человеком «оттуда» произошло в КБ, где я работал, когда случился конфликт между директором и главным инженером, что вызвало незапланированные бурные заседания руководства и такие же бурные собрания сотрудников. Шум дошел до райкома партии — Краснопресненского. Местоположение наше помню до сих пор: улица Рочдельская, переулок Глубокий, рядом с садиком Павлика Морозова, малолетнего героя советской поры.

На работе начались проверки разного уровня, в том числе с участием КГБ, как называлась к тому времени эта организация. Я был комсомольским секретарем (не за идейность, поверьте, избирали, а за общественную активность), и поэтому моим мнением заинтересовался некий субъект моего же возраста, в тщательно отглаженном костюмчике и при галстуке. По делу мы говорили мало. Я заявил поддержку главному инженеру, но и директора не хаял. Поэтому он перешел к своим непосредственным обязанностям: спросил, не встречаются ли девушки с иностранцами, особенно с чернокожими. Последнее стало для них почему-то особенно актуальным после прошедшего несколько лет назад Международного фестиваля молодежи и студентов в Москве, хотя все африканцы и афроамериканцы к этому времени, надо полагать, разъехались по своим странам. Я ответил ему, что про девушек не знаю, и он попросил сообщать, ежели такое обнаружится, для чего оставил свой телефон, которым я ни разу, разумеется, не воспользовался.

К тому же в КБ с окончанием «оттепели» появились осведомители. Фамилии их скоро стали известны всем, но вопрос их сотрудничества с соответствующими органами обходился деликатным молчанием.

* * *

Про многоаспектное общение Владимира Войновича с представителями КГБ он сам рассказал в своих книгах. Обмолвлюсь лишь о посещениях его друзьями в те годы, когда он находился под неослабевающим колпаком этой организации. Некоторых останавливали в арке, которая ведет во двор писательского дома у метро «Аэропорт», люди в штатском и спрашивали:

— Вы к кому идете?

— К Войновичу.

— Не нужно к нему ходить, — заботливо советовали неизвестные в штатском.

Особенно такой разговор впечатлял потенциального гостя Войновича, если происходил вечером, и в темноте не разглядеть было лица говорившего.

* * *

Последний раз «они» оказались рядом со мною в толпе защитников Белого дома в ночь на 21 августа 1991 года. Дождь лил, не переставая, все стояли под зонтами, так близко друг к другу, что зонты соприкасались краями, налезая один на другой, образуя сплошные поля над взволнованной толпой. Выступления ораторов чередовались с сообщениями радиостанции Белого дома. Два хорошо одетых субъекта с военной выправкой стояли спиной ко мне. Говорили негромко, но я слышал, как один сказал другому: «У них есть только эта ночь, завтра будет поздно».

Фраза эта относилась, конечно, к путчистам. По радио из Белого дома предупреждали, что в толпе могут находиться кагэбэшники…

* * *

В новые времена, наступившие после 21 августа 1991 года, мне, к счастью, не приходилось встречаться с представителями новых спецслужб, как их теперь называют. Если только они, не опознанные мной, не оказывались рядом во время протестных акций, в которых я регулярно участвовал с 2011 года. Хотя, как знать, может быть, все еще впереди?..