НАБЛЮДАТЕЛЬ

рецензии

На перепутье

Александр Соболев. Тень за правым плечом. — СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2022.

Главное в техническом устройстве нового романа Александра Соболева — каскад загадок и их медленное отгадывание. Автор сдает знание о персонажах и их будущем по частям, поэтому важно обойтись без спойлеров. Тем более что роман, соединяющий личный опыт автора с его доскональным знанием эпохи Серебряного века, совпавшего с временем глобальных исторических потрясений, устроен как россыпь жанров, плавно переходящих друг в друга.

Соболев — известный литературовед, исследователь и интерпретатор; количество знаний его переходит в иное качество достоверных (будто сам пережил) ощущений и впечатлений от судьбоносных годов начала ХХ века, последствия которых Россия расхлебывает до сих пор. Изучая письма и воспоминания, биографические и библиографические бумаги, Соболев будто становится заочным свидетелем легендарных времен, положенных им в основу текста. И аутентичность личного опыта (умение уложить нарратив в стиль и интонацию с патиной минувших лет) здесь такой же важный элемент нарративного паззла, как и фактологическая точность — добродетель профессионального архивиста-филолога.

Для создания инаковости стиля важно уметь выпадать из сюжетной, интонационной, а главное, эмоционально-психофизической обоймы. Писать будто от руки, в режиме времен, когда даже синематограф был в новинку, а прозаическое искусство еще не присвоило его особенностей (монтаж, ракурс, динамика), распространяя обстоятельные описания, — их здесь больше, чем действия, но они не замедляют распутывания фабулы, лишь уточняют ее. И, кажется, Соболеву по большому счету все равно, о чем говорить, — повествование журчит спокойно, уверенно, без привлекающих внимание монтажных склеек.

…Внезапно, в конце первой части (большая часть текста уже позади), спохватываешься: что ж это было-то? Непонятно: не представляешь, что ждет впереди, и смутность очертаний романного финала бросает отсвет непрозрачности и на начало книги.

Лишь ближе к концу, полному деталями постреволюционной жизни (сначала в провинциальной Вологде, затем в столичном Петрограде, обращенном революционным вихрем в сплошную руину), схватываешь часть замысла, небольшую и, видимо, не главную: показать, как Большая История катком проходит по судьбам. Тем более что первая и вторая части (формальным признакам Соболев придает большое значение) делят книгу на до и после переворота.

Мы столько раз читали о сломе традиционного образа жизни и необратимости перемен, казавшихся внезапными; о том, как привычная Россия слиняла в три дня, вот Соболев и решил наглядно показать, как оно было, разложить обрывки мемуаров и свидетельств в развернутый нарратив, схватывающий подневное существование «обычных» людей в бытовом измерении.

Самый распространенный подход сводит историю глобальных изменений к формулам, теряющим значение от постоянного употребления. Соболев создает противовес учебнику, издалека готовя читателя размеренным течением жизни «при старом режиме»: ему отдана самая объемная, первая часть. В духе «Школы Анналов», скрещенной с «Археологией гуманитарного знания», он берет «простых» обывателей, бегущих из Вологды в Петроград, а затем дальше, в Европу, чтобы погрузить нас в детально реконструированную атмосферу тех жутких лет. Стилистически и структурно эти страницы не отсылают намеренно к военному быту Москвы у Толстого в «Войне и мире» или к соответствующим частям горьковского «Клима Самгина», но авторские задачи тут сходные. Вот где детальное, неторопливое письмо Соболева к месту.

Это и делает «Тень…», с одной стороны, аналогом «машины времени» (видно, сколько труда вложил автор в корректность плетения фата-морганы, лишенной явных анахронизмов на всех уровнях — от лексического до фактологического: если Соболев упоминает какие-то детали, дразнящие двусмысленностью, вроде фотоаппарата «Кодак», будь уверен: появление его в прозе филолога выверено подтверждающими источниками). С другой стороны, роман выглядит актуальным памфлетом.

Мы так же втянуты в очередные тектонические сдвиги развития России. Это совпадение двух эпох (но и расхождений не меньше — слава богу, разрушений и жестокостей революционных лет мы пока не достигли) — лучшее доказательство правоты замысла с его четкой историософской логикой, с чредой убеждающих образов, инсталлированных в сюжет как будто без надрыва.

В первом своем романе, «Грифоны охраняют лиру», Соболев словно забавлялся, опробуя возможности ретро методики, — а тут заговорил во весь голос. Он перестает прицельно играть в жанр. Точнее: «Тень…» не раз меняет жанровую подкладку, лишенную притом фабульного центра. Автора привлекают детали, позволяющие еще сильнее отвлечься от реальности. Даже для мимолетного кладбища в Вене (место случайной прогулки) или проходного персонажа (зеленщика с узкой кистью и знанием десятка языков в приграничном Гельсингфорсе) Соболев готов отчеркнуть пару весомых абзацев.

Фигурка зеленщика появится на страницах книги единожды, а у читателя обязательно взыграют рефлексы, требующие принятия (осмысления) любого такого элемента как неслучайной части системы: не может же автор распространять подробности просто так.

Текст прикидывается то повествованием о провинциальных чудачествах (в диа­пазоне от Лескова до Белого и, например, некоторых глав «Клима Самгина», но понятно, что ассоциации и отсылки будут у каждого свои), то готическим романом с викторианскими коннотациями а la Уилки Коллинз, то памфлетом о доморощенных нигилистах с тургеневского или лесковского ракурса, то декадентской сагой в духе скандинавских символистов или, уже в конце, экспрессионистическим нуаром, каждый раз демонстрируя весь набор обязательных дискурсивных и жанровых признаков, вращающихся вхолостую: машинерию эту, на самом деле, не к чему применить. Ну да, «открытая структура» по Эко, «Лост» или «Твин Пикс» на «историческом материале», да и еще и снятый с точки зрения Боба.

Мне в романе показались самыми важными эпизоды «революционного быта». Но, возможно, кто-то прочтет книгу как историю «мистических переживаний». Или как роман об одиночестве и любви. Или как книгу об относительности удач и неудач (сразу несколько важных персонажей здесь переживают полный крах, профессиональный и человеческий, но проигрывают ли они тем самым свою биографию?). Или как еще одну прозу из свежего номера «Современных записок» о превратностях судьбы и/или непостижимости человеческой натуры, вдохновленную успехом «Лолиты».

Роман движется, как поезд, объездным путем, — и если брать замеры в разных точках его маршрута, может показаться, будто в нем объединено несколько самодостаточных климатических зон. Каждая в момент прохождения кажется главной, поскольку главное в романе — не то, что видимо, но то, что сокрыто за стильной приборной панелью.

Так слепые ощупывают слона.

Дмитрий Бавильский