|
Об авторе | Игорь Савельев родился в 1983 году в Уфе, окончил филфак Башкирского государственного университета, живет в Москве. Лауреат премии «Лицей». Автор романа «Как тебе такое, Iron Mask?» (Редакция Елены Шубиной, АСТ, 2020) и четырех книг, изданных в серии «Проза отчаянного поколения. Игорь Савельев» («Эксмо», 2015–2016). Проза переведена на французский (две книги в издательстве L’Aube), английский, немецкий, испанский, итальянский и китайский языки. В «Знамени» опубликованы рассказы «Вельская пастораль» (2006, № 5) и «Как вариант» (2007, № 8).
Игорь Савельев
Грязь
рассказ
В одиннадцать йога, а в десять придет мастер и будет чинить ворота. Она не могла разлепить глаз. Она заснула с тушью. На стоп-кадре — какие-то белые бочки, больше — цистерны, прикрученные к платформе грузовика; вокруг по платформе что-то валяется, все неряшливо; обочина, редкие машины. Лес. На придорожной грязи изморозь или тоже нападало с бочек. Они кажутся мягкими, перетянутые жгутами. Цилиндры грязного снега. Скоро выпадет снег. МЧС предупреждает... местами по области... Слепит. Она заснула в линзах. Экран слезно плывет, распадаясь местами на яркие точки — красные и зеленые. Десять пятнадцать. Как.
Она грузно, с усилием, села. Душно, темно: окна на запад — здесь всегда темно. Солнце начинало изжигать эту сторону часов с трех-четырех. Так же рывком — встала, распахнула двери в другую часть дома, и хотя наступили мрачные времена — все-таки стало светлей.
Она посмотрела из окон гостиной. С воротами ничего не происходит — конечно; вырви-глаз газон. Когда выпадет снег (в те годы, когда выпадает снег), зеленая трава долго еще будет проглядывать. Канадская. Безумная. Она набрала. Гудок — и затем гонг, будто начался боксерский поединок, и: «Вас приветствует управляющая компания “Гарден-виллидж”. Если вы…». Если вы умерли — гудки, гудки.
Принялась было за кофе. Нет. Надо пошевеливаться. В ванной, при богатом свете зеркала, долго промывала глаза, смотрела — белки ничего; споласкивала и мазала кремом лицо, и вот затем только — кофе.
Звонок. Ну наконец-то. Нет. Тамара.
— Ты посмотрела?!
Она поморщилась. Щупая кнопки на ребре телефона, делала тише. Ухо еще не привыкло. К Тамариным воодушевленным воплям.
— Посмотри!
Обычно Тамара так не настаивала, чтобы смотрели ее рождественский или, там, пасхальный спам. Кофейник только начал сопеть, когда она вернулась к видео, к белым бочкам, как цилиндрам грязного снега, к скорому снегу — и снова переводила взгляд на вечнозеленую траву. Канадский газон как приказ вечно жить. На видео, заглушая бурные эмоции журналистки, вещавшей за кадром, шла любительская запись, рокотала техника — кран; что-то было темное, с криво разрезанным нутром, а вокруг монетной россыпью лежали листья, в которые упиралась нога автокрана — склад; ангар, гараж, пакгауз; она не могла заставить себя слушать. Кофейник стал весело булькать — выплевывать в верхнюю секцию крепчайший кофе с паром — это хороший кофейник, гейзерный, из лавки старьевщика в Италии. Там они служат в семьях по сто лет... Кран тянул из нутра склада белую бочку, ставшую на попа; бочка наклонялась; она все так же казалась мягкой — верх в складках; как туба с мороженым; самое интересное (нет) — по мере того, как бочка кренилась, из нее на листья валил пар, закутывая и ногу крана. И по листьям бегала суматошная тетка в черном пальто, или балахоне, зачем-то подбегала к бочке, к кранам, дирижировала всем. По мере того как белый пар заволакивал землю, она становилась как на сцене — раньше так и было, и пар густо по колено, и Пугачева в балахонах. Рокочет, рокочет кран. Это плюется кофейник. Унылые мужики, которые слонялись вокруг бешеной тетки, подбирали какие-то плиты — куски пенопласта, отпавшие то ли от бочки, то ли от стен — и махали ими, разгоняя туман.
Она сбросила, набрала. «Вас приветствует управляющая компания “Гарден-виллидж”». Двор, ворота. Трава.
Уже звонит. Тамара.
— Ты посмотрела?!
Она отхлебнула прямо в трубку — специально громко.
— И что?! И что ты скажешь?
Она еще отпила кофе и долго подбирала слова, как в коммюнике.
— Ну, мы всегда понимали, что это рискованно. Знаешь, когда тебе что-то обещают делать сто лет... Хранить сто лет... Сто лет ничего не хранится.
Как хотелось прибавить: «Посмотри на себя».
— И ты так спокойно об этом говоришь?!
Продолжила ровным тоном, как — в любых ситуациях — «Гарден-виллидж».
— А чего мне говорить неспокойно? На этом рынке разные фирмы. Разные люди. С разной степенью ответственности… И потом, это было его решение, мы никогда не хотели…
Она привычно замедлилась перед «замораживать», не могла нормально произнести, хотя привычного тут ничего не было — они не поднимали эту тему (ни с кем) несколько лет.
— Так это и есть та фирма. Ты не поняла?
— Нет, — сказала она не в значении «не поняла», а в смысле — ерунда какая. — Да нет, как она ее назвала-то? Крио — что? Крио-люкс?
— Так ты не слушала, там же сказали, что они поменяли название, а теперь делят…
Тамара тоже не могла произнести.
— Ладно, я не могу, у меня йога.
— Обязательно узнай! — выкрикнула Тамара, прежде чем ее отрубило.
Надо допить кофе, но все уже испорчено. Ругаясь про себя на Тамару и на «Гарден-виллидж», она разыскала ключ, отперла кабинет, как всегда, остановилась на пороге, несколько секунд заглядывая в эту замершую жизнь.
Здесь почти не оседала пыль, да и неоткуда. Зулейха, когда еще приходила, убиралась здесь, от силы ну раз в месяц.
И как будто до сих пор ощущался вишневый трубочный табак, хотя в этом как раз нет ничего фантастического, он просто впитался в дерево.
Дорогое дерево — красное, дорогая кожа — коричневая с зеленым; чудовищный parker в футляре толщиной с компас, очки, все как на открытках про 23 февраля и успех.
Он оставил бумаги в идеальном порядке, и найти договор, наверное, просто, и она даже начала, но почему-то на глаза все лезла и лезла инструкция по розжигу камина, уничижительно подробная, как для дебилки, написанная его прямым и странным почерком, и почему-то так и не уничтоженная.
Раз в неделю необходимо проверять дымоход. Скопление сажи на стенках дымохода может привести к пожару. В саже содержится много легковоспламеняющихся смол и креозот. Сажу надо постоянно удалять скребком. После этого проверь тягу. А вот золу с колосниковой решетки соскребать под ноль не стоит, она защитит камин от перегрева и не даст холодному воздуху проникнуть в топку через зольник.
— Алло.
— Ольга, доброе утро, откроете ворота?..
— Они не открываются, — буркнула, но спохватилась. — Сейчас.
По пути снова дозваниваясь в консьерж-сервис. Так и бросила бумаги, прошла через дом — что-то на ходу накинула и обула, через сад — там оказалось теплее, чем виделось из-за стекол. За калиткой Polo стоял чуть дальше и мигал аварийкой, правая задняя так и разбита. Ольга занималась год, и когда видела машину «гуру», раздражалась всякий раз. Как можно создавать порядок в душах других. Когда.
— Доброе утро, Анжела, извините, сломались ворота. Сможете здесь поставить?..
Анжела долго озиралась — опасалась, видимо, и за левую заднюю, кое-как притерлась к самому забору, а выйдя, еще долго перешагивала оставшуюся дорогу туда-сюда, будто гусыня.
В молчании прошли в дом.
Черт. Не приготовила комнату. Впервые.
— Извините. Может, пока кофе?
— Нет, спасибо, — и Анжела все-таки не удержалась, мягко. — И вам его не советую.
Ольга принялась нервно ходить — унесла стул, принесла коврик. Отпихнула в угол какие-то вещи.
— Не торопитесь. Не нервничайте, — Анжела ободряюще улыбалась. Отвратительно. Нервирующе. Ждала.
Пока еще смена одежды — начали с десятиминутным опозданием.
— Собака мордой вниз!
Подняла таз, выпрямила локти, колени, вся натянулась и замерла. Тупо разглядывала коврик. Надо покупать новый.
— Дыши-им, дыши-им… Поза кобры!
Опять зима. Не успеешь оглянуться.
— Поза плуга!
Не бери слишком длинные дрова. Длина поленьев не должна превышать сорока сантиметров. Они должны на три четверти занимать ширину топки.
— Поза свечи!
Лучше всего бук, тис, дуб и береза. Они дают больше тепла. Лучше отказаться от хвойных пород — будет меньше тепла, но много копоти и дыма. Лучше уложить дрова альтернативным способом — вниз толстые поленья, перпендикулярно дрова потоньше. Чередуй расположения и уменьшай диаметр, чтобы кверху оказалась меньшая растопка. Огонь будет двигаться сверху вниз.
— И наша любимая асана — шавасана.
Тогда выделится больше тепла.
— Поза мертвеца, — прокомментировала Ольга. Она не видела укоризненного лица Анжелы, потому что не открывала глаз, но будто видела.
— Я не люблю так говорить. Лягте ровно. Пусть вам будет удобно. Руки ладонями вверх… Ноги пошире. Ваши мысли уходят, уходят...
Белый снег, прикрывающий мерзости жизни, и белый пар, убирающий грязную землю, как сцену. Заволакивает. Заволакивает. Заволакивает.
Вас приветствует управляющая компания «Гарден-виллидж».
Вас приветствует управляющая компания «Гарден-виллидж».
Вас приветствует управляющая компания «Гарден-виллидж»!
— Вы о чем-то думаете сегодня?
— Нет.
Попрощались суше обычного, Анжела даже сказала, что пришлет чек из машины, чего обычно не происходило. Она садилась в доме, иногда и с чайком, неизменно просила с мятой, доставала ежедневник, где были собраны ИНН всех клиентов. Лавандовый блокнот разукрашен ручкой, детскими каракулями, вдоль и поперек. Гуру порядка.
Не «Крио-Люкс», а «Крио-Лэнд». Криволэнд. Все криво. Ольга долго рассматривала начало, как будто боялась листать. Так все серьезно, а выглядит непрезентабельно: шрифт, как в школьных рефератах, неряшливые разрывы; страница косо в принтере встала. И, наконец, неприлично выделенная сумма — правда, ближе к концу договора, но зато там уже повторяемая беспрестанно прописью и без; в «Криволэнде» как будто и сами не верили, что им перепадает такое — по-взрослому; настойчиво же повторяемое, только с самого начала, «криопациент». Ольга долго бралась за телефон, прежде чем решилась набрать номер, в реквизитах обозначенный как «(многоканальный)». Три сильные ноты — и сообщение про не подключен к сети; до кучи и в нервном возбуждении она набрала и «Гарден-виллидж», но бросила еще на дебильном вкрадчивом гонге.
Ольга подчеркнуто тщательно заперла кабинет, и даже не удержалась — по пути оттуда, на лестнице, открыла узкую створку окна, будто хотела, чтобы тяжелый дух вишневого табака, пыли и полировки выдуло из живого дома; потом забудет же, ночами станет бродить — где сквозит. Когда еще приходила Зулейха, то готовила обед чуть не с десяти утра, и начинала так торжественно, со смотра кастрюль и приборов — расставляла рядком по кухне. Теперь Ольга управлялась с меньшим пафосом, правда, предпочитала и поменьше иметь дел с едой; теперь с отвращением отняла целлюлозную сетку от плоти индейки — плоть дряблая, а сетка напиталась сукровицей или растаявшим льдом — так, что готовить расхотелось.
Господи, алло.
— Тамара что, и тебе успела позвонить?
— Доброе утро, мама.
С тех пор, как отменили перевод часов, она никогда не могла запомнить и сообразить — сколько времени в Риме.
Дочь медлила, молчала, так, что Ольге пришлось говорить и даже будто оправдываться.
— Это не оно, и не может быть оно, я разыскала договор, оно называется «Крио-Лэнд»; я позвонила и…
— Это оно, — значительно припечатала дочь. — Я погуглила, они меняли название.
— И что теперь?
— Надо звонить, что.
— Я звонила.
— Я погуглила, они меняли номер.
— Ну, пришли тогда этот номер, — Ольга почувствовала, что закипает.
— Я сама звонила. Не берут трубку.
И дочь опять ждала. Это всегда так. Она как будто строила в разговоре бесконечные тупики, ловушки, замолкала и наблюдала — как мать станет выбираться.
Гребаный гонг! В этой стране ничего нельзя решить по телефону.
Ольга бешено одевалась. Хотя сам облик предполагал что-то степенное. Спокойствие английской королевы — если верить папарацци, Елизавета в таком виде и занималась лошадками, в своем прошлом возрасте, никого не стесняясь — платок очень по-деревенски, завязываем под подбородком; очки, потому что нужно отдохнуть от линз; простой свекольный пуховик; унты. У королевы вряд ли унты, но здесь, вдали от слякотной грязи проспектов, это самое то.
На пороге хорошо. Скоро выпадет снег. Далеко-далеко залаяла собака — здесь некоторые заводили собак, потому что осенью-зимой на участки прибегали лисы. Заводили те, кого это беспокоило. Ольгу нет. Хотя недавно был помет возле мангала, и знающие люди сказали — лисий. А иногда на дорогу выходил кабан. Многие видели. Ольга нет.
Без всякой цели, просто из принципа, нажимала кнопки при воротах — никакой жизни.
Лес в это время — перед снегом — совсем оставлен человеком, слякотен и страшен, но даже сейчас это хорошо — идти и вдыхать холодный воздух. У долгостроя, который трижды перепродавался — краснокирпичный особняк, в общих чертах конченный, но с заклеенными бумагой стеклами — стояла незнакомая машина, и Ольге это не понравилось. Уже на главной улице рядом тормознула Ивантеева и предложила подвезти до Москвы. Спасибо. Очень мило. Нет. Ивантеева купила BMW у какого-то олимпийского чемпиона. Тогда за золото давали пятую серию, а за серебро третью, мужчинам черные, а женщинам белые. Так что ивантеевский чемпион был мужчиной с серебром. И Ивантеева так и гоняла с наклейкой Rio и чего-то там, и олимпийскими кольцами. Купила чужую славу. История была абсолютно бестолковая: изнемогая от морозца (забыла перчатки, вот королева бы не забыла), Ольга пересекла площадь, где проводили лживые праздники поселка, а теперь заготовили все под елку, дошла почти до грандиозной инсталляции «Гарден-виллидж»; стучала в стеклянные двери. Ни в комнате охраны, ни в офисе продаж — ни-ко-го.
Да и грязновато для унт.
— Надо звонить его адвокату, — сумрачно сказала дочь, когда Ольга притащилась домой. Она так и представила: пьяцо дель Торо, слюдянистый осенний свет, крохотный уличный столик, на котором с трудом помещаются чашка, перчатки и пачка ментоловых стиков. Ольга не была в их новой квартире. Поэтому приходилось воображать так. Туристическими картинками.
— Какому адвокату? — спросила Ольга, стараясь, чтобы это прозвучало естественно.
— Ну здрасьте. Этот… С ушами…
— И где я его буду искать? Да и с какой стати?! Сколько лет прошло?
— Но он же вел такие его дела, это как-то… бессрочно?
Они старательно избегали всего, отчего тщательно выделенное «такие дела» звучало еще паскуднее; женщины на пороге зимы.
— Но договор-то с ним, наверное, давно кончился?
— Вот и узнай!
— Ну, слушай! — Ольга задохнулась и хотела даже, не разбирая слов, но притормозила. — Можно подумать, мне сегодня весь день нечем заняться, кроме как скакать, как…
— Не надо было соглашаться, — жестко обрубила дочь.
— На что?!
Тишина. Сейчас в Италии, наверное, промозгло. Оливки висят, чернеют. Если не сняли.
Запомни. Девочка. Ничего. Не бывает. Бессрочно.
— А как я могла ему противостоять? — начала Ольга, получалось беспомощно. — Его воле?!
— Это была придурь. А тебе было все равно.
— Некрасиво, — ответила Ольга и прекратила разговор.
Она снова вышла на крыльцо. Дышать. Когда уже заморозит всю эту грязь. Лисы, наверное, облезли и жалкие. Хорошо бы сигарету? — в кухне лежали ментоловые; вспомнив, что сейчас наверх, в дух вишневого табака, в стоячий воздух, Ольга сразу расхотела курить.
Поднялась. Отперла. Вошла.
Пока разбирала пачку документов снова, все смотрела на черную телефонную трубку, красиво гнутую; что-то из чужого прошлого — изгиб советских трубок был чуть иным, да и чехословацких тоже. Когда Ольга была маленькой, у них был чехословацкий телефон, или даже ГДР; дефицит... Эту трубку подарила ему дочь. Давно-давно; такая прихоть для тех, кто не привык пользоваться сотовыми — подключается к мобильнику, и даже провод такой же витой, как встарь, твердый даже на вид. Такой дурацкий, бессмысленный сувенир. Как она там сказала — придурь?..
Всё в идеальном порядке.
Придурь.
К договору с адвокатом даже приколота визитка — золотой росчерк по белому картону. Пошлятина. Хотя вообще-то у Ольги был номер.
Наверное, ничего уже не работает? — как сомнамбула, Ольга воткнула разъем витого шнура себе, и, набрав номер, подняла со стола черную трубку — неправдоподобно легкую, настоящие так не весили, все ложь, — прислонила глянцевый пластик к уху, со страхом, как будто выходила на связь с загробным миром. И даже дернулась. Первый гудок — так громко.
— Слушаю, — его голос, а еще звонче детские на заднем плане. Раскатистый. Шикарный голос. Эта штука здорово усиливала звук. Конечно. Она же для стариков. Старики же глухие.
— Алло!!!
Раздраженный. А Ольга все в оцепенении. Но Голос сейчас закончится — он бросит трубку, — встряхнулась.
— Валентин, здравствуйте, это… Это Гершензон, жена… Вдова Генриха Эдуардовича.
Он помолчал пару секунд, тем громче — женщины? Дети? Не могли же его дети столько лет оставаться маленькими.
— Здравствуйте, Ольга, — сказал он, наконец, мягко, преувеличенно мягко.
— Приятно, что вы помните мое имя, — даже с сильно бьющимся сердцем, она не удержалась от шпильки.
— Что-то случилось? Здесь плохо слышно. Секунду.
Он куда-то переходил — неизвестные дети стали потише. Может быть, новые.
— Какая-то проблема с имуществом Генриха Эдуардовича?
Как официально мы заговорили.
— Нет.
— С авторскими правами?
Ладно, понятно. Проехали.
— С его телом.
Выпалила она в чужую трубку совершенно чужим голосом.
Он молчал, она молчала.
— Я перезвоню через одну минуту.
И черная трубка умерла. Никаких звуков. Ольга сидела, сжимала ее в руках, как в фильмах ХХ века, тупо рассматривала стол. Еще дурацкий письменный прибор. Он и тогда был как надгробие.
Телефон засветился, но молча, почему-то чужеродная трубка ни сама не издавала звуков, ни давала звонить ему. Идиотская вещь. Ольга провела пальцем. Зачем хранить хлам?
— Ольга? Извините. Рассказывайте, что случилось.
Он говорил теперь в полной тишине и с полным самообладанием, как диктор центрального телевидения. Ну и Ольга так начала.
— Если помните, Генрих Эдуардович интересовался крионикой и завещал заморозить свое тело...
— Да-да, припоминаю, — перебил адвокат: казалось, эта тема неприятна и ему.
— Сегодня мне скинули видео… Телерепортаж… Якобы эта компания, которая хранит эти тела, там начался какой-то передел собственности и, извините, тел… Они их называют «криопациенты».
— А как это все оформлено с точки зрения закона?
— Это вы меня спрашиваете? — запальчиво спросила Ольга, но тут же взяла себя в руки. — Там есть договор, который Генрих Эдуардович заключил еще при жизни, и, кажется, вы визировали, я его нашла, но не могу дозвониться…
Она занервничала. Уже совсем освоившись было с трубкой, с ролью, бросила мельком взгляд в окно — увидела, что с той стороны ворот кто-то ждет; мастер, ну неужели! — наверное, и дозвониться не может, — договаривала уже впопыхах, сбегая с лестницы, накидывая пуховик; выбегая.
— Нет, не бывали. Наверное, есть какая-то процедура посещений, но я не уточняла. Нет. Да, я сейчас скину вам видео. В общем-то, все, что я знаю… Конечно, мы готовы будем оплатить вашу услугу… — это не дожидаясь его вопроса.
Унты; канада грин. Она выбежала. За воротами — никого. Стояла, дышала, со старинной черной телефонной трубкой в руке, — вот это уже даже не кинокадр — это хорошая афиша плохого кино.
Лучше всего бук, тис, дуб и береза.
Он все же приехал. Не соврал. Было уже пять. Позвонил:
— Откроете ворота?
— Они сломались. Минуту, сейчас я выйду.
Ольге, конечно, потребовалось больше, чем минута, чтобы выйти во всеоружии.
Где-то в лесах ходили лисы и кабаны — шерсть слиплась сосульками; когда она вышла — черная Toyota стояла сильно дальше калитки, не втиснутая к обочине, не слишком-то он и старался, и лениво пробегали огни аварийки. Дела неважно? — у него ведь был мерс.
Заглянула в салон. У-у. Волосы поредели. Уши-то, уши. Будто оттопырились еще больше.
— Здравствуйте. Зайдете?
— Принесите лучше документы, посмотрим их сразу здесь. Здравствуйте, Ольга.
Оригинально. Оригинально.
Скорбно сходила, скорбно вернулась, села рядом — пришлось обходить по вязкой стороне; он долго рассматривал бумаги, а она его. Уже даже во вдумчивом чтении одного договора, другого договора, медицинского свидетельства о смерти виделось что-то враждебное.
— Резекция внутренних органов, множественные опухоли, вскрытие — это точно возможно?
— Что?
— Снова жить. После разморозки. Они же обещают это?
В доме повешенного не говорят о веревке. Это он специально.
— Они ничего не обещают. Читайте договор.
— Любопытный.
— Что?
— Договор на сто лет, да еще и с возможностью пролонгации…
— Вы что-то узнали? Простите, у меня мало времени...
— Да. Участковый Валентиновки нас уже ждет.
— Валентиновки? — переспросила она, хотя больше удивилась «нас».
— Ну вы же смотрели репортаж. Там же написано — Валентиновка, Волоколамский район...
Он уже отнимал от магнита айфон, чтобы показать ей все снова. Пока шло видео, Ольга жалела о звонке. Рассматривала пальцы — короткие, с обрезанными в упор ногтями, с вызывающе выпуклым кольцом. Оказывается, она совсем не помнила пальцы, это самое странное.
Необычный конфликт развернулся в Московской области. Бывшие супруги не поделили не квартиру или дачу, а замороженные тела. С горячими подробностями ледяного скандала — Алина Гребешкова.
Кристина Адрианова, пятнадцать лет назад основавшая вместе с мужем Константином фирму по крионике — глубокой заморозке людей, сегодня занята разделом не только имущества, но и «пациентов». Накануне вместе с нанятой бригадой рабочих она пыталась вывезти их в хранилище другой своей фирмы, рассказал бывший муж Кристины Константин Адрианов. По его словам, бригада с автокраном и тягачом, которой руководила лично Кристина, проникла на территорию криохранилища в деревне Валентиновка. Рабочие вырезали часть стены автогеном, слили азот из дьюаров — так называются капсулы, где заморожены тела, — и, погрузив их прямо с пациентами на тягач горизонтально, это важно, пытались увезти в сторону своего недостроенного хранилища. Адрианов, которого предупредил охранник, успел обратиться в полицию, которая задержала тягач. Разбирательство продлилось до ночи, дьюары вернули в хранилище под утро и только тогда начали заливку азотом. По словам Константина Адрианова, ущерб хранилищу и пациентам еще только предстоит оценить, а стоимость слитого экс-супругой азота может достигать четырехсот тысяч рублей. Алина Гребешкова, «Доброе утро, Московия».
Как грустна ты, Московия. Ни желтого листа, ни яркой краски, только грязь, грязь, грязь; сучья, сучья, сучья, сучья, сучья! Все замерло в ожидании снега, но неизвестно — дождется ли. Он поехал. Просто навесил айфон обратно на магнит и поехал, отключая на ходу аварийку. Зеленый забор побежал — и только тогда Ольга оторвалась — она все время смотрела в забор. Интересно, вот приходят кабаны, вот если кабан разбежится — он в состоянии это пробить?
— А вы куда?
— Так в Валентиновку же.
— Так погодите. Я не могу так сразу. Вон я, в тапочках вышла.
Она кокетливо повернула запачканный унт, почти ткнув в отутюженную штанину. Она опять играла роль.
Тормознул. Вышла. Через шаг вернулась.
— А вы не сможете это решить без меня?
— Но только вы законный представитель, Ольга. Прихватите, кстати, свидетельство о браке и о смерти, если недолго искать.
Подумать только, какая скотина. Надо рассказать Тамаре.
— О, с документами у Генриха всегда все в полном порядке.
Ольга лучезарно улыбалась, как будто могущественный Генрих жив, выбралась обратно в грязь, захлопнула дверцу. Теперь королеве надо пройти не десять, а добрых полсотни шагов до дома.
Адвокат в ее отсутствии включил Isaac Delusion, с хрустом потянулся и оглядел пейзаж. Вдруг начал беспокоиться все больше, вертел головой, вышел и, прижавшись к забору вплотную, замер. Поссать на забор великого и ужасного Гершензона — скорее утопия, наваждение; скорее идея, чем вещь: мочи на зеленой жести чуть.
Ольга вышла еще через пять минут с плоской сумкой, собранная, злая, и адвокат с чувством полного удовлетворения прикрутил звук. Они тронулись.
— Пугачева живет в деревне Грязь.
— Что? — Ольга оторвалась от пейзажа.
— Я говорю, Пугачева вообще живет в деревне с названием Грязь.
Ольга пожала плечами. Он стал рассказывать, как к нему обратились жители деревни — это простые люди — они хотели поиметь что-то с пугачевских шумных вечеринок. Он вел себя расслабленно-развязно-болтливо, как после секса. Они проехали открытый шлагбаум, она не успела рассмотреть — есть ли кто в стеклянном офисе. Навстречу просвистела Ивантеева. ИВАНТЕЕВА ВСЕ ЗНАЛА. Когда-то. Да и вряд ли могла узнать мелькнувшего водителя. Даже по ушам. Они выехали на шоссе. «Грязь, почему Грязь? — повторял он. — А почему Валентиновка?»
Она смотрела, как бежит отбойник.
— Ты не знала, где он?
— Что? — она отняла взгляд от окна.
— Ну, вы так удивились, что это в области…
— Было написано, что тело хранится в Москве.
— И вы никогда не узнавали, не навещали?
Она поджала губы.
— И вы не думали, где будете искать его для вечной жизни? — он сразу понял, что сморозил глупость — это было видно, но все равно остаточно гоготнул, как конь.
Слишком. Хватит.
— Возвращаемся, — скомандовала Ольга и взялась за ручку двери так, как будто можно выйти прямо на шоссе.
— Извини.
— Уже поздно.
— Да мы уже рядом, — он глянул в навигатор. — Вам повезло, что муж по соседству.
Да он не уймется.
Она следила за метаниями отбойника — как он падал, потом взлетал.
— Простите.
Долго ехали молча. Он поглядывал в зеркало.
— Ты знаешь, что это бетонка?
— Что?
— Я говорю, вы знаете, что эта дорога называется «бетонка»?
— Нет.
Прошло двадцать секунд.
— Но ее все равно покрыли асфальтом, так что этого теперь не видно.
Удивительно, столько всего было — а поговорить теперь не о чем.
Он уже косил глазом, искал съезд, о котором вещал и вещал навигатор; оказывается, навигатор промахивался на десятки метров, а съезд вот он — машина нырнула с насыпи, как в глубину, поехала вдоль поля слева — леса справа, и вне шоссе резко стало сумрачней, будто они и правда погрузились на дно.
— Да что за…
Он так дрыгался, что уже и Ольга обратила внимание — за ними ехала полицейская машина.
Он прижался к обочине, включил аварийку. Ждал. Ольга обернулась. Полицейская машина так же остановилась далеко сзади — ждала.
Ладно. Поехали дальше.
— Почему вы выбрали фулл вариант?
— Что?
— Я говорю, в договоре написано, что сохранение тела за восемьдесят, а только головы за тридцать пять. Или это он сам выбирал?
Ольга молчала. Это месть. Конечно же. А она еще удивлялась, чего он сразу примчался.
— Вы вообще читали, как устроены эти дьюары? Я погуглил. Это, значит, такой барабан. Если вы думаете, что он там один, за такие-то деньги, то вы ошибаетесь. Они там как сельди... Вы же видели, какая конструкция? Кран с трудом поднимает. Там, значит, при полной загрузке восемь тел по контуру стоймя, головами вниз. Это важно. В серединке — отрезанные головы, кто отдельно так завещал, а совсем в серединке животные. Представляете, у них есть и такая опция, заморозка домашних животных…
Топить камин — большая ответственность. Прежде всего, оцени горение. Это зависит от того, насколько широко ты приоткроешь дверцу зольника. Правильный режим — веселое потрескивание дров. Умеренное гудение. Пламя ярко-желтого цвета. Если чрезмерная тяга, камин начинает гудеть сильно, а пламя светлеет до белого. Так дрова быстро прогорят, а кирпичи могут треснуть.
Полицейская машина включила мигалку — салон Toyota осветился истошным синим и красным, на потолке заплясали всполохи. Он с матерком сдавал вправо.
Если же кислорода не хватает — огонь будет слишком темный. По пламени поймешь все.
Они медленно, вразвалочку подходили от своей машины — двое. Он включил свет в салоне — Ольга зажмурилась, полез через нее в бардачок — опять его пальцы так близко; опустил стекло.
— Здравствуйте. Ваши документы.
Мент, со странно высвеченными чертами лица, как на картинах голландцев, читал внимательно.
— Так, значит, вы адвокат.
— Откуда вы знаете?!
— Выйдите из машины.
— Сейчас… Секундочку, сейчас… — он засуетился, будто что-то искал, на самом деле — раз, два — начал поднимать стекло и, щелк, заблокировал машину изнутри.
— Оля, это Грязь, я абсолютно уверен, это Грязь! — внезапно он визжал так, что Ольга совсем перестала что-либо понимать, и параллельно звонил. — Алло?!
Тут машина щелкнула — ее чем-то разблокировали, и он весь как-то обмяк.
Его вытащили из машины, а Ольга осталась при свете в салоне, от которого ничего не видно, при истероидных мигалках, расстреливающих темноту, от которых ничего не видно.
Секунду или минуту Ольга сидела молча, подбирая, подтягивая к себе плоскую сумку, документы; уронила и подняла свидетельства о браке и о смерти — они вставлены в одну обложку, педантичный Генрих бы не оценил, но к свидетельству о браке покупают и продают обложки, а к свидетельству о смерти нет; она сжимала телефон, не знала, что, куда.
Вас приветствует управляющая компания «Гарден-Виллидж».
Она решилась, открыла дверцу, прыгнула в темноту, получилось прямиком в канаву, где под ногой запружинила куча веток — казалось, под ней еще много пространства, и в этом хворосте можно утонуть, как в море, — сразу же вскочила из обочины в лес, где тоже непросто, но главное, она удалялась и удалялась от слабого уже сине-красного мерцания, пока оно не исчезло вовсе.
Поза кобры
Когда зазвонил телефон, это был не адвокат, чего Ольга и ждала, и боялась, а дочь; экран так ослепил, что Ольга чуть не подвернула ногу, и странным, как ей самой же показалось, голосом стала говорить в трубку «Алло, я, кажется, заблудилась в лесу, алло», но переливчатый звук — не соединялось. И почти сразу Ольга увидела свет, затем — когда подошла — вполне пристойную мангальную зону. Все было кованое, местами вычурно. Потом уже Ольга догадалась, что это, возможно, зона для поминок или типа того (ведь криопациенты не нуждаются в поминках). В беседке сидела женщина в теплом платке, жевала бутерброд, на столе — мешочки и термос.
— Тоже ищешь? — спросила она.
У нее было лицо простой русской крестьянки.
Поза плуга
Они шли вдоль забора, который был зеленым — пока освещал фонарь, — а потом уже никаким. Бесконечным. Ноги проваливались в хворост, под которым опять ощущалась пустота, и в грязь, которая хрустела, как сахарная. Ноги мерзли. Богомолица шла впереди. Сначала Ольга фантазировала, что это убийца, потом — что сама смерть.
— Здесь в войну стояли зенитные батареи, — и духовидица оборачивалась. — До сих пор можно встретить их.
Поза свечи
У страстотерпицы был какой-то прямо большой айфон, в нем открытая вкладка «Экспресс-газеты» — «Шарлатаны передрались из-за замороженных трупов», — в ней хорошая карта, где показан даже вход на территорию.
Они вышли к фонарям. Ольга приободрилась.
— У вас здесь муж, сын? — спрашивала она старицу уже деловито.
А это вы можете описать.
Они нашли ворота и долго долбились. Вышел охранник. Долго не мог ничего понять, хотя в него тыкали «Экспресс-газетой».
— Уходите. Это цех по розливу минеральной воды.
| 
