НАБЛЮДАТЕЛЬ

спектакль

Вныр в нерв современности

Большой премьерой — спектаклем «Тарас Бульба» по инсценировке Николая Коляды — завершил «Коляда-театр» восемнадцатый театральный сезон. Показов было не так много, и зрителям еще только предстоит толком распробовать приготовленное, но московский критик Валерий Кичин уже сообщил в «Российской газете», что «такой отчаянной концентрации художественной и эмоциональной мощи в тесном пространстве небольшого зала давно не встречал». Постановка посвящена Галине Волчек, которая дружила с уральским драматургом,  любила его пьесы, ставила их в «Современнике» и, собственно, дала Коляде «заказ» на это произведение Гоголя, явившись ему во сне, когда тот  в польском городе Закопане делал «Вишневый сад». Работа над «Бульбой» началась в октябре 2021 года, премьера в Екатеринбурге состоялась 28 мая 2022-го, когда все спектакли Коляды, поставленные им в Польше по своим пьесам и русской классике, сняли с репертуара.

В интервью газете «Московский комсомолец» режиссер рассказывал: «Мне все говорят: «Ты что?! Какой теперь “Тарас Бульба”?! Не вздумай продолжать репетиции! Тебя тут же запишут или «за белых», или «за красных»! Нельзя, забудь!” Алексей в “Оптимистической трагедии” говорил: “Я партии собственного критического рассудка”. Вот и я пытаюсь этой партии принадлежать. Мы продолжили репетиции». «Тарас Бульба» Коляды — о любви и предательстве, о чувстве родной земли, о самом корне войны, который лежит в человеке глубже, чем желание за «православную веру постоять» или застолбить за собой лишнюю пядь чужой территории.

Николай Угодник, на икону которого каждый раз боязливо крестятся, оглядываясь, все герои, прикрывая причинные места, еще сродни грозному богу Ветхого завета. Перед нами яркий мир первобытной архаики, где толерантные ценности сегодняшнего времени даже не в зачаточном состоянии, а мужское и женское четко разделены и трагически противостоят друг другу. Но здесь и идет «вныр» (выражение Андрея Белого) в самый нерв современности, когда все серьезнее звучат разговоры о «новом средневековье», и самое время перетрясти духовную наличность в поисках резервов человечности. Как нос майора Ковалева отделился от лица и отправился в самостоятельное приключение, так длиннющие казацкие усы и блестящие поварешки превращаются на сцене «Коляда-театра» в самоценные визуальные метафоры, кружат, спорят друг с другом, точно материнская «бабья» любовь, стремящаяся сохранить порожденную ею жизнь, и «рыцарская сила молодецкая», не долж­ная пропасть втуне, и достойное применение получающая только на поле брани.

Цветопись спектакля прямиком из текста Гоголя — открытое любование красочной материей жизни: радостные цвета пестрых женских костюмов, узорчатые шаровары казаков. Но тут не детальная прорисовка вещного мира (всех этих чубуков, разноцветной глиной вымазанных стен и т.д.), а до сенсорной дрожи верно переданные ощущения, когда пледы из искусственного меха легко превращаются в разнотравье степи, расписные табуретки — в коней, обмотанный тесьмой столб — в станину ярмарочной карусели или в орудие смерти.

На сцене по большей части тесно. «Коляда-театр» — организм, постоянно обновляющийся. Энергия юности, азартно-радостное желание жить и играть — самоценная, важная краска в режиссерской палитре Коляды. Уже с первых тактов постановки действие искрит и зашкаливает от напора молодых, стройных тел, «отдирающих казачка». Совсем недавно поступили в труппу Никита Рыбкин, Иван Федчишин (Остап), Богдан Смоляницкий, Даниил Шулепин (Андрий), Александр Балыков, Игорь Баркарь (жид Янкель), Кристина Горбунова, Дарья Квасова (Панночка).

Энтузиазм молодых и бешеную круговерть действия сдерживают и точно направляют «мастодонты» труппы. Василина Маковцева и Ирина Плесняева, каждая на свой манер, наделяют яркой индивидуальностью и психологической достоверностью образ Матери, несчастной «степной чайки», у которой и имени-то нет в буйном мужском мире. Центральная роль Тараса Бульбы показывает, насколько по-разному можно развить одну и ту же тему в рамках четко очерченной актерской задачи. И если Максим Тарасов, более соответствующий Бульбе фактурно, ставит на реалистическую составляющую, то Антон Макушин, обладающий несомненным комедийным даром, усиливает гротескный момент. Да так, что иногда в его игре мелькает тень Евгения Леонова, изображающего в тюрьме уголовника Доцента. Но оба достигают высот настоящей трагедии в ключевых сценах смерти Андрия и Остапа, в финале: «Да разве найдутся на свете такие огни, муки и такая сила, которая бы пересилила русскую силу!»

Андрей Белый в статье «Мастерство Гоголя» сетовал на «академиков», стремящихся «выспренно» причесать писателя под скучную гребенку приличий: «Куда дели сочащееся чревоугодие, бременящее тексты Гоголя? Где на сцене едены настоящие дыни?» По его мнению, «волну “гоголизма”» удалось при постановках поймать только Мейерхольду, который «вынул нам Гоголя из самого гроба “собрания сочинений”». Коляда на «волне “гоголизма”» всегда, она неотъемлемая составляющая его режиссер­ского метода, даже если речь идет о постановке совсем других авторов. Гротескный юмор, гипербола, чуткое внимание к народной стихии речи, «превосходная степень, столпление действий, предметов, эпитетов», «звуковой, жестовой и словесный повторы» — как ритмическая основа спектакля. И да, «сочащееся чревоугодие»: в «Мерт­вых душах» этого театра, например, на сцене лепят и варят пельмени, и арбуз (ну почти чаемая Белым дыня) тоже едят, правда, в постановке по Гольдони «Слуга двух господ».

Коляда интуитивно воспроизводит модель, близкую к описанной Белым открытости «сквозного сюжета» Гоголя, который «не замкнут нигде: его типы и положенья кочуют по пьесам и повестям, перекрашиваясь, но выявляя те же контуры: от колдуна к... Костанжогло; от Довгочхуна к... Тарасу». Однако «сквозной ход» ведет к главному нерву — автору с его страницами лирических отступлений и личным сюжетом «ни в чем не законченным, оборванным трагедией». Все пять спектаклей, много лет идущих в «Коляда-театре» («Ревизор», «Женитьба», «Старосветская любовь», «Иван Федорович Шпонька и его тетушка», «Мертвые души»), перекликаются между собой. Вот и в текст «Бульбы» Коляда органично и легко вписал фрагменты из «Вечеров на хуторе близь Диканьки», «Страшной мести», свои, легко узнаваемые фразы.

Но главное условие попадания в «волну “гоголизма”» — это ритм, резонанс внутренних авторских стихий. Гоголь первым, наперекор современным ему тенденциям, вернул в повествовательную литературу музыкальное начало. Танец же, как истинное проявление народной жизни, превращающий отдельных людей в единое, коллективное тело, у него категория не только эстетическая, как и у Коляды. Ритм, общее звучание и настрой спектакля «Тарас Бульба» задаются открывающим действие залихватским танцем. «Дирижирует» им, помахивая палицей, сам Тарас, от коллективного тела массовки отделяются, оставаясь в центре сцены, Андрий и Остап. Но так же легко, заканчивая свои «сольные» партии, растворяются они в породившей их стихии. Коллективными танцами отбиваются и этапы действия, но речь здесь не об орнаментальном обрамлении, в танце — катарсис, то, что дает надежду, парадоксальное ощущение целого, где сопрягаются языческое и христианское, стихийное и рациональное, патриархально-коллективное и индивидуальное.

«Нельзя было без движения всей души видеть, как вся толпа отдирала танец самый вольный, самый бешеный, какой только видел когда-либо мир и который, по своим мощным изобретателям, носит название казачка. Только в одной музыке есть воля человеку. Он в оковах везде. Он сам себе кует еще тягостнейшие оковы, нежели налагает на него общество и власть везде, где только коснулся жизни. Он — раб, но он волен только потерявшись в бешеном танце, где душа его не боится тела и возносится вольными прыжками, готовая завеселиться на вечность».

Любопытно, что уже при второй редакции повести в 1842 году этот кусок подвергся цензуре и был вымаран. Хотя речь идет не о социальной борьбе, а об экзистенциальной «воле», о глубинной человеческой природе. В финале спектакля узорчатые шаровары превращаются в саван, с головой накрывающий лежащих на сцене казаков. И над всем звучит под бесхитростный балалаечный аккомпанемент песня:

               Девушки, молите Бога, чтобы кончилась война,

               А не кончится война, не выйдет замуж ни одна.

Елена Соловьева