ОДНАЖДЫ В СССР

Лев Симкин

«Уж очень наш народ приветливый»

«Китайцы — это единственный народ, способный быть одновременно и очень капиталистическим, и очень коммунистическим». Фредерик Бегбедер, в одном из романов которого я это вычитал, по-видимому, имел в виду, что те плавно перешли в капиталистическое завтра, так и не отказавшись от коммунистического вчера. Торопиться им некуда, время для них — пустяк, этот удивительный народ смотрит в вечность.

Переход нашего народа к капитализму был куда более решительным, хотя и не бесповоротным, о чем свидетельствуют дальнейшие события. «Скажут отобрать земли и заводы — под аплодисменты отберут, скажут раздать обратно — под аплодисменты раздадут, — заметил на заре новых времен драматург Евгений Габрилович, родившийся на излете XIX века и умерший в конце XX. — Уж очень наш народ приветливый».

Те, кто строил капитализм 1990-х, будто сверялись со своими о нем представлениями, сложившимися еще при социализме. Помню, вернувшийся из эмиграции Владимир Войнович удивлялся: вроде бы приехал в капиталистическую страну, однако ее политический строй не слишком-то напоминал изве­стные ему западные порядки. И все же что-то он ему напоминал. Что-то смутно знакомое, но что? Нет, не Америку и не Германию, где он успел пожить. А что же? Наконец, до него дошло: это же был тот карикатурный капитализм, про который мы долгие годы читали в «Правде» и «Крокодиле».

Ну да то дела давно минувших дней. Те, кто причастен к строительству отечественного капитализма образца 20-х годов XXI века, в капитализме как таковом давно разочаровались. Но и возвращаться в СССР у них нет никакой охоты, никто из них туда и не собирается, дураками бы они были. Так что, вопреки мнению уважаемых инициаторов журнальной дискуссии, капитализм никуда от нас не денется, разве что обретет приставку «гос-», да и то отнюдь не повсеместно. Скажем, вряд ли кто-то осмелится отказаться от института частной собственности. В остальном, впрочем, возможны варианты.

Почему так? Да потому что, как выяснилось, советская идеология пережила СССР и способна еще послужить, как сказали бы прежде, в мирных целях. Пусть ее слагаемые и поменялись местами — из «национальной по форме, социали­стической по содержанию» она осталась более-менее социалистической по форме, зато по содержанию стала вполне себе национальной. В хорошем, так сказать, смысле.

«Приветливые люди» — это не только о нас, старших, но и о постсоветских поколениях, кому мы должны были уступить дорогу. Тридцать лет назад социологи рассуждали так: система рухнула, и советский человек ушел вместе с нею. Не тут-то было, советский человек никуда не делся. И причиной тому — не один лишь телевизор, с какого-то момента начавший воспроизводить советские образцы.

Мне иной раз кажется, что в нашей стране младенцы впитывают советские представления о мироустройстве с молоком матери. Ну не то что совсем уж советские, в какой-то мере они еще и досоветские. В наших широтах, похоже, издавна рождалось и рождается куда больше людей, для которых государство превыше всего, нежели тех, кто ставит во главу угла человека и его права. И ничего с этим не поделаешь, это задано — ну, скажем, как разный уровень влажности в пустыне Сахара и дельте реки Меконг.

Понимаю, гипотеза о некоей нашей «генетической предрасположенности» ни в какой мере не соответствует научным представлениям. Скорее, это всего лишь отечественная политическая традиция. Взгляды человека формируются воспитанием, средой — что вкладывают ребенку в мозги с малолетства, то он и усваивает. Одно только «но». За минувшие после конца СССР десятилетия воспитывали нас не всегда одинаково. На заре российского капитализма власть попыталась было вложить в массовое сознание нечто другое, прямо противоположное нынешнему нарративу. При помощи интеллигенции, впервые ощутившей власть своею и прильнувшей к ней всей душой. Не привилось, однако!

Родителям нынешних сорокалетних в массе своей было не до того, они пытались приспособиться к новой нелегкой жизни, детьми занимались бабушки и дедушки, пели над их колыбелью старые песни о главном. Явно не без их участия мальчики иных веков, наверно, стали плакать ночью о времени большевиков. Ну а следующее поколение — нынешних двадцатилетних — выросло в таком мире, что вовсе не имело шансов стать другими, тут уж и помощь бабушек с дедушками не понадобилась.

Надо ли удивляться, что страна живет при капитализме (пусть и со всеми его местными особенностями) и обожает социализм в его сталинском изводе? Само собой, и к праву — инструменту по большей части буржуазному — относится с известным пренебрежением. Во всяком случае, законы от него в послед­нее время лавируют куда-то в сторону. Еще одной дисциплиной факультета ненужных вещей оказалась история. В том смысле, что мало кому интересно, как там в ней было на самом деле. Как научили, так и было, или, что еще важнее, как ближе и понятнее, так и было. Вот почему одно и то же принимает на веру сельская бабушка, которая черпает свои представления из телевизора, и ее городской внук, не вылезающий из Сети.

«Мы живем, под собою не чуя страны, наши речи за десять шагов не слышны». А, предположим, были бы слышны? Ну, скажем, в 1933 году, когда эти строки были написаны, или даже четырьмя годами позже. Представим себе, что их опубликовала, вполне легально, какая-нибудь газета, и ей за это ничего не было. Что-нибудь изменилось бы?

Сформированная при товарище Сталине картина мироустройства потому и всесильна, что проста и понятна. Зачем усложнять? Ну есть, конечно, кое-какая разница. Верно уже не все то, что служит делу строительства коммунизма, а лишь то, что служит величию страны — само собой, в противовес загнивающему (пусть и по-новому) Западу. И люди в большинстве своем, кажется, не желают знать ничего иного, помимо подтверждающей сей непреложный факт информации, таков их собственный выбор.

…Рожденный при Сталине, трудиться я начал в годы, позже поименованные застойными. И везде, где бы ни работал, рядом со мной всегда оказывались коллеги постарше, по-отечески меня опекавшие, желая оградить от неприятностей, которые мог причинить мне язык мой — враг мой. По молодости я пытался было им возражать мол, время — брежневское ли, андроповское, не важно, — по сравнению со сталинским сильно изменилось. На что мне говорили: это тебе так кажется. Правильно говорили. Потому что усвоили в этой жизни главное — время всегда одно и то же.