НАБЛЮДАТЕЛЬ

рецензии

Вольность и Покой, или Пушкин и Тютчев

Роман Лейбов, Александр Осповат. Стихотворение Федора Тютчева «Огнем свободы пламенея…»: Комментарий. — М.: Новое издательство, 2022. (Новые материалы и исследования по истории русской культуры).

Книга, посвященная одному стихотворению, — опыт почти уникальный: могу вспомнить лишь книгу М.П. Алексеева о стихотворении Пушкина «Я памятник себе возд­виг нерукотворный…» (Л., 1967). К тому же стихотворение Тютчева, избранное предметом монографии, занимает «периферийное место в тютчевском корпусе», но это первый опыт политической лирики поэта, изучению которого авторы посвятили много лет: книга Александра Осповата «Как слово наше отзовется…» (о первом сборнике Тютчева) вышла в 1980 году, а магистерская диссертация Романа Лейбова была защищена в 1992-м (докторская, тоже посвященная Тютчеву, — в 2000-м); первый абрис этой книги обнаруживается в докладе Ал. Осповата «Послание Тютчева автору “Вольности” и дело Лувеля» (Тезисы конференции «Великая француз­ская революция и пути русского освободительного движения». Тарту, 1989).

Есть два способа писать о стихах: не выходя за пределы текста, как это блестяще делал М.Л. Гаспаров, и помещая стихотворение в большой политический, идейный и литературный контекст. Опыт такого рода и представлен книгой Р. Лейбова и Ал. Осповата.

Первая глава посвящена проблеме текста: не сохранилось ни автографа, ни авторитетных списков; авторы прослеживают историю печатания — от «дефектной» публикации фрагмента стихотворения в мемуарах Вл. Горчакова («Москвитянин», 1850, № 7), в «Русской старине» (1887, № 10, тоже неисправного текста), в нескольких собраниях сочинений, выпущенных А.Ф. Марксом (под редакцией П.В. Быкова). Черту под текстологическим изучением стихотворения подвело, как пишет автор, двухтомное издание 1933–1934 годов под редакцией Г.И. Чулкова — не потому, что найден бесспорный текст, а потому, что искать его больше негде.

Три следующих главы посвящены политическим событиям 1818–1820 годов и пушкинской «Вольности». Первым «декабристом» в сознании участников тайных обществ парадоксально оказывается Александр I с его варшавской речью, в которой император обнародовал намерение распространить «правила законно-свободных учреждений» на всю страну. Но «революция сверху» не состоялась; как писал П.А. Вяземский, «с тропавского конгресса решительно начинается новая эра в уме императора Александра и в политике Европы. Он отрекся от прежних своих мыслей; разумеется, пример его обратил многих. Я <…> остался, таким образом, приверженцем мнения уже не торжествующего, а опального» («Моя исповедь»).

Авторы подробно говорят о политических событиях в Европе и России, связывая их в единую картину, при этом исправляя неточности предшественников (исправлю и я их описку: Брянской губернии никогда не существовало; в 1920 году была образована Брянская область; имение Тютчевых Овстуг располагалось в Орловской губернии). Особое место в книге занимает анализ поведения Пушкина (история с портретом Лувеля, убийцы герцога Беррийского).

В пушкинской «Вольности», как известно, главное понятие — Закон; нарушение его народом (пример французской революции, с казнью законного короля) или царем (пример Павла, названного Калигулой) рождает возмездие, причем орудие возмездия — будь это «самовластительный» Наполеон или «янычары», убившие Павла I, отвратительно. Первая часть тютчевского послания демонстрирует согласие с Пушкиным: «Счастлив, кто гласом твердым, смелым, / Забыв их сан, [забыв] их трон, / Вещать тиранам закоснелым / Святые истины рожден!» Во второй части явно слышно поучение, полемическая реплика младшего поэта: «Но граждан не смущай покою / <…> Смягчай, а не тревожь сердца!» Собственно, и через тридцать лет стихотворение «Поэзия» Тютчев закончит строками: «И на бунтующее море / Льет примирительный елей». Примирения европейских противоречий Тютчев в то время (конец 1840-х годов) ожидает в создании «великой православной империи» с центром в Константинополе, а пока именно Россия избрана противостоять западной революционной стихии (статья «Россия и революция»); как известно, поэт оказался плохим пророком.

В главе «Опыт разбора текста» подробно показаны переклички тютчевского стихотворения с «Деревней» Пушкина, с его же «Воспоминаниями в Царском Селе»; показаны традиции поэзии XVIII века и библеизмы, характерные и для позднейшей лирики Тютчева. Начало литературных отношений двух великих русских поэтов — еще одна причина выбора стихотворения «Огнем свободы пламенея…» в качестве предмета анализа. Завершилась «начальная фаза подпочвенных литературных отношений Тютчева и Пушкина». «Контуры противостояния уже очертились». Так заканчивается книга.

Для кого она написана? Кому адресована? Кажется, вопрос не имеет смысла: конечно, подобные малотиражные издания (тираж разбираемой монографии не указан) адресованы филологическому сообществу, коллегам, исследователям. Но мне, полвека проработавшему в школе, ясно, что подобные книги, прочитанные теми, кто учит  читать на лекциях, семинарах, уроках, помогают понимать стихи, служат просвещению (не прошу прощения за столь архаически торжественное слово). На обложку книги вынесен рисунок из старинного сборника символов и эмблем, изображающий руку, свергающую струю фонтана (скорее, фонтанчика) — прямую иллюстрацию к тютчевскому «Фонтану». «Смертной мысли водомет», как и струя фонтана, обречен быть свергнутым с высоты. Но он не прекращает движения, и мысль исследователя неустанно стремится к постижению тайны поэтиче­ского текста. Как было сказано умирающим поэтом, «поэзия есть бог в святых мечтах земли».

Лев Соболев