НАБЛЮДАТЕЛЬ

рецензии

Фрагменты свободной речи

Ганна Комар. Мы вернемся. — М.: UGAR, 2022.

                                                                                                     Знаешь, мама,

                                                                                                     больше всего я люблю дом.

                                                                                                     Как и вы.

                                                                                                     Каця

Ганна Комар — беларусская¹ поэтка², участница протестов в Беларуси в 2020 году. Как и сотни тысяч соотечественников, она покинула страну.

«Мы вернемся» — монологи смелых, порой отчаянных, а иногда отчаявшихся людей, важный гуманистический (но и поэтический) документ о том, что произошло с ее страной в 2020–2021 годах. Ганна по крупицам собирала материал, много месяцев опрашивая и перерабатывая интервью в поэтический документальный текст.

Документальный — ключевое слово.

В этих стихах нет ни слова от себя, каждая фраза извлечена из речи людей, доверивших ей свои истории. Это работа психолога, журналистки и поэтки. И одновременно художественное произведение.

Документальная поэзия в своем нынешнем виде насчитывает десятилетия активной практики; как писал в программной статье о Марке Новаке Виталий Лехциер, еще в 1930-е годы в США проходили жесткие споры касательно «ее жанрового определения, генезиса и места в пространстве эстетического»³. За прошедшее время docupoetry обратилась к опыту множества ранее не замечаемых, дискриминируемых, лишенных голоса, в том числе на постсоветском пространстве; это участники и жертвы первой чеченской кампании (Михаил Сухотин), оказавшиеся в сердце осетинского конфликта (Станислав Львовский), просто «маленькие» люди (Александр Авербух), жертвы самого разнообразного насилия, вписанные в судебные протоколы (Лида Юсупова), хронические больные (Виталий Лехциер), жители блокадного Ленинграда (Сергей Завьялов), дети с проблемами аутистического спектра (Елена Костылева и Константин Шавловский), пациенты ПНИ (Мария Малиновская) и др.

Можно сказать, документальная поэзия сейчас переживает расцвет, и хотя этические и эстетические проблемы не иссякают (например: насколько можно вторгаться в жизнь информанта и много ли отличий у документального поэтического текста от журналистики?), все больше не замечавшихся ранее человеческих документов и документов вообще попадают в фокус внимания поэтов-документалистов.

Работа Ганны Комар в некотором смысле уникальна. Близко к ней подбирается документальный цикл Ии Кивы «Люди Донбасса» (особенно меня поразила строчка: «когда мы себя поджигаем — в домах загорается свет»⁴), только в случае Комар речь о тех, кто покинул страну, а не остался. А это — постоянное, неотступное чувство вины.

И злость, о чем буквально кричит ее герой Саян:

<на>людей!которые!провалили!революцию!

                                                                            [на

                                                                            себя

                                                                            что я

                                                                            здесь]

Но главное чувство, которое вызывает эта книга, — скорбь. Траур по свободе — а гарпун в сердцах тянется из их родной страны. Горькая ирония боли (они там, а мы здесь).

Особой силы эти свидетельства достигают благодаря постоянной тревоге, отчасти саспенсу. Комар (за исключением редких деталей) не описывает ужасы, происходившие в ее стране и побудившие людей к побегу; она изымает их из речи героев, оставляя бесчеловечное фоном, подчеркивая человечность: ту жизнь, которая говорит, страдает, сходит с ума в добровольном изгнании.

Авторка⁵ подходит к тексту не со стороны смакования шокирующих подробностей, а со стороны общечеловеческого сочувствия, и это критически важно. Картинок и видеосвидетельств в сети много, но ничто из этого не покажет, что творится у человека на внутренней стороне души, не передаст, через что он прошел, приняв решение уезжать.

Комар, как я уже сказал, монтирует речь (и эта эстетическая переработка делает документ поэзией), выделяя из нее фрагменты, которые становятся если не фрагментами любовной речи (к своей стране — безусловно), то фрагментами свободной речи.

И она организована свободно.

Здесь нет редактуры свидетельств, как у Михаила Сухотина в «Стихах о первой Чеченской кампании»⁶, нет слияния чужой и авторской речи до полного неразличения, как у Марии Малиновской во «Времени собственном»⁷ (о гражданской войне в Кот д’Ивуаре), зато есть фотографическое проявление терзающих человека чувств. Как крик — словно после обессиливающей истерики — звучат слова Палiны:

я проста хачу дамой

я проста хачу дамой

я проста хачу дамой

я проста хачу дамой

эмігрантка херава

— как договор с собой выглядит мантра Тани: «а так мне кажется ничего <…> а так мне кажется ничего <…> а так мне кажется ничего» с психологическим отрицанием произошедшего в конце: «ощущение что я и не уезжала никуда»;

— как плавание в пузыре тоски раздается голос Ягора: «Здесь ничто не / мешает погрузиться в мысли на целую ночь…»;

— единственной возможностью спастись проступают признания Насты: «мяне шукалі / я зразумела намек» и того же Саяна: «меня подали в розыск / по пяти уголовным статьям» и т.д.

За глотк условно свободного воздуха (а какая свобода в изгнании, когда везде мерещится дом?) эти люди платили слезами («плакалi / плакалi / плакалi», Алiна; «не было дня каб я / не плакала», Воля), тоской («этот двор / это дерево / этого человека / я могу больше никогда не увидеть», Ягор), предательством родных («сестра / ни разу не написала <…> я совершенно не нужна / семье», Жэня), одиночеством (дваццаць пяць тысяч / крокаў у дзень», Змiцер), депрессией («верыла што я баец», Воля), страхом за будущее («надеешься / что тебя не поймают», Надзея)…

Чувств, эмоций, (пере)открытий себя и пространства, в том числе чуж(д)ого, тут намного больше. Например, в филигранно построенном монологе Аляксандра, который Ганна Комар стилизовала под игру в «танчики». Но лучше, если вы это прочтете и почувствуете сами.

И знаете что?

Робкие ростки надежды, которые то тут, то там прорастают на страницах книги словами: «мы вернемся» (я пишу его без буквы «ё», и эти два слова, выглядящие одинаково на обоих языках, стягивают/сшивают все голоса и пространство книги), оставляют после прочтения ощущение надежды.

Эти тексты устремлены в будущее; они — тот волшебный клубок, который однажды обязательно укажет дорогу домой. Сила его — в словах, что свиваются в нить, общий голос или гул, сетку капиллярных сосудов жизни, связывающих этих людей, говорящих друг другу: ты не одна и ты не один. Ты обязательно вернешься. А сколько за это заплачено крови (так к черно-белому цвету этой фотографической хроники добавляется красный) — еще предстоит разобраться.

Владимир Коркунов

1 Редакция отдает себе отчет в том, что слово «белорусский» по нормам русской орфографии пишется иначе. Но такое написание принципиально для автора рецензируемой книги. — Прим. ред.

2 Это — все еще новое для русского слуха — слово для автора также принципиально, и мы его править не будем. — Прим. ред.

3 Лехциер В. Экспонирование и исследование, или Что происходит с субъектом в новейшей документальной поэзии: Марк Новак и другие // Новое литературное обозрение. — 2018. — № 2. URL: https://www.nlobooks.ru/magazines/novoe_ literaturnoe_obozrenie/150_nlo_2_2018/article/19587/

4  Кива И. Из цикла «Люди Донбасса» // Цирк «Олимп»+TV. — 2021. — № 36 (69). URL: https://www.cirkolimp-tv.ru/articles/1008/iz-tsikla-lyudi-donbassa

5  Да, и этого слова мы не будем править в силу его принципиальности. — Прим. ред.

6 Сухотин М. Стихи о первой Чеченской кампании // http://www.levin.rinet.ru/FRIENDS/SUHOTIN/Chechnya.htm

7 Малиновская М. Движение скрытых колоний. — Екатеринбург, Москва: Кабинетный ученый, 2020. — С. 36–48.