НАБЛЮДАТЕЛЬ

рецензии

«Кто тут? Не муз ли, вкуса друг?..»

Татьяна Риздвенко. Ротонда-трип. История одного проекта // Волга. — № 11–12. — 2021.

Повесть Татьяны Риздвенко возникла на перекрестке-слиянии трех полноводных потоков: любви к истории и пейзажу среднерусской полосы (главным образом Тверской, Костромской и Нижегородской областей), любви к искусству (автор закончила худграф Московского педагогического) и культе дружбы, который сродни чувству «лицеистского братства», пронесенного через всю жизнь Пушкиным.

Герои повести, бывшие однокашники с художественными дипломами, часто выезжают компанией на пленэры в Подмосковье и однажды попадают в усадьбу Никольское-Черенчицы, родовое гнездо архитектора Николая Львова, одного из самых ярких представителей Русского Просвещения XVIII века, друга и родственника (по жене) поэта-вельможи Гаврилы Державина. В тверской глуши, почти в лесу, их взгляду предстает здание «удивительной легкости, стройности, парящей красоты» — храм Воскресения Господня, построенный Львовым в форме ротонды. В нижнем ярусе — усыпальница архитектора и его обожаемой жены Марии Алексеевны, разоренная после революции. Ротонда и сейчас не в лучшем состоянии, хотя находится на территории музея-заповедника.

Львова называют «русским Леонардо». Он был в России проводником идей палладианства, архитектурного стиля раннего классицизма, имеющего в основе античное наследие. Изобрел и применял на практике прогрессивный способ землебитного строительства. Разработал проект устройства первых почтовых станций и написал либретто к опере «Ямщики на подставе». Публиковал и редактировал древнерусские летописи, переводил с итальянского архитектурные трактаты, проводил изыскания в области геологии, ботаники, ландшафтного, как сейчас говорят, дизайна. Был счастлив в дружбе (принадлежал к кругу Державина) и в семейной жизни, воспитал пятерых детей. «Гений вкуса, любимец муз, эстет, красавец».

Сочетание масштаба личности Львова и практически полного отсутствия у него посмертной славы становится причиной того, что друзья решают учредить свой «L-project» — досконально познакомиться с его архитектурным наследием, до конца не атрибутированным, прояснить темные места биографии. Может быть, сделать сайт по результатам своего «культурологического исследования», выставку картин и графики из львовских мест, макетов построенных им зданий. Писательница Татьяна, от имени которой ведется повествование, берет на себя «литературную часть».

К повествованию, содержащему, по признанию автора, признаки «историче­ского детектива, с элементами байопика, с выходом в метафизику», неожиданно плюсуется и призрак литературной мистификации. Повесть начинается с того, что главная героиня, та самая Татьяна, решает отправить на конкурс сочиненный ею рассказ «Ротонда» не под своим именем. Она придумывает вымышленного автора «Евгению Рождествину из Балашихи», которая потом материализуется и начинает действовать самостоятельно.

«Фамилия Рождествина практически моя собственная, переведенная с украинского», — сообщается нам вначале. Для чего же такой композиционный кунштюк? Не излишество ли он в архитектонике повествования? Нет. Через систему отражений «реальный автор — писательница повествователь текста Таня — лжеавтор Евгения Рождествина» вводится глубинная тема повести: тема созидающего творческого начала, ренессансного ощущения радости творческого труда. Это духовод, позволяющий пропустить через личность современного человека в единстве и архитектуру русского палладианства, и среднерусский пейзаж, с которым она гармонически нерасторжима, подключиться к львовскому эйдосу, выразить его не кистью, как друзья-художники, но словом.

Умение передать радость бытия — отличительная черта прозы Риздвенко. Она не стесняется женской оптики, рифмуя процесс письма с шитьем джинсов на уроке труда, со сбором смородины, где «последний куст был такой плодоносный, такой тяжкий, обремененный, что в памяти всплыли муки и побочки грудного вскармливания». Таня, альтер эго автора, собирает ягоды «бережно, с женской солидарно­стью на кончиках пальцев». Переработка летних даров и шлифовка «Ротонды» идут параллельно. «Я сделалась пуста, как куст, и полна одновременно». «Выпотрошенная, выжатая, обескровленная красная смородина; мы были с ней чем-то похожи».

Семантика «женского — эротичного — плодоносящего», залог гармонизирующего начала создаваемого автором мира, связывает «быт» с «бытием». Не только в повести, но и в романе «Пан» (2020), тоже посвященном искусству, и в небольших текстах, рассеянных по периодике. В рассказе «Второй подход» (2015) Риздвенко сопоставляет процесс создания этюда с натуры с описанием полового акта в «Сексе» Дмитрия Липскерова. Героиня же «Ротонды-трипа» Таня вступила в «тайный, почти интимный, сговор» с тверским пейзажем и, как рыбак, «вытащила, выловила “Ротонду” в этом прекрасном старинном пространстве, прикормив ее — чем? — мыслями, хождением под кущами, всеми касаниями, физическими и не только».

Череда дружеских застолий, которые для «родственных во эстетике душ» всегда — «флешмоб взаимопонимания, <…> парад предвкушений», пир духовный — один из лейтмотивов повести. Это эллинская (вспомним палладианство творений Львова) полнота бытия, не купированная навязанными аскезами. Здесь «смена обстановки, девственные гостиничные простыни», «саккумулированная в поездке поэтическая энергия», «Никольское-Черенчицы в штриховке дождя», «невыносимая мужская красота хозяина усадьбы» дает возможность супругам с многолетним стажем высекать «вольтову дугу» страсти. Здесь рисуют не только на холсте и бумаге, но «армянским и ставропольским коньяком по розовому шелку внутренностей», «по звездам, соединяя их в новые созвездия».

Таня исследует образ своего героя не как ученый-архивист, — скорее, как влюбленная женщина («Хорошее топливо — интерес женщины к мужчине»). Чтобы приблизить его из исторического далека, она первым делом избавляет Львова в воображении от шлафрока, бархатных панталон, кюлот и белых чулок. Его «сухощавое, гармонично сложенное тело» и «прекрасное, умное лицо» становятся источником эротических фантазий во время бессонницы. Через этот смелый эпизод вводятся и вольные рассуждения самого Львова о женской красоте, рассмотренные на примерах живописи Рубенса, Тициана, Франса ван Мириса.

Точнее всего причину одержимости личностью Львова для тех, кто спустя 200 лет попадает под его обаяние, формулирует экскурсовод-фанатик Саша: «Да просто он созвучен, современен нам психическим укладом! Такой хорошей торопыже­стостью. Жадностью до жизни. Взведенностью… Он жил проектами. Кто еще в XVIII веке жил проектами? Ломоносов… Новиков… Болотов. Причем проектами разноплановыми! Бесконечно значимыми и важными! Созидательными. Просветительскими».

Риздвенко играет разными жанровыми подходами, не отказывая себе и в удовольствии разместить на страницах повести потенциальную рецензию. Сделано это не без тонкого юмора, но нельзя не согласиться, «что автору удалось развернуть свежую, живую интригу вокруг событий более чем двухсотлетней давности, завязанной к тому же на архитектуре». Да, в тексте прекрасно «обошлись с исторической основой, хирургической ниткой (рассасывающейся) сшив ее с современностью». От себя заметим: «прыжки во времени», «изящная игра в детектив», «обманки, капканы, разложенные в ткани повествования» — это далеко не все. Текст — многоуровневый, его можно рассматривать и как травелог, как путеводитель по среднерусской полосе. Но самое ценное в нем — живая, глубинно-эмоциональная связь между людьми XXI века и их далекими предками. Риздвенко удалось в каком-то смысле восстановить непрерывность исторического развития России. И обнаружить в затерянной в глуши Ротонде, Храме солнца, как аттестовал его создатель, сокровище бессмертия.

Елена Соловьева