ОДНАЖДЫ В СССР

Алексей Слаповский

Дренаж

Когда наша семья поселилась в пригороде Саратова, в поселке Разбойщина (ныне Жасминный), отец первым делом вырыл погреб.

Я помню эту деревянную лесенку, по которой мне позволялось спускаться с фонариком, помню эти бурты с картошкой, банки и, главное, бочки. «Кадушки» мы их называли. Деревянные кадушки, какие поменьше, какие ростом с меня. От них исходил такой запах, что я тут же захлебывался влагой неистового аппетита. Моченые яблоки, крупные и крепкие. Арбузы — не астраханские полосатые со скороспелой и скоропортящейся легкомысленно-розовой плотью, а местные, темно-зеленые, внутри красные, как кровь, ломоть с краешка сладковатый и мягковатый, а ближе к корке хрустит, на вкус слегка и приятно отдает горчицей. А квашеная капуста, а бочонок груздей, маленький и ладный, как бочонки лото, в которое играли соседские старушки-подружки, а соленые огурцы и помидоры, сверху укрытые укропом и смородиновым листом! Часто была там и паутинка плесени, и эта плесень пахла так заманчиво, что хотелось ее съесть вместе с помидорами.

Нет, кто не знает бочкового арбуза, яблока, помидора и огурца, тот не знает настоящего вкуса натуральных вещей.

Само собой, погреб был в меру прохладен, сух, пол усыпан песком, все как надо.

Потом мы переехали в Саратов, на окраину пятиэтажек. И как раз тогда повально во всех советских городах начали строиться кооперативные погреба. Выделяют пустырь, роют котлован, завозят кирпичи и плиты перекрытий, начинают выкладывать ячейки будущих секций. В выходные все будущие владельцы собирались на субботники, абсолютно добровольные, в отличие от государственных. Не можешь или не хочешь — плати отступные.

Выкладывали стены ячеек сперва сами, но медленно и криво. Позвали из соседних домов настоящих каменщиков. Те заломили по сто рублей — почти месячная зарплата молодого специалиста на заводе. За скорость, качество и за трату выходного дня на работу вместо пива и телевизора. Пайщики вздохнули и согласились, собрав со всех не то по трешке, не то по пятерке.

И работа закипела. Тут бы музыку пустить из кинофильма «Время, вперед!» гениального Свиридова, которую потом присвоила программа «Время». Многим она кажется зовущей, мобилизующей, а я всегда слышал в ней угрожающие нотки, будто маршируют под нее в темпе бега солдаты Урфина Джюса. Чудится в ней: «Посторонись, человек, коллектив идет!» А сухая россыпь кастаньет после призывного зова труб похожа на стук косточек — тех косточек, что зарыты в землю Беломорканала и других великих строек.

Но тогда я был, как и все, в азарте и счастье коллективной работы. Женщины и дети, встав в цепочку, передавали кирпичи к месту кладки, мужчины замешивали раствор для мастеров-каменщиков и были у них на подхвате, старушки подносили им воду. «Социализм, свободный труд свободно собравшихся людей» — так грезил об этом Маяковский. Но ему грезить можно, он поэт, худо то, что аналогично грезил считающийся умным Ленин, который не учел простейшего и вечного правила: не будет успеха в общем деле, если не видит в нем каждый своей личной прибыльной доли, причем сегодня, а не тогда, когда пообещал другой умник, Хрущев.

Но та работа была идеальной, мудрствовал я поздним умом: общее для личного, личное для общего. Погреб общий, ячейка — твоя.

И вот построили, и каждую осень мама и папа, я и мой старший брат заполняли нашу ячейку картошкой, банками с помидорами, огурцами, вареньями, вишневым и яблочным компотом (вишни и яблок было больше, чем сиропа, в компоте не жидкость ценна, а фрукты, это любой знает). Конечно, вкус у всего был не тот, что в своем погребе, но мы всю зиму изрядно подкармливались этим, как и другие обладатели погребных секций.

А потом пошла вода. Мокли стены и потолки, ручьями просочилось из-под земли. Отец приходил с собрания, рассказывал, что какой-то специалист вынес приговор — дренаж не так спроектировали. Да и в целом проект был плохой, неправильный, сказал специалист. Скандалили, обвиняли председателя кооператива, тот озлился и сложил с себя полномочия со словами: «Вот надо мне нервы рвать за вашу дурость!»

Погреб начали интенсивно проветривать, проделали дополнительные воздуховоды, что-то там мудрили с дренажом, зиму погреб простоял сухим, весной опять залило.

Несколько лет с ним мучились, продолжая пользоваться. Ходили туда в резиновых рыбачье-охотничьих сапогах, вода по колени и выше, мне даже нравилось, я представлял себя храбрым партизаном в фашистском бункере. Оглядываясь, готовый отстреливаться, а если схватят, не выдать тайны, я торопливо наполнял корзины и мешки картошкой и банками. И возвращался домой с победой, с трофеями.

Потом мы уехали, но я знаю, что погреба эти окончательно захирели. Надоело возиться с водой, менять прогнившие двери и полки. Главное же: пришло время, когда в магазинах все появилось. Да, за деньги, но хлопот меньше. Дачи были для хозяйства, стали для отдыха.

Отпала необходимость в кооперативных погребах, как, кстати, и в гаражах — никто не строит. Рядом с домом нельзя, а ходить за три километра, как ходил мой отец к своей «копейке» — смысл? Машина должна быть под боком. То есть под сами понимаете чем. Сел и поехал.

Сейчас о социализме советского образца некоторые говорят: ему реформы были нужны. Дренаж. Лишнее откачать, нужное сохранить.

Не знаю. При нынешних технологиях легко построить общие погреба — не строят. Нерационально, отнимает время, никто не занимается заготовками. Каждый должен делать свое дело. Субботники? А дворникам за что платят?

Правда, слышал я, опять моя родная провинция вскапывает огороды на месте клумб и ищет банки для закрутки. Будут, наверно, хранить, как делали несчастные беспогребные, в домашних кладовках, в одежных шкафах, под кроватями и на антресолях.

Но что в этой истории примечательно: погреб моего отца, тот, деревен­ский, как и погреба соседей, был всегда сух.