|
АРХИВ
Людмила Сергеева
Неизвестная ода Иосифа Бродского
с комментарием
Слева, на поляхстихотворного текста, рукой Иосифа Бродского синей шариковой ручкой написано посвящение:
«ЛГСергеевой, жене Андрея Сергеева, в День Ее рождения, 28 ноября 1966 года. Ода писана, но не дописана, Alas! в течение 18 часов в Ленинграде и в самолете ТУ-104 Ленинград-Москва Иосифом Бродским, специально для этого в самолет севшим. И.Бродский».
Я знал тюрьму, я знал свободу.
Трепал язык и коноплю.
Я поднести хочу Вам оду.
И, верьте мне, не отступлю.
Пугают сходством дни и годы.
Пленяют сходством рифмы оды.
Но так как сроку меньше суток
до наступленья торжества,
я обращаюсь, кроме шуток,
сейчас к посредству Божества.
Феб-Аполлон, покинь свой Делос!
Прииди. На тебя надеюсь.
Есть сходство душ. И века с веком.
И сходство вод — Невы, Москвы.
Но сходство Правды с Человеком
в их Одиночестве, увы.
Сиротство душ имеет сходство.
Разнообразно только скотство.
И если я свой жалкий гений
хочу сложить у Ваших ног,
не изрекайте гневных пеней:
я тоже — ах! — не одинок:
На Вас, как думаю теперь я,
все барды мира точат перья!
– – –
Не жизнь сложна, а наши мысли.
Когда сие постичь могли б,
жилось бы нам, как щуке в Висле.
Она, мадам, царица рыб.
Но мы, увы, на самом деле
Мир предпочли его модели.
Чем больше нас, тем больше мнений.
За это, веку испокон,
объединяет нас не Гений:
объединяет нас Закон.
Вообще скажу: чем крепче узы,
тем для меня желанней Музы.
Терзают нас Закона своды,
долги, грехи, болезни, муж.
Ах, мы не камни, не колоды…
Но и не ангелы к тому ж!
Закон для нас — что войску форма.
Страданья наши — наша норма.
Пусть глубоки, мадам, корыты, —
мы после сохнем на ветру!
Монастыри для нас закрыты,
но послушание в миру
всегда возможно. И Смиренье
для нас — что птице оперенье.
– – –
Смиренье есть, мадам, твердыня.
Не рабство душ, а братство двух
великих сфер, чей раб — Гордыня.
Смиренный дух — свободный дух!
Союз земной и высшей тверди
я мыслю: не страшится смерти.
Я преломляю Ваши взоры,
Я преломляю голос Ваш,
Я (как бы не наделать ссоры,
поскольку я впадаю в раж)
хочу, Андрей, простите выпад,
украсть Вас и сбежать в Египет.
Ода напечатана на Иосифовой пишущей машинке «Колибри», кроме двух строк предпоследней и целиком последней строф, написанных рукой Иосифа красной шариковой ручкой — именно это записывалось в самолете. Правил текст Бродский тоже красной ручкой и тоже в самолете, похоже. И, как обычно, стихотворение сопровождают авторские прелестные рисунки: маленькая киса (котов Иосиф обожал, в Ленинграде у него жил кот Ося, а в Нью-Йорке — кот Миссисипи) и маленькая птичка, улетающая от котика. На обратной стороне страницы красной ручкой нарисована веточка с листьями, на ней что-то вроде скворечника, а в нем женский силуэт. И тоже птичка, но совсем другая, смотрящая на занятый скворечник.
Теперь о дате моего рождения. 28 ноября — это не ошибка Иосифа Бродского, это ошибка моего папы — Георгия Ананьевича Ельцова. Я и сама полжизни считала это число днем своего рождения — так было записано в моем первом паспорте, который получал за меня папа, когда мне исполнилось шестнадцать лет — нужно было за 100 километров ехать в районное отделение милиции. Свидетельство о моем рождении затерялось в войну во время наших многочисленных переездов. Папа назвал не день моего рождения, а день через месяц, когда он зарегистрировал меня в московском ЗАГСе, эту дату папа запомнил на всю жизнь. После папиной смерти в 1983 году я получила дубликат свидетельства о моем рождении, узнала точную дату появления на свет, и в паспорте 2001 года у меня уже написано правильно — 28 октября. Но бедные мои старинные друзья, окончательно запутавшись в датах, на всякий случай поздравляют меня дважды.
Иосиф Бродский любил русских поэтов XVIII века — Ломоносова, Капниста, Сумарокова, Хераскова. Считал Гавриила Романовича Державина предтечей всей русской поэзии XIX и начала XX веков. Сочинить оду по всем правилам этого жанра для Бродского было вполне естественно и по плечу — версификаторского умения хватало. Тут и обычная трехчастная структура оды, состоящая из десяти строф по шесть строк каждая, и соответствующая торжественному стилю рифмовка (ababcc) — «пленяют сходством рифмы оды». И преувеличенное до предела возвышение той, к кому обращается поэт, и столь же сильное умаление самого себя.
И если я свой жалкий Гений
хочу сложить у Ваших ног…
На Вас, как думаю теперь я,
все барды мира точат перья!
За одическими восклицаниями слышится обычная Иосифова ирония и его всегдашнее чувство сиротства и одиночества. Поэтому он так дорожит дружескими узами. Посреди этой возвышенной и остраненной речи вдруг появляются вполне простые слова о нашей реальной дружбе: «Есть сходство душ» и «сиротство душ имеет сходство». В оде не случайно появляется Висла, а не какая-нибудь другая иностранная река, — это в честь нашей с Бродским любви к Польше.
Сегодня я отчетливо различаю в Оде провидческие слова поэта о моем будущем, чего в 1966 году я, конечно, не могла вычитать в этом послании:
Терзают нас Закона своды,
долги, грехи, болезни, муж.
Ах, мы не камни, не колоды…
Но и не ангелы к тому ж!
Теперь о последней строфе, написанной рукой Иосифа Бродского красной шариковой ручкой на обороте листа А4. Почему тут возник Египет? Думаю, это явный поклон Серебряному веку, в сторону Гумилева, его первого путешествия в Египет, Ахматовой, Кузмина.
Стала б я богаче всех в Египте,
Как говаривал Кузмин покойный.
Но главное, потому что Иосиф Бродский очень любил Ветхий Завет, особенно Исход евреев из Египта, который Иосиф почитал самым грандиозным Божественным замыслом, — это путь от рабства к свободе, неизвестной, трудной, опасной, но свободе. Кроме того, Иосиф нередко говорил о нас с ним: «Вышли мы все из Египта».
Бродский впервые появился в нашем с Андреем Сергеевым московском доме на Малой Филевской улице 3 января 1964 года. Анна Андреевна Ахматова просила Андрея помочь Бродскому с переводами и послала Иосифа к нам. Ахматова любыми путями хотела задержать Иосифа в Москве подольше, понимая, что в Ленинграде его могут арестовать. Так все и случилось — был «знаменитый» суд, Бродского отправили за тунеядство в ссылку на Север на пять лет. Мы уже знали стихи Иосифа, нам нравились его длинные вещи, особенно «Исаак и Авраам»: так талантливо никто не писал тогда в Советском Союзе, да еще о Библии. И нам очень хотелось познакомиться с самим поэтом.
Мы встретили на своем пороге совсем молодого человека, красивого, широкоплечего, рыжего, с очаровательными веснушками на лице, улыбчивого и невероятно обаятельного. При входе он хотел снять башмаки, а я его остановила: «У нас никто не снимает обувь, у нас нет половой проблемы». — «Здорово у вас в доме устроено», — весело сказал Иосиф. И вот это — «здорово у вас в доме устроено» — в дальнейшем Иосиф распространил на наши отношения с Андреем, на счастливый дух и легкий быт нашего дома.
Освободившись из ссылки досрочно в сентябре 1965 года, Иосиф Бродский, минуя Ленинград, прилетел в Москву и жил у нас. Он назначил встречу с Мариной Басмановой в Москве — ему хотелось увидеться с любимой женщиной после долгой разлуки не в родном городе, где столько было всего пережито, а в новом, в дружественном месте. Иосиф ввел Марину в наш дом и радовался, что у нас сразу установились с Мариной добрые отношения. Иосифу все нравилось у нас: общение с Андреем и со мной, вместе и по отдельности, наша библиотека, своя комната, диван, на котором он спал, и особенно кресло-качалка в стиле art deco, сидя в которой, он блаженствовал. Но больше всего Иосифу нравилось читать нам свои новые стихи и обсуждать с нами обоими весь «мир и окрестности». Иосиф очень ценил переводы Андрея Сергеева стихов Роберта Фроста на русский язык. Еще до нашего знакомства Иосиф знал эти переводы, ходившие в самиздате. Фроста Иосиф считал великим поэтом до конца жизни. Андрей открыл Бродскому Уильяма Хью Одена, который был, по мнению Андрея, самым близким Иосифу поэтом англоязычного мира. И вообще о дружбе Иосифа с Андреем больше и лучше можно узнать из мемуаров Андрея Сергеева, написанных вскоре после смерти Иосифа.
Моя дружба с Бродским была иной: более теплой, доверительной, эмоциональной, как и положено с женщиной. Именно со мной Иосиф много говорил о своей всепоглощающей любви к Марине Басмановой, любви трудной, со срывами и ссорами. Иосифу хотелось, чтобы у них с Мариной были такие же счастливые отношения, как у нас с Андреем, и такой же открытый, гостеприимный дом. Иосиф относился ко мне с восхищением, считая меня главной создательницей и хранительницей этой привлекательной и радостной атмосферы в семье и доме. Я пыталась Иосифу не раз возражать: брак — это постоянная работа двух людей, одному человеку, даже самому прекрасному и сильному, этот воз не сдвинуть с места. Но Иосиф оставался при своем мнении — все дело в женщине, считал он. И посвятил мне специально написанную к моему дню рождения восторженную оду.
В своей книге «Жизнь оказалась длинной» я написала воспоминания о Бродском, о нашей дружбе, о нашей любви к его стихам и к нему самому, о стихотворении, которое он привез к дню рождения Андрея, но об оде не упомянула. Потому что до недавнего времени этот текст хранился не у меня, а на память я его не помнила. Расставались мы с Андреем неожиданно, мучительно, резали по живому, нам было не до того, чтобы разбирать наши общие бумаги: я только что родила Аню и целиком была занята ребенком. И моя «Ода» оказалась в архиве Андрея Сергеева.
Совсем недавно я увидела Иосифа во сне — будто он в очередной раз уезжал от нас в Ленинград, нам обоим грустно от этого. У двери Иосиф обнял меня и сказал: «Милая Люда, я скоро вернусь, дам вам знать когда». Моя мама всегда говорила, что по народной примете, если увидишь во сне умершего, жди перемены погоды. Погода действительно резко изменилась, похолодало, но нынче это с погодой случается почти каждый день.
Вдруг звонок от Наташи Ивановой — в журнал «Знамя» обратилась вторая жена Андрея Сергеева Галя Муравьева и попросила мой телефон. «Можно ей дать?» — спросила Наташа. — «Конечно!» Оказывается, Галя разбирает архив Андрея Сергеева, чтобы передть его в Литературный музей. В этом архиве она обнаружила мои письма к Андрею 1960-х годов (зачем-то Андрей их сохранил?!). У меня много писем Андрея Сергеева того же времени ко мне. Теперь можно составлять что-то вроде «Переписки из двух углов», которую вели Вячеслав Иванов и Михаил Гершензон в 1920 году, действительно находясь в одной комнате в разных ее углах.
Но главное, в архиве Андрея Сергеева оказалась «Ода» Иосифа Бродского, подаренная мне в день рождения в 1966 году. И все это Галя передала мне с курьером, спасибо ей большое. И теперь в оборот вводится неизвестный текст Иосифа Бродского. Вот и сон мой в руку — Иосиф дал мне знать о себе через 55 лет — подумать только, прошло с тех пор более полувека! А я по-прежнему люблю стихи Иосифа Бродского и дорожу нашей дружбой.
| 
