|
ОДНАЖДЫ В СССР
От редакции | Мы продолжаем начатую в июльском номере журнала сквозную рубрику «Однажды в СССР», в которой авторы делятся историями из личной, литературной, журналистской или просто жизни, случившимися во времена Советского Союза.
Э. Мороз
Майский — маяться? Или — побеждать?
Юрий Осипович Домбровский родился 12 мая 1909 года, а скончался 29 мая 1978-го. Такой вот получается «майский юбилей», если судить по месяцу рождения и смерти. Всего-то прожил 69 лет! Из них — четырнадцать лет лагерей и ссылок.
И после освобождения и реабилитации покоя не было: за ним охотились, угрожали, выталкивали из трамвая, вызывали на пустырь — обещали «разобраться».
Домбровский посмеивался, выходил «на свидание», вооружившись отобранной у очередного «смельчака» финкой и… никого не обнаруживал. Запугивали, но трусили.
Пока однажды, получив долгожданный экземпляр «Факультета ненужных вещей», только что выпущенного незаконно во Франции, он не отправился в ЦДЛ показать книгу друзьям, похвастаться, отметить. Но… не успел.
В фойе ресторана Дома литераторов жена писателя Льва Славина Софья Наумовна увидела, как какие-то громилы бьют в живот рухнувшего навзничь человека.
— Это же Юра! Юрочка Домбровский!
Громилы разбежались.
Он умер в больнице через два месяца после случившегося: острая кровопотеря, варикозное расширение вен пищевода и желудка.
Кто были эти люди, кому он так мешал? Известно кто. Наемные убийцы. Просто фашисты…
И тут вспоминается как-то подзабытый ранний роман Домбровского. В общем-то о фашизме в разнообразных его проявлениях и даже о периодическом его возвращении.
«Обезьяна приходит за своим черепом». Что за обезьяна, что за череп? Что все это означает?..
Начинал роман писаться осенью 1943 года, когда Домбровского сактировали как ни на что не годного и выбросили из лагеря с Колымы. В письме к Леониду Варпаховскому1 он пишет: «…собрали по инвентарному списку, погрузили на тот же “Дзержинский” и повезли на Большую Землю. Там в бухте Находка то на земле, то на нарах, то на больничной койке я провалялся год. Умирал, умирал и не умер». А далее: «…вместе с другими кащеями погрузили в товарняк и повезли. Довезли до крошечного (4 л/п!) лагеречка “Средняя Белая” и сбросили. Представляете — сибирская степь, ни дерева, ни полена дров, помещение — землянка <…> Тут в этой степи я опять стал сдыхать, и так быстро, что меня зимой 43 года еле-еле успели выбросить (по актировке) за ворота. Доехал до Алма-Аты. Здесь, лежа в больнице, я написал большой роман “Обезьяна приходит за своим черепом” — собственно говоря, написал только первые две части…» «У меня были парализованы ноги, и писать приходилось сначала лежа, потом — сидя. И тут мне на помощь приходил щит со знаками разной величины, которым в больнице врачи пользовались для проверки остроты зрения...»
Он заканчивает роман в 1944 году, а потом по доносу разоблаченной впоследствии Ирины Стрелковой снова попадает в лагерь, еще на шесть лет. Рукопись исчезает в недрах ГБ.
Интересно, что в «Казахстанской правде» от 20 марта 1949 года появилась статья о Домбровском и о его еще неопубликованном романе: «Последним “трудом” Домбровского является объемистый роман “Обезьяна приходит за своим черепом”, под которым, не задумываясь, подписался бы фашиствующий писатель Сартар (именно так! — Э.М.)»!
Однако случаются еще в нашей жизни и чудеса.
В Москве, в коммуналке на Колхозной, куда Домбровский вернулся после освобождения, вдруг появляется человек и спрашивает:
— Кто здесь будет Домбровский?
И требует документ. А какой у него документ? Только справка об освобождении. Удовлетворившись, человек вынимает из корзинки пуд бумаги и протягивает Домбровскому.
— А вы кто?
— Бывший сотрудник Госужаса… (Так по аналогии с Госстрахом Домбровский называл одно из наших учреждений. — Э.М.) Я у них архивариусом работал. Стали они жечь бумаги, так я подумал: это же целая книга, зачем ее сжигать, отвезу человеку, может быть, он за ней переживает (из книги А.Л. Жовтиса «Непридуманные анекдоты»).
Федор Маркович Левин давно знал Домбровского и, как только стало возможно (в 1946 году), начал хлопотать об издании «Обезьяны...». Однако тут появилось знаменитое постановление о журналах «Звезда» и «Ленинград» (14 августа 1946-го). Затем возник «космополитизм» (1948–1953), и сам Левин, бывший когда-то директором издательства, вдруг оказался «космополитом» и безработным. А Домбровского в 1949-м вновь арестовали. Так что вопрос об издании романа отодвинулся на неопределенное время, хотя между этими событиями роман собирался издать «Московский рабочий», но… воздержался.
Однако время пришло. Домбровский в 1955 году был освобожден, позже реабилитирован, и в 1958-м вместе с Левиным они начинают готовить роман к изданию в «Советском писателе». И вот настает момент, когда Федор Маркович, тоже «реабилитированный», ныне старший редактор редакции прозы, приводит Домбровского в издательство.
Как сейчас помню: человек в телогрейке и калошах, надетых, кажется, на босу ногу, ничуть не смущаясь, и даже не подозревая, что такого вида можно смущаться или стесняться, проследовал в центр нашей маленькой редакционной комнатенки на десятом этаже дома Нирнзее в Гнездниковском переулке. Светило первое настоящее весеннее солнце, начинали стекать сосульки, свисавшие прямо с нашего окна, а окно было во всю стену, и он, со своим лицом, изборожденным глубокими морщинами, с буйным черным с проседью чубом, спадавшим на глаза, чуть сутуловатый, весь оказался открыт. Или, как говорили прежде, — явлен!
Было в нем что-то такое неподдельное, настоящее, непохожее ни на кого, и потом, когда я прочла его книги, абсолютно преклонялась перед ним и поклонялась его таланту, его энциклопедическим знаниям, прямоте и честности, щедрости его души и отчаянной, какой-то безрассудной смелости и детской чистоте.
Таким я помню его всегда...
В 1958 году Домбровский дописывает пролог и эпилог, доводит текст до кондиции, и, наконец, в 1959-м роман выходит в издательстве «Советский писатель».
Такого романа не ждали. Ждали другого: народ начали выпускать из лагерей, хотя ни одной строчки на эту тему еще напечатано не было. Но уже ходил по рукам Шаламов… А тут — антропологический роман, философский, интеллектуальный, написанный в европейской манере.
Кстати ли? А почему нет?..
В прологе, действие которого происходит лет на двадцать позднее основного действия, повзрослевший сын главного героя, профессора Мезонье, Ганс случайно встречает в почтовой конторе убийцу своего отца, гестаповца Гарднера, теперь живущего, как оказывается, под фамилией Жослен. Полицейский проверяет у него документы — это действительно Гарднер. Десять лет назад его судили, вынесли приговор, а потом освободили («…эти же самые в высшей степени авторитетные и высокочтимые круги вдруг решили, что теперь для их безопасности и спокойствия нужно, чтоб я именно гулял по Берлину и Парижу, а не сидел за решеткой», — говорит Жослен-Гарднер). Вот тут завязывается одна из серьезнейших и вполне современных тем романа.
Полицейский, отпуская Гарднера (на законных основаниях), говорит: «…и вот смотрите, опять в своем полном праве, опять при деньгах и положении…» Сюда направляет автор внимание читателя.
«Добро и зло, ставшие в первые послевоенные годы уже бесспорными, ощутимыми, зримыми, осязаемыми понятиями… под конец обменялись между собой местами. И уж нельзя было разобраться, кто враг и кто друг и что почетнее — ловить скрывшихся от суда нацистов или выпускать на волю даже тех, кто в свое время ждал петли», — пишет Домбровский.
Фашизм, оказывается, — понятие возвращающееся. «Забудем все прошлое!» — орали газеты… «Вместо восстановления разрушенных столиц и деревень… начали изготовлять смерть во всех видах. Она была в бомбах, в газах, пахнущих орхидеями… в мутных бурых колбах… И вот, в тот год, когда людям наконец, огромному большинству их, окончательно вбили в голову, что самый надежный и неподкупный гарант мира — война, тогда и начали расти… слухи о том, наконец, что враги нации всюду и везде... Кого-то хватали, судили и осуждали, до крайности упростив судопроизводство, без доказательств, без свидетелей, без всякого суда...»
Ганс Мезонье пишет о Гарднере статью, а Гарднера внезапно убивают, причем накануне его назначения на высокий пост...
Но перейдем к главному герою — профессору Леону Мезонье, его открытиям и собственной антропологической теории. К своему открытию он пришел сам, естественным длительным путем. Раскапывая со студентами устья рек, рылся в бытовых остатках палеолита, отыскал новый тип неандертальца, откопал индонезийского человека и другие человеческие разновидности, европейский подвид синантропа, какие-то неясные костные фрагменты загадочной эпохи и много чего еще. Расчищал, восстанавливал первоначальный облик, описывал, работал над книгой. Его книга «История раннего палеолита в свете антропологии (к вопросу о единстве происхождения современных человеческих рас)» имеет мировой успех (в 1933 году ее экземпляр даже был сожжен в Берлине).
Идет война, Вторая мировая, и вот в этот маленький (видимо, французский) городок приходят немцы.
Перестает ходить троллейбус. Из пятнадцати кинотеатров работают только три. Вся энергия будто бы переключается на военную промышленность… На экране появляется маленький верткий человек с удлиненным обезьяньим черепом. Ему хлопают и несут цветы… Здесь другая война. Здесь — в романе — на первом плане война идей.
С одной стороны — ученый, директор Международного института палео-антропологии и предыстории Леон Мезонье и его коллеги, с другой — идеологи фашизма и все тот же самый Гарднер, полковник государственной тайной полиции.
Не все выдерживают и этой войны, в частности, двое коллег Мезонье предают его. Именно его, а не его идеи (бывает и так). Самому же Мезонье приходится вступать в очередную полемику с принципом «чистоты крови» — новой книгой «Моя борьба с мифом ХХ века», которая выходит в Лондоне и Париже. В ответ он получает конверт с петлей и запиской: «На ней повесит вас первый немецкий офицер, перешедший с нашими войсками через границу». Ситуация развивается в новом ключе. В институте Мезонье можно услышать: «Обезьянья лапа повисла над Европой, а мы не видим, что уже сегодня находимся в ее тени. <…> Если дело пойдет дальше таким же темпом, то через месяц в кабинет вашего института явится за своим черепом живой питекантроп, но в руках у него уже будет не дубина, а автомат». Оказывается, что обезьяньего в человеке больше…
Ганс Мезонье говорит: «Живу вместе с Гарднером! <…> С палачом моего отца… Но тогда чей же мир мы строим? Кому он нужен?» Палачи на свободе! Собственно, и в нашей стране советские палачи, стукачи доживают и будут доживать спокойно.
Перед смертью Леон Мезонье успел передать свою книгу в Россию, где ее напечатали.
И теперь Высокий сенат на его родине требует осудить книгу Мезонье «Расы и расизм», так как по своей юридической природе она является преступной, а ряд подглав, страниц и абзацев — «коммунистической интерполяцией» и ничего общего с наукой не имеют…
Короче, обезьяна добирается до своего черепа.
Так сможет ли жить человек с той правдой, которую он осознал, способен ли перестать быть обезьяной?..
Этот вопрос, заданный нам Домбровским, звучит и сегодня.
1 Леонид Варпаховский (1908–1976) — театральный режиссер, сценарист, кинорежиссер, киновед, народный артист РСФСР. В 1936 году был впервые арестован, спустя год арестован повторно и приговорен к десяти годам исправительно-трудовых лагерей. В 1947 году был освобожден, но вскоре вновь арестован. В 1948 году окончательно освобожден, в 1957-м — реабилитирован.
|
