АРХИВ

Об авторе | Леонид Николаевич Мартынов (9 (22) мая 1905, Омск — 21 июня 1980, Москва). Малоизвестные факты из жизни знаменитого поэта и переводчика, лауреата многих премий и наград: Леонид Николаевич родился в семье техника путей сообщения, детство провел на Великом Сибирском железнодорожном пути, в служебном вагоне отца. В юности Мартынов, катаясь на лодке с другом на Иртыше, из озорства «срезал нос» глиссеру, на котором, как потом выяснилось, находился и наблюдал за происходящим сам адмирал Колчак. На причале друзей поджидали офицеры с глиссера. Однако Верховный правитель сказал им: «Пропустите господ гимназистов!» — и инцидент был исчерпан. В 1921-м Леонид ушел из пятого класса школы, сменил множество занятий (от сельского книгоноши до члена геологоразведочной экспедиции). В конце 1920-х — начале 1930-х в качестве корреспондента сибирских газет и журналов много ездил по Сибири и Казахстану. В 1932 году «антисоветский ссыльный литератор» Мартынов написал ходатайство о переводе его вне Северного края… Спустя год Москва разрешила: «Можно направить в Ср. Азию». Однако за прошедшее время коренным образом изменилась личная жизнь поэта, и он написал новое заявление с просьбой оставить его в Вологде. 11 лет Мартынов жил в Москве по адресу: 11-я Сокольническая улица, дом номер 11, квартира номер 11, в комнате площадью 11 квадратных метров. Число 11 поэт считал счастливым и завещал положить ему на могилу одиннадцать так горячо любимых им всю жизнь камней… Давний постоянный автор «Знамени». Предыдущая публикация «И паруса, и зыбкая каюта…» — в «Знамени» № 2, 2021 года.

Леонид Мартынов

Остатки белокрылых статуй

Владычица

И, как всегда,

Тверда, как повелитель.

Горда, как все природные вожди,

Она диктует…

                   Мощный усилитель

Звучит в прельстительной

                                       груди.

И льётся речь, исполненная

                                          блеска.

И, в сущности — бессильные слова

Ложатся положительно и веско.

И, как всегда, права она, права!

Ведь если бы до трубки аппарата

Ей дотянуться с этих вот вершин,

Стремительно бы ринулись куда-то,

Сорвавшись с места, тысячи машин.

Ей лишь перо вот в эту руку

                                                взять бы,

Да не перо, а просто карандаш —

И начались бы похороны, свадьбы,

Раздался звон колоколов и чаш.

Ей только стоит пальцем этим двинуть,

Чтоб по-иному сразу всё пошло,

Она могла бы горы опрокинуть

Друзьям на радость и врагам на зло.

* * *

Проваливаются

Постепенно

И с яростью своей и с горем,

И остаётся только пена

Над углубляющимся морем.

И песни больше не поются,

И страсти больше не родятся,

Но люди всё же остаются.

Что сделаешь? Куда деваться!

Куда?

Всегда дадим приют им:

Живите, коль остались живы!

Довольно жаться по каютам,

На пенистые глядя гривы.

Но вот

На отмель

Вал косматый

Швырнёт в нервическом припадке

Каких-то белокрылых статуй

Великолепные остатки.

И о былом тысячелетье,

О колыбелях и могилах

Напомнят детям только эти

Остатки статуй белокрылых.

Культурный слой

А я всё любуюсь

Ленинскими горами,

Их обрывы исследую:

                                             какой золой,

Что за пожарищами либо кострами

Густо упитан культурный слой.

Лишь кое-где

Проступают сквозь осыпь

Старый фундамент, какой-нибудь

                                                       столб

Для всезабвенья прекраснейший способ,

Утрамбованное поступью толп.

                   Помню

                   Годами мы, всё перепутав,

                   Где с Огарёвым Герцен клялись,

                   Ведь у площадки же для салютов

                   Тут, где ракеты пускаются ввысь.

Да!

Только раньше бы надо хватиться,

Чтоб зафиксировать всё окрест.

О, разумеется!

                                                 Птица садится

На перержавленный ломаный крест.

Многие,

Столь неразумны, что могут

Жить на земле лишь сегодняшним днём,

Увязая свой разум, как птичий коготок,

Только лишь в нём,

Исключительно

В нём.

Гимн словолитен

Как ни дивны

Люди, всюду братья,

Звери, птицы в пёстром оперенье,

Ты, Природа, видно, в результате

Вавилонского столпотворенья,

Затруднившего весьма некстати

И письмо и словоговоренье,

Очень долго на свои творенья

Отклики не видели в печати.

Но, пера племянничек внучатый,

Хлопнул крыльями станок печатный:

— Ладно! Отойдите, наверстаю!

И звучит, всё пуще возрастая,

С бурями космическими слитен,

Славный гимн великих словолитен!

Облики книг

От забот отрешённый,

Облик, плоти лишённый,

Словно ангельский лик

И космической пылью

Покрытые крылья

Демонических книг!

Но у книг есть и кожа,

На людскую похожа

И такой переплёт,

Иногда и в морщинах,

Не всегда беспричинных:

Жизнь не только — полёт!

И у книг есть и ноги,

Книги знают дороги,

Перепутья, пути,

Чтоб до сути добраться,

Да и нас постараться

До неё довести!

Поэзия

Упаси меня Бог от рассудочно-трезвой поэзии —

Я хочу, чтобы только одним лишь прекрасным вы грезили!

Не для этого хочется утром мне в семь или восемь часов вставать,

Чтоб весь день призывать вас к чему-то, учить, философствовать,

И совсем не затем засыпаю ночами столь поздно я.

Я не знаю, о чём это небо задумалось звёздное

Над землёю, которая с духами бьётся бесплотными,

Силясь пальцами нежными с бланками сладить отчётными.

Я-то ведаю цену и экспериментам, и опытам,

Но ведь с вами совсем не о том говорю я мучительным шёпотом.

Ладно,

Думайте, будто о том я и вовсе не думаю,

Ибо занят какой-то сложнейшею внутренней драмою

И забыл про звезду мою, эту большую, угрюмую,

Словом, вот эту вот самую, эту вот самую,

Где, что надо уже без меня всё учли, всё отмерили, взвесили…

О, избавь меня Бог от рассудочно-трезвой поэзии,

То, что лезет мне в уши, и то, что в глаза мне бросается,

Это вас не касается, это вас не касается!

* * *

Вдруг

Завтра скажут:

— Вы вчера ошиблись, —

Рану йодом смажут.

— Вы вчера ушиблись, —

А уста помажут,

Может быть, и мёдом,

Чтобы не остался ты

                      навек уродом.

А, быть может, скажут:

— Мы вчера ошиблись. —

Рану мёдом смажут:

— Вы вчера ушиблись. —

А уста помажут,

Может быть, и йодом,

Чтобы был доволен

Ласковым подходом.

Ожиданья

Ждём,

Чтобы вечно

Было чем-то лучше…

Ждём туч, нас освежающих дождём,

А если солнце выглянет сквозь тучи —

От солнца тоже мы чего-то ждём.

На пляжах лёжа

Тоже ждём мы даже,

Чтоб наша кожа стала как атлас.

Да и природа

Тоже в ожиданье,

Чего-нибудь хорошего от нас.

На наши пляжи

И на наши лужи

Глядит она, надеждами полна,

Что мы и к ней относимся не хуже,

Чем к нам порой относится она.

Общий предок

Как стандартно ни одеться,

Всё же будет отличаться

Немец, например, от ненца,

И кубинец от кубанца,

А индеец от индийца.

Но при этом в чём-то общем

Нам нетрудно убедиться

И на сходство мы не ропщем.

И, возможно, напоследок

Смутно, будто из тумана,

Выглянет и общий предок,

Но отнюдь не обезьяна!

* * *

Как за всадницей раб, или хуже,

Семенит позади он пешком.

Никогда не встречалось мне мужа

У жены под таким башмаком.

Даже жалко становится вчуже,

Поспешает он мелким шажком.

Никогда не встречалось мне мужа

У жены под таким сапожком.

А она, широко восседая,

Улыбается хищным смешком,

Нет, мужей не встречал никогда я

У жены под таким каблуком.

Затменье

Затменье длилось

Два часа,

Больших чудес не предвещая.

Стояли Вы, не обращая

                  Внимания на небеса.

Но я-то видел всё!

Луна

На фоне солнца появилась,

Она была черным-черна…

Она была черным-черна,

Вот эта самая луна,

Которая всегда сияет.

Я понял, какова бывает её другая

                                                  сторона.

Ночь я увидел на луне.

Она была не лунной ночью,

Но тьма кромешная воочью

Средь бела дня открылась мне.

Вы этой стороны медали

Сквозь закопчённое стекло

Не видели, не наблюдали,

А мне, представьте, повезло.

И даже больше, милый друг:

Ещё одну заметил тень я —

На фоне солнца вырос вдруг

Ваш тёмный облик в день затменья.

Со злостью Вы смотрели вкось!

На фоне солнца Вашу милость

Мне наблюдать не приходилось,

А в день затменья — привелось!

Его величество

— Что Вам угодно, Ваша милость?

Ты знаешь, из дверей для встречи с кем

Его цветочество явилось?

К тебе пришёл он с человеческим

Приветом, чтобы ты дивилась,

Что на порог, как на диванчик,

Расселся этот

Одуванчик.

Когда бываю не здоров

Когда

Бываю не здоров,

По телефону я часами

Не созываю докторов,

А доктора не дремлют сами.

Они спешат, они летят

Волшебно, неисповедимо —

Не осмотреть меня хотят,

Иное мне необходимо:

Чтоб не увясть, не захиреть,

В постели лёжа, дома сидя.

Я сам хочу на них смотреть

И исцеляюсь я при виде

Всех этих лекарей, врачей,

Толпящихся передо мною

То в нимбах солнечных лучей,

То в шапках пены над волною,

То в форме ветра с диким рёвом,

То чем-нибудь леча иным.

И если я засну больным,

То просыпаюсь я здоровым!

* * *

Со мною

Что-то происходит

Как будто бы перед глазами

Какой-то поезд ходит, ходит

И это не иносказанье,

И может быть в вагонах тесно,

И слышу здесь я, на перроне:

— Ты обо всём поведал честно?

Всё осветил ты всесторонне?

                                                             Публикация Л. В. Суховой