НАБЛЮДАТЕЛЬ

рецензии

Высокая мизантропия

Калле Каспер. Да, я люблю, но не людей: Стихи / Пер. с эстонского Алексея Пурина. СПб.: Журнал «Звезда», 2021.

Эстонский поэт Калле Каспер — постоянный автор российских толстых журналов, в нашей стране у него — неширокий, но прочный круг читателей. Двумя годами ранее вышел сборник его стихов «Ночь — мой божественный анклав», за год до этого — «Песни Орфея». Стихи всех трех книг Каспера перевел Алексей Пурин. Стремление прозвучать по-русски и в России, надо полагать, продиктовано не столько желанием расширить круг читателей, сколько благожелательным вниманием к русской словесности: Каспер знает ее явно лучше многих здешних литераторов (выпускник Тартуского университета, он специализировался на русской филологии). Видимо, распавшееся тридцать лет назад единое языковое и этнокультурное пространство поэт вспоминает если не с ностальгией, то не без сожаления об утраченных коммуникационных возможностях: в нем могли встретиться и понять друг друга люди из совсем разных, далеких друг от друга краев советской ойкумены — скажем, из Эстонии и Армении.

К Армении у Каспера отношение особое (это заметно и по его стихам: стихо­творение об Эчмиадзине — одно из лучших текстов новой книги). Эта страна подарила поэту встречу, изменившую его личную и творческую судьбу. Каждая из трех названных поэтических книг посвящена «Гоар, единственной». Настоящей поэзии не нужны подпорки в виде комментариев и биографических справок, и даже если бы мы не знали об утрате, постигшей поэта несколько лет назад, мы все равно почувствовали бы: речь идет о смерти человека не просто любимого, а составлявшего смысл его существования. Особенно если бы прочли все три книги подряд, начав с «Песен Орфея» — собрания коротких стихотворений, оплакивающих умершую возлюбленную, ищущих ее по ту сторону Стикса, зовущих ее милую тень.

«Да, я люблю, но не людей», — странное название для книги стихов. Провокационное. Это — и вызов, и горькое, но облегчающее душу признание. Впрочем, в контексте открывающего книгу шестистишия эти слова — лишь часть начальной строки стихотворения, в котором вроде бы нет ничего декларативно-мизантропического:

              Да, я люблю, но не людей, чьи речи

              Медово изливаются при встрече,

              Хоть завистью отравлены, — а ту

              Красавицу, настолько ледяную,

              Что льду с ней зябко, — и ко льду ревную:

              Ведь если и любить, то красоту.

Странное впечатление возникает при прочтении и этого, и других текстов книги: как будто Пурин переложил на русский малоизвестные произведения современника Петрарки или Шекспира. Анонимно или под вымышленным именем подброшенные в печать, эти стихи могли бы стать предметом литературной мистификации, вызвать споры филологов. И все-таки перед нами не стилизации. Поэт, живущий сейчас, пишет так, как мыслит и чувствует, и не его вина, что по мыслям и чувствам он конгениален не столько современникам, сколько далеким предшественникам из эпохи Возрождения.

Мысли о Петрарке не раз посетят читателя книги. Возможно, стилистическое сходство продиктовано близостью судеб, совпадением трагических обстоятельств: утрата возлюбленной и долгий монолог скорбного одиночества. «Что мило на земле — лишь краткий сон», — эти слова из сонета гениального итальянца как бы звучат в каждой строке, написанной Каспером за последнее время.

И все же поэзия Каспера — современна. Поэт говорит не только о своей боли, но о болевых точках времени — испошлившегося, потерявшего стыд и смысл, сходящего с ума. У лирического субъекта книги — замкнутая позиция одиночки, мысленно созерцающего потустороннее, ищущего контакта с миром, куда навсегда уходят любимые, наблюдающего так называемый реальный, непосредственно близкий мир отстраненно и высокомерно — и возводящего высокомерие в ранг добродетели:

              Высокомерье, утверждаю, — благо:

              К нему не смеет грубость сделать шага.

              Терпимость же изгадилась до сроку —

              И тупо улыбается пороку.

Стилистически это архаика, но смысл этих строк понятен только человеку XXI столетия, в котором слово «толерантность» уже стало почти бранным. Невыносима тщета современной цивилизации, бессильной защитить себя от нового варварства, утратившей инстинкт самосохранения. Стихи Каспера — приговор миру, который «тупо улыбается» всему, что так отвращает автора. Его не оставляет чувство: все это — чудовищная подмена, а сам он — «в чужом рожденный времени и крае».

«Жизнь — не сон», — с горечью констатирует герой стихотворения «Чужак». Отсюда — эскапизм как единственно возможная стратегия выживания. Но уйти от действительности, не впасть от нее в зависимость трудно.

              Я знал, конечно, что наш мир — болото,

              Но мнил пройти по шаткому настилу —

              И это оказалось не под силу.

Лирический герой сравнивает себя то с путником, угодившим в трясину и вынужденным «с лягушками делить свой жалкий гнев», то с покалеченным, лишенным возможности летать комаром. Он «не ведал пошлости пароль» и не был принят «в людское стадо» — только животные способны распознать и разделить его тоску, и он сам хочет превратиться в одного из них: «Стать земноводным! Сущая ведь малость!». «А лучше б я медведем вольным был».

Впрочем,

              «человек разумный» — тот же зверь…

Единственный выход — признать своим сувереном смерть, уничтожить себя и вместе с собой аннигилировать образ этого мира, закрыть проект «человечество» в индивидуальном порядке.

              Разбей скорее зеркало, не бойся,

              Пройди сквозь щель, скажи: «Сезам, закройся!»

Кто сказал, что поэт не имеет права не любить людей и весь белый свет? И все же воздержимся от буквальной, прямолинейной трактовки этих лирических высказываний. Возможно, все это — лишь заговаривание боли, стон отчаяния, попытка обратить чье-то неравнодушное внимание на чудовищную несправедливость миропорядка. Едва ли человек столь просвещенный не понимает, что уничтожить этот неправильный универсум — значит уничтожить не только зло, подлость, уродство, но и красоту, а к этому он, с его развитым чувством прекрасного, вряд ли готов. Есть нечто, самим своим существованием оправдывающее всю эту странную и жестокую жизнь. Красота (или воспоминание о ней) если и не спасает мир, то, во всяком случае, ставит под сомнение его полную бессмысленность.

Есть на земле места, куда льнет душа отчаявшегося, где одиночество может быть разделено если не с другим человеком, то хотя бы с пейзажем. Неслучайно на обложке предыдущей книги стихов Каспера — Венеция. Для поэта она — не просто красивый экзотический город с богатой историей, а символ — прежде всего, одиночного противостояния злу. В свое время Республика Святого Марка была практически единственным европейским государством, оказывавшим достойное сопротивление мощной Османской империи. В военно-политическом отношении маленькая Венеция в той борьбе проиграла, но за ней, безусловно, осталась победа в ином, более высоком плане. Так и человек: проигрывая, неся потери, умудряется взять реванш — например, стихами.

Александр Вергелис