Об авторе | Родился в Ташкенте в 1956 году. После школы переехал в Москву. Работал могильщиком, репетитором, дворником, экскурсоводом. По окончании МГПИ был учителем, писал для ТВ, радио и театра. Занимался извозом, служил сценаристом и режиссером на РТР. Последние тридцать лет журналист. В «Знамени» опубликованы рассказы «Касса букв и цифр» (№ 10 за 2021 год).

Лёша Перский

Токсикоз

рассказы

В подвалах Лубянки

— Мясо закончилось прямо передо мной, остались только жир да кости, — как-то обреченно и с тихим раздражением сообщила жена, все утро рыскавшая по магазинам в поисках хоть какой-то жратвы для приема дорогих гостей. — Просто не представляю, что можно приготовить... — устало пробурчала она.

— Давай я попробую что-нибудь найти, — предложил я и отправился в ближайший продуктовый, расположенный на улице Дзержинского, как тогда называлась Большая Лубянка, аккурат напротив собора Сретенского монастыря.

Продмаг был закрыт на обеденный перерыв — на часах было начало второго. Зайдя с тыла во двор магазина, я увидел в подвальное окошко, куда выгружали привезенный на машинах товар, искомую цель. Служебный вход был открыт, сразу же нашлась лестница вниз, и я без особого труда попал в святая святых торговли и советского пищепрома. Спустившись в подвал, я увидел двух мясников в несвежих белых халатах, посреди свиных и говяжьих туш пивших чай с сушками из белых фаянсовых чашек. Чаек они разливали из китайского термоса.

— Мужики, завтра гости придут, жена сказала, без свиной ноги не возвращайся. Выручайте! — произнес я как можно более просто и обыденно, как будто каждый день заходил в подвал и просил отрубить мне мяса без костей.

— Приходи в четыре часа, все сделаем, — сказал мясник с хитрыми смышлеными глазами. Обрадованный, я пошел домой успокоить жену.

Мясо тогда продавали всего двух видов: говядину по 2 рубля за кги свинину по рубль 90 копеек за килограмм. В те времена существовала норма, записанная в Правилах советской торговли, которые висели на стене в каждом продуктовом магазине, что продавец имеет официальное право на одно кило мяса положить покупателю триста граммов костей, сухожилий, жира, хрящей и прочих субпродуктов. Поэтому в торговом зале покупателю обязательно впаривали на треть меньше мяса, добавляя абсолютно несъедобную хрень, причем на вполне законных основаниях. Причем это была не вырезка, а ребра, лопатка или другие части тела животного с костями, веса которых в эти самые 300 г на 1 кг товара мясники не считали.

К назначенному часу я спустился в подвал. Один продавец уже работал фронт­меном наверху в торговом зале с покупателями, второй разрубал туши на готовые к продаже не очень большие куски и на электрическом подъемнике отправлял разделанное мясо наверх своему коллеге.

— Свинину или говядину? — равнодушно спросил мясник.

— Свинину.

Он снял с крюка неразделанную тушу, положил ее на большой пенек-колоду, на которой они рубили мясо, несколькими точными резкими ударами рассек вначале зад свиньи пополам, потом отрубил одну ногу от туши под пояс, затем рубанул ее по колено. Получился настоящий окорок — кусок из одного мяса, можно сказать, практически вырезки, весом 4,5–5 кг с небольшой берцовой косточкой внутри.

— Сахарная, — причмокивая, сказал мясник. — Может, вторую тоже возьмешь? — добродушно предложил он.

— Давай, — не задумываясь, согласился я, мгновенно сообразив, что второй кусок можно будет положить в морозилку до следующего раза.

Продавец быстро разделал и вторую окорочную часть свинского зада.

Затем бросил обе ноги на большие напольные весы, на которых завешивали при поступлении товара в магазин туши.

— Девять кило, 27 рублей, — как-то меланхолично негромко произнес мясник и тут же завернул по отдельности оба окорока в коричневатую упаковочную бумагу, которую сейчас называют крафтом. Я немедленно расплатился, пожал ему руку и поблагодарил.

— Будет нужно мясо, заходи, — задумчиво пробормотал он и пошел дальше разделывать туши.

Я был очень доволен приобретениям: купить всего по три рубля закилограмм отборного мяса, практически совсем без костей рядом с домом, не на рынке, где цены для нас были слишком кусачими, было большой удачей и даже счастьем. Жена тоже была довольна и сразу же начала готовить одну ногу на завтра. Тщательно промыв мясо, она маленьким острым ножом делала в окороке глубокие и узкие надрезы, в которые засовывала очищенные зубчики чеснока вместе с перцем и солью. Таким образом, нашпигованную со всех сторон свиную ногу супружница держала несколько часов в духовке на противне, получалось очень мягкое, сочное и вкусное мясо с нежным ароматом чеснока. Гости назавтра были довольны.

Если в ближайшем магазине на Лубянке почему-то не было товара, я шел в другие продмаги, расположенные вокруг дома, и неизменно устанавливал контакт с мясниками и закупал за полторы цены мясо практически без костей. Наверное, я не внушал никаких подозрений продавцам, потому что вид у меня был не как у проверяющего милиционера-обэхаэсника или другого контролера. Кроме того, мясникам выгодно было побыстрее распродать товар, при этом и выполнить план по выручке, и себя не обидеть.

Вскоре я стал покупать мясо без костей в подвале не только для нас, но и для наших знакомых. Обзвонив друзей-товарищей, товар удавалось пристроить. Пока они приезжали за своим мясом, огромные егокуски лежали на кухне между оконными рамами, если дело происходило зимой. Мясо я отдавал друзьям за те же три рубля, что и сам покупал.

Постепенно я выносил из подвала все больше и больше мяса для друзей. Чтобы унести его на себе, я стал брать с собой 50-килограммовые мешки из-под сахара или других продуктов. Как-то раз я зачем-то от дурацкой жадности или молодецкой удали купил целых семьдесят килограммов мяса и с трудом волок их на себе в трех больших коричневато-серых мешках до дома. Как всегда, у меня не было в тот раз предварительной договоренности ни с кем из друзей, что они возьмут товар, просто было жалко оставлять товарищей без такого хорошего мяса. После долгих обзвонов, переговоров и созвонов мне удалось пристроить практически все мясо, только наш большой друг-художник Марк отказался, сославшись на то, что его жена Таисия сказала, что «в этом мясе слишком много костей».

Как-то раз перед самым Новым годом, числа 30 декабря, я обошел все наши окрестные магазины, но мяса нигде не было. Наконец, я вошел в послед­ний, расположенный в подвале нашего дома «Россия», магазин (сейчас там какой-то очередной ресторан). Как постоянный клиент-покупатель с черного хода, я был знаком с заведующим этого продмага и по-соседски зашел к нему в кабинет узнать, почему мяса нигде нет. Толстый, веселый, разговорчивый, слегка подшофе, директор пересчитывал толстую пачку денег. Он не стал объяснять мне, почему мяса нигде нет, а с ходу предложил купить у него два ящика югослав­ской ветчины, кажется, по 3 рубля 80 копеек за банку. Услышав в ответ, что я не очень люблю югославскую ветчину из-за ее пряноватого вкуса, он перестал юлить и хитрить и напрямую рубанул мне правду-матку:

— С Нового года правительство отпускает все цены на продукты и на все товары, и эта же самая ветчина будет стоить уже не по 3,80, а по 6, а то и по 10 рублей за банку. Дурачок, бери оба ящика — я потом у тебя сам назад их куплю.

Уразумев, что настоящего мяса в связи с грядущей гайдаровской реформой мне не найти, я купил у директора магазина два ящика ветчины, и потом мы долго еще ели это консервированное югославское мясо. А неделю или две спустя, в январе 1992 года, в «Московском комсомольце» появилась статья о том, что в «Новоарбатском» гастрономе продается банка ветчины за полторы тысячи рублей.

Токсикоз

— Вы хотите, чтоб ваша жена умерла дома?! — Инна Ивановна Неминущая, наш районный акушер-гинеколог, умела поставить вопрос ребром. — Да она и так уже на ладан дышит, вся синяя и бледная, как штукатурка на купоросе, она у вас не встает и даже ходить уже сама не может! Вы гляньте на ее анализы — у нее же сплошной ацетон и мочевина в крови! У нее жесточайший токсикоз! Потеря веса уже шестнадцать килограммов, а будет еще больше! Ну, зачем вы женщину так мучаете?! — как сирена противовоздушной тревоги во время бомбежки, без паузы и остановки верещала Инна Ивановна Неминущая.

Молодая неопытная двадцатилетняя роженица, моя жена с первыми родами, надолго, почти на двое суток, была оставлена медсестрами и дежурными врачамив родильном отделении в выходные, с субботы до воскресенья, — как ей тогда показалось, брошенанавсегда. Дело было за пять лет до того, в 1977 году, в двадцать девятом роддоме в Лефортове, рядом с Немецким кладбищем. Оставлениев опасности и без своевременной медицинской помощи, в результате чего произошлищипцовые первые роды через сутки после отхода вод, разрывы промежности второй степени — эти и некоторые другие милые и специфические особенности советской системы родовспоможения почему-то не очень вдохновляли мою супружницу на повторное попадание в нежные руки профессиональных «убийц в белых халатах».

«А вы предлагаете, чтобы она сдохла в больнице?» — обескураженно подумал я, но с трудом выдавил из себя:

— А зачем нам в больницу? Что там будет такого, чего нельзя сделать дома? Вы поймите, нашему сыну Паше всего пять лет, он не сможет без мамы жить один дома, потому что я буду все время пропадать с женой в больнице. А бабушек у нас в Москве нету... — промямлил я тихим, дрожащимот волнения и страха голосом, надеясь на сострадание, жалость и женскую солидарность Инны Ивановны Неминущей к беременной и больной моей жене. Но, как недавно выяснилось, я совсем не разбираюсь в людях, посему плохо понимал характер и психологию нашего районного акушера-гинеколога. Хорошо поставленным зычным голосом батальонного комиссара-политработника, каким он кричал в окопе перед штыковой атакой: «Пленных не брать! Вперед! За Родину, за Сталина!», Инна Иванна оттарабанила, как отрезала. Мне даже показалось, что она цитировала наизусть навсегда отпечатанные в ее памяти фразы и обороты со времен учебы в мединституте:

— Вашей жене нужен СТА-ЦИ-О-НАР! Где ей будет оказано положенное в таких случаях лечение, уход и забота! А уж в больнице мы позаботимся о том, чтобы из стационара вышли здоровыми оба — и мать, и дитя!

— А что такого будет в этом вашем стационаре, чего нельзя сделать дома? — безнадeжно упорствовал я.

— Вашей жене и в первую очередь плоду, вашему будущему малышу, нужно регулярное, насыщенное витаминами и минералами питание, — Инна Иванна продолжала шпарить как по писаному то ли ответы на экзаменационные билеты, то ли просто куски текста из институтского учебника «Руководство по акушерству и гинекологии». — В сложившихся патологических условиях, когда беременная не может сама орально употреблять обычную пищу и продукты, чтобы не допустить атрофии плода, больной необходима медицинская помощь. С этой целью в стационаре будет организовано для нее здоровое, полноценное, богатое витаминами и правильно сбалансированное питание посредством капельницы. Мы будем прокапывать беременной каждый день внутривенно глюкозу и витамины В1, В6, В12 и все остальные по списку, составленному больничным диетологом! Вот что такое лечение в стационаре! — бойко закончила ответ на каверзный экзаменационный вопрос студентка-отличница мединститута.

К сожалению, я всегда был упрямым и несговорчивым. Как говорила мне в детстве сестра отца, тетя Вера, безумно меня любившая, потому что у нее не было своих детей: «Упрямство раньше тебя родилось!» Когда я произносил в ответ что-то ехидное и язвительное, тетка, улыбаясь моим остротам, иногда меняла формулировку диагноза: «Ехидство раньше тебя родилось!»

Поэтому я продолжал упорно бубнить нашему районному акушеру-гинекологу:

— Давайте организуем бесперебойное полноценное и богатое минералами и витаминами питание беременной женщины на дому. Что мешает вам войти в наше бедственное положение и устроить стационар дома?

Инна Ивановна Неминущая немедленно побагровела от негодования и тупости ничего не понимающих в медицине и в лечении упертых людей, с которыми ей так бездарно приходилось тратить свое рабочее время вместо того, чтобы сходить в парикмахерскую и сделать новую прическу или, на худой конец, в магазин, где неожиданно могли выкинуть на прилавок какой-нибудь дефицит. Она взяла длинную театральную паузу и стала медленно вертеть головой во все стороны, внимательно осматривая нашу комнату в коммунальной квартире и ее немногочисленных обитателей.

В углу висели несколько бумажных иконок, маленькие цветные фотографии хорошего качества по стенам были развешаны тут и там. У меня в те времена была большая окладистая борода, которую я отпустил после окончания военной кафедры в институте, поскольку каждый день бриться мне было лень. В начале визита, как и положено было по прописям, докторица для проформы послушала жену стетоскопом и потрогала пульс, после чего сразу записала эти бесценные данные в медицинскую карточку. При прослушивании дыхания пациентки цепочка с крестиком на шее у пациентки, разумеется, не ускользнула от ее цепких и внимательных глаз. Пятилетний Паша читал вслух в углу комнаты книжку, временами начиная носиться взад и вперед по комнате. В дневное время, в будний день муж беременной находился дома, а не на работе. При этом ребенок не посещал детского сада… Наш районный детектив-психолог и по совместительству акушер-гинеколог мгновенно зафиксировала эти странностии сделала свои далеко идущие дедуктивные выводы. Следовательно, перед нею была совсем не типичная московская, а абсолютно маргинальная, асоциальная семья, при этом религиозная. Скорее всего, эти пациенты были не с нашей советской родной партийной, как сейчас сказали бы, традиционной идеологией.

— На дому это невозможно устроить! Стационарное лечение пациента можно организовать только в больнице! У меня еще следующие вызовы на дом есть к женщинам, кому действительно нужна наша помощь!

«Зачем на этих ненормальных неудачников и отщепенцев тратить свое время?» — подумала про себя Инна Иванна. И засобиралась на выход.

— Если вы совсем не любите свою жену и вам ее вовсе не жалко, подумайте, что вы оставите ее сына сиротой! Воспитывать без матери ребенка вам будет не по силам, это может качественно, грамотно и правильно сделать только женщина-мать! — продолжила напоследок вещание своей грампластинки наш районный доктор.

Закрыв за ней двери на лестничную клетку, я погрустнел и задумался. Мрачные перспективы, нарисованные доктором, тревожили мой весьма впечатлительный мозг и богатое воображение. Жена после визита врача тоже почему-то была не весела и совсем не радостна. Тут я кстати вспомнил, что Татьяна — жена моего ближайшего друга Михалыча, недавно вернувшаяся с новорожденным сыном из роддома, — рассказала свежий анекдот, который она услышала в родильном отделении.

По длинным больничным коридорам медсестра везет больного на каталке.

— Сестра, сестра! Может, укольчик мне поставите?

— Нет!

— Сестра, сестра! Может, какую таблеточку дадите?

— Нет!

— Сестра, сестра! Может, хоть давление померим?

— Нет! Доктор сказал: в морг. Значит, в морг!

— Миленькая, родименькая моя! Но ведь я же еще не умер?

— Но ведь мы же еще и не доехали!

Напоив лежачую супружницу водой, я стал судорожно размышлять, что же нам делать. Неукротимая рвота после каждого приема пищи. Изо рта у жены даже не пахло, а воняло ацетоном. Она лежала без сил, бледная и угасающая. Ничего не ела и прямо на глазах теряла вес. Все, что она пыталась засунуть в себя, практически немедленно выходило обратно. Даже самые ею любимые вещи и изысканные желания в области кулинарии и экзотических продуктов после поедания сразу переходили в разряд тошнотных и нелюбимых. В советском дефицитном и совсем не разнообразном пищевом мире удовлетворить ее потребности было довольно трудно, если не сказать — нереально. Скажем, в конце ноября — начале декабря ей захотелось шампиньонов: «Мне кажется, я смогла бы их есть...» — задумчиво произнесла она. После жесткого допроса треть­ей степени директор нашего овощного магазина раскололся и сдал все явки и пароли. Оказалось, что искомые шампиньоны выращиваются в каком-то подмосковном колхозе в подземных теплицах. Разузнав адрес сельхозгиганта четвертой пятилетки, я взял такси и поехал «по грибы». На радостях я купил целый ящик — большой поднос с шампиньонами — и на этом же таксомоторе вернулся домой. Когда жена съела одну порцию приготовленных так, как она попросила, грибов, она пробормотала извиняющимся тоном, что больше не хочет шампиньонов, и целую неделю мы с Пашей и гостями доедали подземные плоды из колхозных теплиц.

В традиционную медицину после первых родов мы не верили, с гомеопатией и медициной нетрадиционной еще не были знакомы. Все немногочисленные наши друзья-врачи не могли посоветовать ничего существенного, что хоть как-то помогло бы супруге справиться с токсикозом первой половины беременности. Где-то на пятом месяце обычно — так было в прошлый раз с сыном — токсикоз исчезал сам собой, и супружница приходила в себя и возвращалась в норму. Но до этого срока оставалось еще два месяца, и не было никаких идей, как бороться или хотя бы противостоять токсикозу...

Я с детства всегда любил читать всякие словари, всевозможные справочники, разнообразные энциклопедии и собирал, можно сказать, коллекционировал, их. Вдруг на глаза мне попался хорошо изданный, в твердой обложке, толстый советский телефонный справочник учреждений и присутственных мест Москвы.

Порывшись немного, я зачем-то углубился в раздел нашего Сокольнического района, на территории которого мы проживали. Почему-то вдруг привлекли мое внимание страницы, посвященные Сокольническому районному комитету партии. В этом замечательном справочники были напечатаны не только служебные телефоны, но и фамилии с именами и отчествами первого, второго и третьего секретарей райкома, то же самая инфа была и про более мелких товарищей. Я прошел в коридор, где на стене висел общий для всех обитателей коммуналки черный телефонный аппарат, и набрал номер инструктора Сокольнического райкома партии. Был разгар рабочего дня, обеденный перерыв еще не скоро, и трубку сняли сразу же.

— Здравствуйте, Виктор Иваныч! Беспокоит вас житель вашего района, молодой отец (назвал свое имя и фамилию). У нас в семье уже растет пятилетний сын, но, претворяя в жизнь решения XXVI съезда Коммунистической партии Советского Союза об увеличении рождаемости и повышении удельного веса многодетных семей, мы решили завести еще несколько детей. Моя беременная вторым ребенком жена нуждается в медицинской помощи, но она не может оставить маленького сына на произвол судьбы, а я, как и все советские люди, работаю. При этом врач женской консультации отказывается войти в наше положение и помочь молодой семье, организовав стационар на дому. Не могли бы вы вмешаться и помочь нам реализовывать на практике решения очередного съезда КПСС?

— Ваш адрес продиктуйте, пожалуйста, — вежливо попросил Виктор Иванович. — Не волнуйтесь, я думаю, мы сможем помочь вашей молодой семье!

Примерно через полчаса нам позвонили из районной поликлиники и сказали, что сейчас приедут «организовать стационар на дому, как вы просили». Сразу же вслед за ними прозвонились из женской консультации и отрапортовали, что машина с врачом, медсестрой и необходимым оборудованием выехала в нашу сторону и скоро будет. А еще через полчаса две конкурирующие медицинские бригады столкнулись у нашего подъезда и устроили настоящую битву с разборками.

Медики из районной поликлиники в голос орали, что они первыми приехали и не пропустят никого вперед себя. Врачи же из женской консультации напирали на то, что моя жена — это их пациент, только они занимаются в Сокольническом районе родовспоможением, поэтому они лично отвечают за жизнь и здоровье моей беременной жены и не могут ни на минуту передоверить такую высокую ответственность врачам общей практики из простой районной поликлиники. Наконец, не придя ни к какому результату, рьяные медицинские работники связались с райкомом партии. Инструктор Виктор Иванович, прямо как царь Соломон, решил проблему следующим образом. По будням капельницу с глюкозой и витаминами моей жене ставили специалисты из женской консультации. А по выходным к нам будут приезжать устраивать стационар на дому врачи из районной поликлиники, изрек он.

Через пару-тройку недель жене стало получше, она смогла сама есть и постепенно стала набирать свой прежний вес. Соответственно и нужда в медицинской помощи и стационаре на дому отпала. Но нам пришлось встретиться с Инной Ивановной Неминущей еще раз.

Дело в том, что для родов в нормальном, обычном, не инфекционном роддоме в СССР нужно было завести в начале беременности в женской консультации обменную карту. Туда «убийцы в белых халатах» записывали все анализы, в частности, на сифилис и другие венерические заболевания, и все жалобы и проблемы будущих рожениц, и, кроме того, назначенное лечение и лекарства. А уже перед самыми родами, на седьмом месяце беременности, женщины приходили в консультацию и еще раз сдавали те же самые анализы на сифилис и гонорею. Вдруг они за время беременности умудрились подхватить где-то венерические заболевания и тайно намеревались занести их в наш абсолютно «чистый», стерильный роддом, чтобы перезаразить там всех врачей и пациенток страшным бактериологическим оружием вероятного противника. Ну, и раз в месяц беременные на всякий случай должны были приходить на прием к своему врачу в женскую консультацию.

Без этих двух отметок в обменной карте в начале и в конце беременности женщина могла родить только в специальном инфекционном роддоме на Соколиной горе, куда попадалибомжихи, алкоголички, туберкулезницы и прочие представители веселого контингента, названного Отаром Иоселиани вслед за Шекспиром «фаворитами Луны».

Все время беременности жена проводила дома, не посещая никакую жен­скую консультацию. После первых тяжелых родов стойкая идиосинкразия почему-то была у нее на это совершенно прекрасное место. Кроме всего прочего, на приеме в женской консультации пациентке обязательно надо было залезать на высокое гинекологическое кресло — а она этого тоже совсем не любила.

Но вот подошло время жене поставить вторую запись с осмотром и анализами в обменную карту и, кроме того, получить направление на роды. Супружница ужасно не хотела идти в консультацию, но у нее не было никакого выхода — иначе пришлось бы ей рожать в инфекционном роддоме на Соколиной горе. И я отправился в консультацию вместе с ней. В большой очереди сидели только беременные женщины, молодые девушки — иногда с мамами или изредка с подругами. Ни одного мужчины, кроме меня, в консультации в очереди на прием не было, и тетки иронично посматривали на нас с супругой, иногда тихонько хихикая. Наконец, подошла наша очередь. Все остальные пациенты невольно затихли, ожидая развития не очень понятного им события. Я оставил жену в коридоре и вошел в кабинет. Челюсть у районного акушера-гинеколога, так же, как и у медсестры, отвалилась до полу.

— Здравствуйте, дорогая Инна Ивановна! — бравурным соловьем запел я. — Как я рад вас снова увидеть в добром здравии! Сейчас сюда, в ваш кабинет, следом за мной войдет беременная на восьмом месяце моя супруга. Если вы скажете ей хотя бы одно слово про то, почему она ни разу не посещала женскую консультацию, я за себя не ручаюсь! Я просто придушу вас на месте вот этими самыми руками, и мне за это ничего не будет! — бодрячком отбарабанил я. — Потому что у меня есть справка о моем стойком нервно-психическом нездоровье (соврал я), а ваша медсестра будет свидетелем, что я вас заранее об этом предупредил! И, кстати, не вздумайте заставлять или просто предлагать моей супруге влезть на гинекологическое кресло! Она совсем не любит этой процедуры! Вопросов нет ко мне? Отлично! Вы умница, Инна Ивановна! Я вас обожаю! — еще раз соврал я от всего чистого сердца. Я вышел в коридор, поманил свою супружницу и запустил ее к тигру в клетку, а сам остался стоять у двери кабинета, приложив на всякий случай к ней ухо.

Буквально через минуту радостная и довольная супруга вышла в коридор, весело размахивая обменной картой с печатью и подписью Неминущей И.И. и направлением на роды. Как вежливый человек, я на секунду зашел в кабинет и сердечнопоблагодарил Инну Иванну за терпение и содействие. Она все-таки не выдержала и громко зашипела:

— Еще не известно, сможет ли ваша жена выносить и родить с таким токсикозом здорового ребенка. А если и сможет, то посмотрим, что у них с ребенком будет со здоровьем через двадцать лет! Да и у нее самой, что будет с печенью, давайте подождем и посмотрим!

Через два месяца в двадцать седьмом роддоме на Коптевском бульваре, неподалеку от метро «Войковская» жена родила нашу дочь Несю, но это совсем другая история.

Открытка

— Ваша очередь подошла, вы открытку оставляли, — позвонили теще в июле 1990 года из рижского магазина.

— Я уже купила цветной телевизор, спасибо.

— Нет, это другая очередь.

— Мебельный гарнитур я уже тоже взяла.

— Ваша очередь на машину подошла, — огорошила тещу неизвестная тетка. — Вы в 1970 году открытку оставляли на автомобиль. Будете брать?

— Думаю, да. Только зятю позвоню, спрошу, уточню.

— Ну, не тяните, а то желающих много.

В далеком 1970 году теща поменяла свою кишиневскую «однушку» на квартиру в Риге, тоже однокомнатную. Теща работала заведующей детского садика при заводе, то ли автомобильном РАФ, то ли при заводе ВЭФ, выпускавшем коротковолновые радиоприемники «Спидола» и «ВЭФ», по которым можно было слушать «вражеские голоса»: «Свободу», «Голос Америки», Би-Би-Си. Ей было тридцать пять, и с ней закрутил роман директор завода и предложил теще «встать на очередь» на машину, и она, не задумываясь, на всякий случай написала открытку.

Спустя двадцать лет, в июле 1990 года, мы с женой и сыном были первый раз в США. Раз в неделю мы звонили теще из Штатов, чтобы узнать, как там поживают наши дочери. В один из сеансов связи с родиной она вдруг спросила, будем ли мы покупать машину, и рассказала историю про открытку. Уточнив, что это «Москвич-412» и стоит он семь тысяч рублей, мы сказали, что будем брать. Деньги у нас были, потому что я уже работал ночным экскурсоводом в кооперативе и зарабатывал за ночь по 200 рублей.

Вернувшись Москву, я почти сразу же поехал в Ригу за дочерьми и отвез теще деньги на машину. Прямо на выезде из автомагазина ей сразу предлагали за «Москвич» уже 30 тысяч рублей, но она мужественно отказалась. Знакомый водитель поставил «Москвича» на стоянку рядом с тещиным домом.

Прав у меня не было, поэтому я попросил друга Толю Селиванова съездить со мной в Ригу и пригнать «Москвич». Почти без приключений доехав до Москвы, мы поставили машину в гараж к другому знакомому, где она простояла год.

После покупки «Москвича» я учил Правила дорожного движения и брал уроки вождения у инструктора. У него была «Волга» с двойным управлением, я приезжал на Студенческую улицу, и мы по часу ездили по полупустым переулкам без интенсивного потока вокруг Дорогомиловского рынка. Учеба продолжалась дней десять.

Вскоре я пошел сдавать экстерном на права. Правила дорожного движения сдал сразу на отлично, а вот с вождением не задалось. На сдачу экзамена надо было ехать далеко за метро «Текстильщики» на автобусе. На пустыре была огромная очередь желающих получить права. Когда пришел мой черед, я сел за руль в машину с экзаменатором-милиционером, но у разбитых «Жигулей» с трудом, очень туго переключалась ручка коробки скоростей, мотор быстро заглох, и я получил «двойку». Через недельку я сделал еще одну попытку, но результат снова был отрицательный.

Потом богатый друг, сын прокурора Азербайджана, юрист, впоследствии ставший на время филологом, разрешал мне вместе с ним ездить по городу на его «Тойоте» без двойного управления. Временами он вскрикивал от ужаса, называл меня «миллиметровщиком», потому что я пролезал в нескольких сантиметрах от встречных авто и безрассудно лихачил, не имея ни навыка, ни опыта. Но на права мне так и не удалось сдать несколько лет.

А летом 1991 года хозяин гаража, где стоял «Москвич», попросил освободить его, потому что он купил новую модель «Жигулей», которую намерен был там хранить. Селиванов был чем-то занят, и я пригласил с собой забирать машину из гаража своего ближайшего друга Михалыча, у которого права были. Мы поехали по московским улицам, Михалыч сидел рядом и помогал мне советом и командами — на что нажимать, когда тормозить и куда ехать. По дороге случилась маленькая неприятность: бензин в баке подходил к концу, мы заехали на заправку, но подать задом машину к колонке мне было крайне затруднительно, и я еле-еле справился с этой сложнейшей задачей.

Мы припарковали «Москвича» у дома на Смоленской набережной, где тогда жили в квартире Миши Э., уехавшего со всей семьей преподавать в Америку. Несколько раз я успешно выезжал с женой и детьми по разным делам, но однажды машина встала как вкопанная и перестала заводиться. К счастью, это произошло совсем недалеко от дома. Пришлось звонить из телефона-автомата «палочке-выручалочке» Толе Селиванову и приглашать его на помощь. Через пару часов он приехал — кажется, у него был тогда «Запорожец». Проверив наличие искры и заряд аккумулятора, Толя обнаружил, что в баке «Москвича» нет бензина.

— Ты его что, ни разу не заправлял с тех пор, как приехал из гаража?

— Нет, — признался я.

Толя достал резиновый шланг из своего багажника, засунул его в свой бензобак, глотнул бензина, чтобы он полился «вверх по течению» и наполнил топливом маленькую канистру, а потом перелил бензин из канистры в мое авто. Мы съездили на АЗС и заправили «Москвич» под горлышко.

В то время в Москве пропал бензин, и, чтобы заправиться, надо было несколько часов отстоять в очереди на АЗС. Я купил пять двадцатилитровых металлических канистр и на заправке заполнял их все под завязку бензином. Потолки в нашей квартире были высокие — под четыре метра, — а в туалете была под потолком антресоль. Поздно ночью я заносил канистры с бензином домой и загружал их на антресоль в сортире. Кроме электрической лампочки, в туалете еще был при ремонте установлен для вытяжки электровентилятор. Жена и друзья беспокоились, что от любой электрической искры канистры с бензином могли загореться и рвануть, но я только махал рукой. Как говорил значительно позже, уже в «Интерфаксе», мой друг и «криминальный» корреспондент Федор: «При массе заряда в 10 кг номер подъезда не имеет значения». Сейчас я с ужасом вспоминаю свою беспечность и отмороженность — скорее всего, к сожалению, ничего не изменилось с тех пор.

В мае 1992 года на этом «Москвиче», когда я работал на только появившемся российском телевидении, мы поехали в «Лужники», где играли в футбол команды правительства России и Москвы, и нам безо всякой предварительной договоренности, не говоря уже про аккредитацию, удалось взять интервью у Ельцина.

Когда мне пришлось в 1993-м уйти с РТР, я «бомбил» на нем, потому что других источников дохода не было. Времена были лихие. Дважды в дороге мне угрожали ножом пассажиры, требуя отвезти их бесплатно. Притормозив у поста ГАИ, я распрощался с хулиганами без порезов и ран, но и без денег. Я уже научился регулярно заправлять машину, подъезжать к колонке задом и заезжать в гараж, но некоторые вещи из автомобильной науки давались мне с трудом.

Однажды зимой 1993–1994 года я вез пассажира куда-то в конец проспекта Мира. Зима была снежная, на дороге лежал скользкий накатанный снег, и на светофоре я стал резко тормозить. Поскольку резина у меня была летняя, нешипованная и за пару лет совсем полысевшая, я въехал в зад какого-то «Жигуленка» и помял ему слегка левое заднее крыло. Мой пассажир покинул мою машину, не расплатившись. Хозяин «Жигулей» попросил денег, чтобы не вызывать ГАИ, — кажется, прав у меня по-прежнему не было. Между тем морда моего боевого «Москвича» была разбита, радиатор от удара потек, и авто не в состоянии было самостоятельно передвигаться. Водила «Жигулей» взял меня на буксир и довез «Москвич» до моего дома, аккуратно привезя его под наши окна. Я поднялся в квартиру, достал из ящика стола двести баксов — это была наша единственная заначка на черный день, — спустился и отдал их хозяину «Жигулей». В то время на двести баксов мы спокойно жили семьей из пяти человек три месяца.

Какое-то время «Москвич» стоял под окнами, а потом я с несколькими мужиками откатил его в церковь, поскольку тамошний священник собрался его починить и ездить на нем.

Других источников заработка у меня не было. «Злая мачеха» моей жены, как ее называла наша дочь Манечка, давно уговаривала меня пойти к ней на работу в информационное агентство, но я чего-то стеснялся. В нашем доме жил назначенный Ельциным первый «демократический» начальник московской милиции Аркадий Мурашов, который в 1993 году прошел в Госдуму вместе со своими коллегами-гайдарастами.

Мне российский парламент тогда представлялся каким-то таким странным, очень важным местом, отдаленно напоминающим замысловатый Англицкий клуб, каким я почему-то его себе воображал: депутаты сидят в маленьких залах, всюду по стенам висят картины и полы застелены коврами, все народные избранники курят сигары и пьют изысканный дорогой алкоголь. Я, извиняясь и кланяясь, опустив очи долу, подхожу смиренно к своему соседу по дому, бывшему главному столичному менту, и униженно его о чем-то спрашиваю. А он, не глядя на меня, продолжает задумчиво глядеть в потолок, выпуская сигарные колечки и запивая все это дело крепким коктейлем.

Наконец, полгода поломавшись, занимая деньги и доедая последние запасы, в конце концов, летом 1994 года я устроился работать в «Интерфакс».