НАБЛЮДАТЕЛЬ

рецензии

Держать удар счастья

Сергей Соловьев. Улыбка Шакти. — М: Новое литературное обозрение, 2022.

Новый роман Сергея Соловьева —автофикшн, и не о путешествиях: герой приезжает в Индию не путешествовать, а жить — активно и насыщенно. Живет он преимущественно в глубинке Карнатаки, в северной Керале, в Тамилнаде; к финалу доберется в совсем уж сказочное царство Бастар и встретится с его королем. Его временные жилища обладают статусом дома, и он устраивает их по-своему: нашел себе в Индии и Пушкина, и Гоголя, и Диканьку. («У входа стоит наряженный в прозрачное светящееся сари Гоголь. До оторопи Гоголь, хотя и оказался Гарудой. Волшебной птицей».) Текст полон литературными аллюзиями: мелькают Наташа Ростова, князь Мышкин, направление к Свану, смерть Ивана Ильича…

Эпизоды из разных поездок накладываются друг на друга, в какой-то момент читатель начинает узнавать места, уже описанные или упомянутые раньше. Проза срывается в поэзию, возвращается перепиской в интернете и вновь взмывает стихотворными переводами Вишна-пуран и Ригведы. Время в тексте нелинейное, «узорчатое», «время-баньян» (дерево, растущее во все стороны). Такова специфика индийского восприятия: есть «сейчас», а прошлое или будущее, — просто не сейчас, и неважно, когда.

Отдельные ситуации проступают из общего поэтического пространства романа на глазах читателя и ныряют обратно, возможно, чтобы появиться снова, а может быть, и нет. То, что в другой книге выглядело бы избыточным, утомительным повторением, здесь работает по иным правилам и способствует сгущению нарратива. Одновременно автор будто моделирует детское восприятие окружающего мира — открытое, наивное и чистое, эмоциональное и непоследовательное.

Заповедники и экзотические животные — ключевой интерес автора в Индии. Джунгли — «лес полон глаз, следящих за тобой»: тигры, лангуры, слоны, олени, кабаны, красные волки (дхоли), мышиный олень. Герой влюблен в антилоп нильгау — снимает о них фильм, часами сидит в засаде с камерой. Одиночные выходы в заповедную зону подразумевают риск и опасность, и не только от тигров, слонов и змей. Это и прогулки за пределы ума, и, да, там бывает страшно. Но автору свойственно «чувство леса», он знает правила поведения в лесу, осознает связь с природой и пишет поэму любви и счастья в естественной среде обитания.

«Я ведь молчу в лесу — и в мыслях, и в речи. Это потом я могу все это пересказывать — себе, вернувшемуся, на том языке, на котором живем. И все эти речевые радости, образы, метафоры — это все потом, с другим собой, который помнит, что в подоплеке то, чему нет языка. <…> попросту божий мир, где-то есть в нас, только к нему уже не протиснуться сквозь человека в себе…»

В Индии есть места, где можно «протиснуться», затем туда и ездим. Но путь к божественному лежит через отказ от эго, автор это понимает. Его герой вроде и присматривает себе хижину отшельника в джунглях, но осознает: такой хижины для него пока нет, он не готов еще расстаться с личностью, а главное — с языком, его поэтическим волшебством, образностью. Индия — молчание пространства, полнота невыразимого.

Чаще всего герой в Индии не один: с ним любимая женщина. Многие страницы романа полны высокой и пронзительной эротикой, описаниями любви напряженной и готовой прекратиться в любой момент. Есть еще одна любовная линия, эпистолярная: диалог (чат и письма) с Любой, матерью его сына.

Автор знает внутренние правила индийской жизни, знает, с кем и как разговаривать, знает праздники по лунному календарю. Его интересуют древние храмы и ритуалы, библиотеки и архивы, санскрит и живые языки Индии, жизнь племен в глубине лесов и их ремесла (адиваси, ирула и особенно тодда), праздники и повседневность, ему интересен каждый человек. Выключая европейскую оценочность и интеллект, автор вживается в индийскую экзотику, сонастраивается с ней и лишь потом как бы делает шаг назад и описывает прожитое. Описание ритуала тейям — сильнейшие страницы романа.

Индия дарит возможности для ограничения ума (который иллюзия) и сосредоточенной духовной работы: «учись держать порознь мысли и взгляд». Автор понимает, что в тонкое, свободное (тантрическое) измерение вход с багажом интеллекта закрыт. Индия требует полной внутренней обнаженности (при целомудренной внешней прикрытости). Такое доступно немногим: личина личности обычно прирастает намертво, не отодрать до смерти. Автор рискует: попадает в мир чудес и «держит удар счастья». Если это и травелог, то в иные измерения человеческого существования: их пейзажи сразу узнают те, кто там бывал. Но вход туда стоит дорого. Как прыжок Сати в ритуальный костер: пусть сгорит все, что не я.

Ритуалы работают на границе жизни и смерти. Но в Индии со смертью не битва, а любовь. Герой часто вспоминает умерших близких: дочь, погибшую в тридцать лет, отца, друзей — Гешу, Аркадия (Ару), знатока Индии Колю Капелькина, поэта Алексея Парщикова. Для мысленного разговора с Парщиковым он отправляется в храм Лакшми около деревеньки Калали в Карнатаке, а спустя сто страниц в книге появляется глава-очерк «Пространство Парщикова».

Современные травелоги давно уже не о том, «что я видел», и часто даже не о том, «как я видел», скорее, о внутренних своих открытиях и трансформациях. Человек, если он не турист, едет в новые места за самим собой. Он хочет узнать там правду о себе, сделать (почувствовать) себя настоящим. Герои травелогов Кочергина, Иличевского, Бавильского, Соловьева в том возрасте, когда уже понятно, кому куда ехать: на Алтай, в пустыню, в итальянскую провинцию, в джунгли. Но если Бавильский и Кочергин дают последовательное описание посещенных мест, то у Иличев­ского и тем более у Соловьева поездки — инструменты работы с сознанием. Новаторство Соловьева — в том, что герои его романа — не он сам и даже не Индия.

Событийная канва в его книге лишь на третьем месте. Интеллекту строго указано на его вторую роль: ум не вправе затмевать сердечность и свободу героя (предсказуемый мир без чудес ничтожен). На первом же плане — состояние героя, точнее, бхакти — сердечная любовь ко всему живому.

Обратим внимание на слова Михаила Шишкина на обложке: «...Это ведь не роман. И не проза. А что это? Я не знаю. То, чего не было и не могло быть. Невозможное». Соловьев сдвигает границу привычных способов литературного высказывания. Вероятно, за счет того, что прикасается к чудесному, переводит фрагменты из Вишна-пуран и Ригведы, постоянно вспоминает Махабхарату — органично сживается с индийским эпосом, черпает из него поэтическую энергию. Он пишет о сотворении мира, о начале начал («Улыбкой Шакти» роман назван потому, что с улыбки начался мир: в храме, говорит автор, «из глубины сумрака смотрит на меня та, с улыбки которой началось мироздание, непроявленное стало явным…». Бывавшие в Индии знают: улыбка там как будто разлита в пространстве, наполняет всех, в нем присутствующих). Он перешагивает границы не только своей частной истории, но и романного жанра и утверждает то, что хочется назвать новой эпичностью. Недаром герою снится Гомер — жанровая связь протянута сквозь времена и эпохи. В новой поэтической эпичности главный герой — чувство.

Татьяна Веретенова