Об авторе | Владимир Аристов родился и живет в Москве. По образованию физик и математик, окончил МФТИ, доктор физико-математических наук. Автор шестнадцати поэтических сборников, а  также ряда романов. Лауреат премий им. Алексея Кручёных, им. Андрея Белого, премии «Различие» (2016). Предыдущая публикация прозы в «Знамени» — «Девять  рассказов» (№ 3 за 2020 год). Данный рассказ входит в цикл  «Жизнь незамечаемых людей».

Владимир Аристов

Меж Козицким и Дегтярным

рассказ

То был сейчас абсолютно полупозабытый, но тогда в чем-то знаменательный спор. Между одним из сотрудников института искусствоведения и одним же —  из института кинематографознания. В него постепенно втянулся и кое-кто еще, хотя вначале повод мог показаться смехотворным. Первый из означенных сотрудников, буквально живший и болевший своей работой, что находилась в конце Козицкого переулка, предложил тезис, который изначально можно было передавать только из уст в уста, и то эти уста после этого желательно было опечатывать. Он предположил, что раз любой метод диалектически может развиваться, то социалистический реализм может неизбежно дойти до фазы критического соцреализма. Казалось бы бред, но часть этого бреда докатилась и о ней услышали в конце Дегтярного переулка, где располагался институт, в чем-то посвященный эстетике кино. Ну что, если задуматься, может эта не то десятая, не то одиннадцатая муза, прошедшая к тому же через брачный союз с Мамоной, предложить? Но нет — и здесь в воспаленных головах, оснащенных иногда по-женски изящными фото- и киногеничными бровями-стрелками, рождались мысли, заставлявшие некоторых на время замереть. Один из сотрудников — или все-таки сотрудниц? —  история раздваивается в догадках — заслыша весть о как бы новом соцреализме, тут же встречно ответил(а), что когда-то его (ее) аспирант в свою диссертацию вписал главу под названием «Коммунистический реализм».

На время возникла и повисла пауза. Но затем первый, то есть Козицкий сотрудник засобирался в дорогу — а он вообще-то крайне редко покидал место своего обитания в этом институте. И короткими перебежками — насколько позволяло здоровье, источенное, хотя и не совсем подорванное эстетической мыслью — двинулся в не столь уж далекие пределы иного, но в чем-то родственного, а именно киноэстетинститута. Он вышел на Пушкинскую улицу, цветущую в своей прямизне и желтизне архитектуры и не подозревающую еще о будущем своем переименовании. Он знал, что ему надо потом миновать край Пушкинской же площади и влиться в улицу Чехова — какие имена! Идучи и мысленно держа под мышкой папку с ненаписанными положениями своей эстетической программы, он не мог не задуматься о судьбе Пушкина и Чехова в конце перспективы своей теории. Он слышал возгласы вокруг дилетантствующих коллег «Вперед к Пушкину!», —  естественно, он им не верил и сейчас, идя по чеховской улице прямо на закат, не хотел думать, что вот перед ним сейчас солнце русской поэзии и прозы в одном слившемся лице, и всячески закрывал глаза, отворачивался и даже, перевернувшись на сто восемьдесят, пошел задом наперед на запад, не боясь быть осмеянным не вовремя из подворотни подвернувшимися сотрудниками из эстетики кино.

Но когда он добрался наконец до самого конца — а для него начала — Дегтярного, и ему надо было поворачивать, в глубь темнеющего и по-эстет­ски слегка изгибающегося переулка, он призадумался. «Соцреализм достиг в своей полноте критической массы и поэтому не мог не начать превращаться во что-то иное. Он — то есть этот метод — все время заглядывал вперед. А надо было наконец оглянуться по сторонам, а может быть, даже оглянуться назад, как он на улице Чехова, повернув свой взор на восток, хотя продолжал фактически идти на запад». Тот комреализм, о котором он услышал, не был каплей дегтя в его полной, так ему виделось, и выходящей уже за края теории. Нет, это было, как он назвал сейчас, «ложкой дегтярности» — той правды, что выше нас. Он провел пальцами по своей левой и по правой щеке, по отросшей уже с утра щетине и сделал шаг по Дегтярному переулку, оставляя слева камень здания —  «соц.», а справа оставляя воздух — «ком.», но впереди и позади новый и какой-то еще небывалый реализм.