ОБЩЕСТВО

Об авторе | Лев Семенович Симкин — доктор юридических наук, профессор, автор многих научных публикаций, а также исторических исследований «Американская мечта русского сектанта», «Полтора часа возмездия», «Коротким будет приговор», «Его повесили на площади Победы», «Собибор/Послесловие», «Как живые. Образы “Площади революции” знакомые и забытые». Постоянный автор «Знамени».

Лев Симкин

Мост через реку Сан

«Линия границы между обоюдными государственными интересами на территории бывшего Польского государства проходит… по течению реки Сан до ее истока» (из дополнительного протокола между Союзом ССР и Германией, подписанного Молотовым и Шуленбургом во исполнение статьи I Германо-Совет­ского договора о дружбе и границе между СССР и Германией. Город Москва, 4 октября 1939 года»).

«По одну сторону моста стоял немецкий солдат, а по другую — красноармеец. Пропускали свободно и с одной, и с другой стороны» (из протокола допроса Самуила Шулимовича, 1912 года рождения, обвиняемого в незаконном переходе границы по мосту через реку Сан в городе Перемышле. Город Львов, 18 июня 1940 года»).

«С какой целью переходили границу?»

…5 ноября 1939 года по мосту через реку Сан, разделявшую Перемышль на две части, пришел из Германии в СССР Самуил Шулимович, 27-летний портной из города Сосновца. О его существовании я узнал из материалов уголовного дела, где собраны разнообразные протоколы, обвинительное заключение и в самом конце, вместо приговора — выписка из протокола ОСО — Особого совещания НКВД, отправившего беглеца на три года в исправительно-трудовой лагерь.

Следователь НКВД, допрашивавший Шулимовича в октябре 1940 года в Львовской тюрьме, выяснял, почему тот решил перейти границу:

— 1 сентября 1939 года мы услышали слухи о войне. Мать попыталась запастись едой, но полки магазинов уже были пусты. А потом пришли немцы.

— Как относилась немецкая власть к местному населению?

— Вообще к населению немецкая власть относилась хорошо, за исключением евреев, которых избивали, а также публично расстреливали.

— С какой целью переходили границу?

— Хотел жить в СССР. Знал, что в Советском Союзе рабочий класс до рабочего относится хорошо. Не то что в Польше.

Уточню, тогда это была уже не Польша, а Генерал-губернаторство — административно-территориальное образование гитлеровской Германии с центром в Кракове. На его территории действовало законодательство Германии, ограничившее в правах большинство жителей, поскольку те не имели статуса граждан. У одной категории жителей Генерал-губернаторства прав и вовсе не было — это были евреи. К их числу относился каждый пятый житель родного города Шулимовича — Сосновца, название которого происходит от соснового бора.

Начиная с 17 сентября 1939 года, когда Красная армия вступила на территорию восточной Польши, из польских городов и местечек в СССР потянулись евреи. Многие добирались туда через пограничные реки Буг и Сан, по мостам и вброд. Поначалу новую советско-германскую границу можно было перейти без проблем, потом отношение к беглецам изменилось. С октября 1939 по май 1941 года на границе было задержано больше ста тысяч человек. В отношении каждого третьего, как минимум, было возбуждено дело по статье Уголовного кодекса УССР или БССР, называвшейся «Незаконное пересечение границы». «Въезд в Союз ССР без установленного паспорта или разрешения надлежащих властей, — говорилось в ней, — карается заключением в лагерь на срок от одного года до трех лет».

К статье прилагалось «примечание», согласно которому ее действие не распространялось на случаи перехода границы с целью использования предоставляемого Конституцией «права убежища для иностранцев, преследуемых за политическую деятельность или религиозные убеждения». Но на это примечание никто не обращал внимания, ведь евреев в Третьем рейхе преследовали не за то и не за другое, а всего лишь за этническую принадлежность.

Похожих дел — о незаконном пересечении границы — я прочитал больше полусотни, от корки до корки. Точнее, их копии, сами дела пылятся в архивах Украины и Беларуси, а в Мемориальном музее Холокоста в Вашингтоне собраны копии. С тех пор как на постсоветском пространстве открылись архивы, сотрудник музея историк Вадим Альтцкан путешествует по столицам бывших совет­ских республик и переснимает материалы, связанные с Холокостом. Благодаря ему в тамошней библиотеке можно найти копии нескольких тысяч рассмотренных советскими судами уголовных дел, на оригиналах которых проставлены грифы «Секретно» и «Хранить вечно».

В том же музее есть отдел устной истории, и в нем — запись рассказа другой уроженки города Сосновца, Беллы Якубович. «Немцы захватили Сосновец 4 сентября; через две недели все еврейские мужчины города были интернированы. Моему отцу тогда было 39 лет. Он вернулся через неделю и не рассказывал, что там случилось, но после возвращения его каштановые волосы стали седыми». Все самое страшное было впереди, со временем сосновецких евреев отправили в Аушвиц. Белла попала в Берген-Бельзен, откуда ей посчастливилось выйти живой и в 1946 году эмигрировать в Америку.

Но я не стал дальше вникать в новые леденящие душу подробности происшедшего в Сосновце. Меня больше интересовал другой город — тот, что упоминался в показаниях Шулимовича. Из головы никак не шла нарисованная в его показаниях картина — мост через разделявшую город реку, по одну сторону которого стоит гитлеровский солдат, по другую — красноармеец, а между ними люди, бредущие от смерти к жизни.

Разделенный город

Название этого города показалось мне смутно знакомым: Перемышль, Перемышль — ну да, была же песня, где он упоминается, народная песня. «Брала русская бригада / Галицийские поля, / И достались мне в награду / Два железных костыля. / Из села мы трое вышли, / Трое первых на селе. / И остались в Перемышле / Двое гнить в сырой земле…»

Песня эпохи Первой мировой войны, во время которой на полях Западной Галиции остались лежать больше миллиона русских солдат. Крепость Перемышля русская армия штурмовала несколько месяцев и в итоге взяла, и на какое-то время польский город стал русским. Такое уже случалось в его долгой истории. Перемышль упоминается в «Повести временных лет» — летопись рассказывает о его захвате в Х веке Владимиром Святославичем, «ходившим на ляхов». После монгольского нашествия город вошел в Польшу, потом, в конце XVIII столетия, в результате ее раздела на полтора века стал частью империи Габсбургов. И наконец, с 1918 года вновь в составе Польши, под именем Пшемысль.

Пропитанным кровью землям выпала передышка на два десятилетия. 1 сентября 1939 года на Польшу напали германские войска, а 7-го на Пшемысль обрушились первые бомбы. Из двух мостов, соединявших берега протекавшей через город реки Сан (притока Вислы протяженностью 458 километров), остался один — железнодорожный. Другой, автомобильно-пешеходный — был взорван. Стало быть, Шулимович, как и другие беженцы, переходил реку по железнодорожному мосту. Это самый известный мост через реку Сан, он был спроектирован самим Густавом Эйфелем (его единственная работа в Польше) и построен в 1891 году.

Немцы вошли в город в ночь на 15 сентября 1939 года. А 28 сентября 1939 года ушли, оставив за собой правобережную часть под названием Засанье. Левобережная, основная, была ими передана Советскому Союзу. Как так вышло?

17 сентября 1939 года начался освободительный поход Красной армии — под этим именем вошло в советскую историографию вторжение в Польшу, в результате которого половина ее территории перешла к СССР. Между двумя наступающими навстречу друг другу армиями, натурально, случались недоразумения. 19 сентября в пригороде Львова произошла перестрелка между солдатами советского разведывательного батальона и полка немецкой горной дивизии — обе стороны получили приказ своего командования взять Львов. Надо было как-то решать возникшую проблему, и в Москву в тот же день прибыла из Берлина военная делегация. Для ведения переговоров об установлении демаркационной линии между германской и советской армиями. Договорились, что она будет проходить по рекам Нарев, Буг, Висла и ее притоку реке Сан. Поскольку послед­няя разделяла Пшемысль на две части, предполагался отход немецких войск на запад по сравнению с занимаемыми позициями.

27 сентября 1939 года в Москву прибыл Иоахим фон Риббентроп. Он попросил у Сталина «сделать уступки в районе нефтеносных районов на юге в верхнем течении реки Сан». Риббентроп ссылался на то, что Польша была «полностью разбита немецкими вооруженными силами», тем самым намекая на не слишком серьезную роль Красной армии в ее разгроме. Но Сталин не согласился, сказав, что эта территория уже обещана украинцам, и его «рука никогда не шевельнется потребовать от украинцев такую жертву». Долгая дискуссия вокруг Пшемысля также не привела к каким-либо результатам, и город остался разделенным на две части. Правда, в качестве компенсации Германии были предложены поставки до 500 тысяч тонн нефти в обмен на стальные трубы. Забегая вперед, скажу: поставки того и другого частично пошли по железнодорожному мосту в Пшемысле (Перемышле), тому самому.

Когда германская сторона сообщила, что этот вариант решения территориального вопроса получил одобрение Гитлера, был подготовлен Договор о дружбе и границе между СССР и Германией. Подписан он был поздним вечером следующего дня, когда гитлеровские войска заняли Варшаву.

Так Польша разделилась на две части — германскую и советскую, и Пшемысль — тоже. Восточная его часть (старый город) стала Перемышлем и вошла в состав Украинской ССР, а западная, переименованная в Премзель, вошла в состав Генерал-губернаторства. Утром 29 сентября в Перемышль вступила советская 99-я стрелковая дивизия и начала его прием у германского командования.

Евреи города Перемышля

Что было за те две недели, что немцы хозяйничали во всем городе? Нововведения прежде всего коснулись евреев. Перед началом Второй мировой войны в Пшемысле их проживало около двадцати тысяч, примерно треть населения, они были представлены в муниципальном совете, а один даже стал заместителем мэра. На следующий день после оккупации, 16 сентября 1939 года, около двухсот из них были арестованы. Часть евреев немцы запихнули в кузова грузовиков и «для смеху» возили по городу — в основном стариков в традиционных хасидских одеждах. О том, что случилось с другой частью, сохранилось свидетельство Бронислава Шатына (1911–1987), польского юриста еврейского происхождения, выжившего благодаря добытым им фальшивым документам.

В его мемуарной книге «Частная война» рассказано, как он, оказавшись в тот день в Премзеле, «увидел людей, бегущих по середине улицы, их руки были заложены за шею… Они были полуголыми и кричали на бегу: “Евреи — свиньи”. Вдоль шеренги с оружием в руках бежали немецкие солдаты и юноши лет восемнадцати, одетые в темное. Когда кто-то отставал или сбавлял темп, они били жертву прикладами винтовок или кнутом… Я вернулся домой потрясенный. Только после полудня, когда немного успокоился, я снова вышел… Обезумевшие, плачущие женщины бежали к кладбищу, потому что слышали, что всех евреев, захваченных утром, расстреляли в Пикулице, первой деревне за городом. Я погрузил этих плачущих женщин в свою машину и поехал в Пикулице. Прямо на окраине села, у небольшого холма, собралась толпа. То, что я увидел за нею, превзошло все ожидания; это была сцена из “Ада” Данте. Все мужчины, которых гнали по улицам утром, лежали мертвые».

Как выяснили историки, в этом злодеянии участвовали эсэсовцы из айнзац­группы под командованием бригаденфюрера СС Бруно Штрекенбаха, солдаты 1-й горнострелковой дивизии, а также члены Гитлерюгенд. Последние — по-видимому, те самые «юноши лет восемнадцати, одетые в темное», увиденные Шатыном, — выезжали на оккупированные Германией территории с целью «германизации» и обучения культурным традициям проживавших за пределами родины этнических немцев, но при удобном случае занимались и другими делами.

Ну а все остальное мало чем отличалось от привычной картины в других захваченных польских городах — мобилизация евреев на принудительные общественные работы, уборку мусора и ремонт дорог, конфискация их имущества, обязательство носить белую повязку со Звездой Давида на правом рукаве, запрет ходить по тротуарам.

В день заключения Договора о дружбе и границе немцы покинули правобережную часть города. Отступая на левый берег реки Сан — в район Засанье, они подожгли в старом городе две синагоги. Немецкие солдаты бросали древние книги в огонь и отгоняли, смеясь, тех, кто пытался их спасти.

В Премзеле (Засанье) после разделения города евреев осталось немного, в основном старики, женщины и дети. Им объявили, что они должны покинуть немецкую часть города в течение 24 часов, а те, кто останется, будут расстреляны. В тот же день, совпавший с началом еврейского праздника Суккот, в соседнем Дынуве немецкие власти приказали евреям под угрозой смертной казни собраться на рыночной площади. Когда те собрались (около полутора тысяч человек), площадь окружили эсэсовцы, выстроили их в колонну и под звуки оркестра повели на берег реки Сан, где, стреляя в воздух, заставили плыть на другую сторону, в СССР. Река была глубокой, течение — быстрым, и несколько пожилых женщин утонули. Оставшиеся, промокшие и продрогшие, были окружены советскими пограничниками и еще целую неделю под открытым небом ждали решения своей судьбы.

Такого рода случаев, когда гитлеровцы гнали евреев в СССР, было довольно много. Процитирую текст одного из прочитанных мною обвинительных заключений: «Произведенным следствием установлено, что Шенхерц Исаак, 1902 года рождения, переброшен немецкими солдатами через границу СССР». Прямо-таки переброшен, в буквальном смысле!

О том, как встречали беглецов советские пограничники, расскажу позже, покуда же попробую ответить на вопрос, чем объясняется поведение герман­ских властей. На захваченной ими территории Польши проживало 2,1 миллиона евреев. Тогда в рейхе еще точно не знали, каким именно будет «окончательное решение еврейского вопроса». Покуда же не препятствовали оттоку представителей «неполноценной расы», напротив, поощряли.

Попробовать депортировать польских евреев в районы, оккупированные Красной армией, где проживало 1,2 миллиона «своих» евреев, предложил Рейнхард Гейдрих. Генерал-квартирмейстер сухопутных войск Эдуард Вагнер издал соответствующую директиву. Но все это делалось, так сказать, в явочном порядке, без согласия и даже уведомления советской стороны. Как докладывал 5 декабря того же года в германский МИД начальник штаба вермахта генерал-фельдмаршал Кейтель, «выдворение евреев на русскую территорию проходило не так гладко, как… ожидалось. На деле практика была, например, такой: в тихом месте, в лесу тысяча евреев была выдворена за русскую границу, в 15 км от этого места они снова вернулись к границе с русским офицером, который хотел заставить немецкого офицера принять их обратно». Заставил ли, неизвестно, но, по различным данным, всего советские власти «вернули» гитлеровцам от 14 до 25 тысяч «евреев-перебежчиков».

Тогда же была создана Смешанная советско-германская комиссия для решения вопросов «эвакуации украинского и белорусского населения с территорий бывшей Польши, отошедших в зону государственных интересов Германии, и немецкого населения с территорий бывшей Польши, отошедших в зону государственных интересов СССР». Евреи ни в названии комиссии, ни в ее документах не упоминались. Обсуждались возможности переезда в СССР из оккупированной Германией Польши лишь этнических украинцев и белорусов. Из этого представители немецкой части комиссии сделали вывод, что «советскую делегацию не интересует судьба евреев». А ведь тогда уже было ясно: именно они — основной объект преследования нацистов.

На самом деле советская сторона не стремилась к приему кого бы то ни было. Хватало проблем с теми, кто остался на перешедшей к Советскому Союзу территории. Желающих переехать в СССР надо было трудоустроить, предоставить какое-то жилье, медицинскую помощь. К тому же все они, как и жители присоединенных территорий, испытали на себе «влияние буржуазного образа жизни».

Усилия по эвакуации имитировались для того лишь, чтобы исключить неприятные вопросы со стороны немцев, принимавших всех беженцев из совет­ской зоны, не одних лишь этнических немцев. «Правительственная делегация полагает, что в целях устранения у немцев впечатления о нашей пассивности и нежелании осуществить эвакуацию с германской стороны, можно было бы эвакуировать на нашу территорию в общей сложности до 20 000 человек». Между тем желающих было в десятки и сотни раз больше.

За год до нападения на Польшу, в июле 1938 года, на французском курорте Эвиан встретились делегаты из тридцати двух стран, чтобы обсудить вопросы помощи еврейским беженцам от режима Гитлера. Делегаты, все до одного, выразили сочувствие беженцам. И все, ну почти все страны, включая США и Британию, заявили, что не смогут их принять. В правительстве Германии по этому поводу иронизировали: мол, другие страны только критикуют нацистскую политику в отношении евреев, а сами не хотят открыть им свои двери.

Принято считать, что это Запад предал европейских евреев, а Советский Союз спас. Если говорить о результатах Второй мировой войны, то это чистая правда. Правда и то, что часть евреев, живших на территории Польши, отошедшей к СССР, сумели (в большей или меньшей степени) эвакуироваться в глубинные районы страны. Но что касается, так сказать, «чужих» евреев, то никто не ставил задачу их спасения. Во всяком случае, судьба беглецов из Генерал-губернаторства была советскому руководству глубоко безразлична. Даже хваленый пролетарский интернационализм был для Сталина пустым звуком.

«Еврейских рабочих, интеллигентов, ремесленников, бегущих от фашист­ского варварства, вы равнодушно предоставили гибели, захлопнув перед ними двери нашей страны, которая на своих огромных просторах может приютить многие тысячи эмигрантов», — это я цитирую опубликованное в эмигрантской прессе в октябре 1939 года предсмертное открытое письмо Сталину Федора Раскольникова, видного большевика и крупного дипломата, под угрозой ареста ставшего невозвращенцем.

Граница на замке

Что же происходило с польскими евреями, бежавшими из оккупированной Гитлером Польши в ту ее часть, куда вступили части Красной армии? Кого-то из них посадили за незаконный переход границы, кого-то пограничники развернули обратно, а кто-то позже и сам вернулся, на свою голову. Кому как повезло.

Первые беженцы проскочили свободно, поначалу и границы-то толком не было. С середины октября 1939 года пограничники стали задерживать нарушителей. Правда, не всех. Вероятно, это зависело в том числе от «пропускных» возможностей погранотрядов. Судя по изученным мною делам, беглецы шли группами, до ста человек в каждой. Сколько их было всего? Точных подсчетов не существует, тем более по этническому признаку. Судя по тем, что есть, от 300 до 400 тысяч. Примерно каждый десятый из них был привлечен к уголовной ответственности за незаконный переход границы.

Это ж сколько бумаг надо было каждый раз заполнять! В уголовных делах хранятся протоколы задержания и допросов задержанных, составленные пограничниками 92-го погранотряда НКВД, штаб которого находился в Перемышле. Вот подписанный неким Коваленко из штаба этого погранотряда ордер на арест Рехтера Герша, 1911 года рождения, кустаря из Радома, перешедшего 28 октября 1939 года «из Германии на советскую сторону, потому что немцы не дают евреям жить». А это анкета Биера Натана, 1915 года рождения, он 16 февраля 1940 года «около моста в районе города Перемышль перешел реку Сан по льду с братом Якубом, маскируясь простынями».

Вброд обычно переходили не у самого Перемышля, а подальше, вблизи городка Леско, основанного в XVI веке. До Второй мировой войны больше половины населения составляли евреи, там было несколько старинных синагог, одно из старейших еврейских кладбищ в Европе. Здесь границу охранял 93-й погран­отряд НКВД. 14 октября 1939 года его сотрудниками был задержан Синай Юзеф, 1890 года рождения, коммивояжер из города Тарнова (торговал мылом, обувным кремом, шнурками для ботинок), вдовец, без детей. «В составе группы лиц был нелегально переброшен немецким офицером на территорию Западной Украины». «Так как я по национальности еврей, — объяснял он на допросе старшему лейтенанту погранвойск Ануфриеву, — меня германцы выгнали. В городе Санок я купил за один злотый пропуск к границе, германцы отобрали его у моста через реку Сан… и по мосту послали на советскую сторону. Меня насильно вы­гнали, поэтому я думал, что перехожу легально». Так, во всяком случае, записано в протоколе допроса от 15 октября, сам Юзеф вряд ли хорошо понимал русский язык, его подпись на протоколе латинскими буквами. До июня 1940 года пребывал сначала в львовской, потом в днепропетровской тюрьме (ближе, видно, мест не было), а 25 июля получил от Особого совещания НКВД свои три года.

Обычный маршрут. Немного необычен возраст Юзефа, большинство беглецов, судя по просмотренным мною делам, были куда младше. Возможно, кто-то из них надеялся, что сумеет в Советском Союзе получить образование. В Польше у них не было к нему доступа, а в СССР по числу лиц с высшим образованием евреи лишь в 3,5 раза уступали русским (хотя евреев по общей численности было меньше почти в 33 раза), а украинцев опережали и в абсолютных цифрах.

Но главным образом молодые мужчины бежали на восток в расчете на то, чтобы осмотреться и со временем вывезти от немцев родителей и сестер. С этим возникла закавыка. Польским беженцам, тем, кому удалось проскочить границу, было настоятельно рекомендовано получить советский паспорт. Но тогда они теряли возможность увидеть родных и вообще выехать в какую-либо другую страну. Заграница была «враждебным капиталистическим окружением», и побег за «железный занавес», в том числе и до появления этого идеологического клише, карался по советским законам вплоть до смертной казни.

Беженцев, получивших паспорт, старались переселить за пределы аннексированных территорий. Дело в том, что там был высокий уровень безработицы, отчасти как раз из-за притока беженцев. Предпринимались попытки убедить евреев Галиции эмигрировать в Еврейскую автономную область и поселиться в Биробиджане, однако число переселенцев не превысило нескольких сот человек. В другие места, поближе, неохотно, но выезжали.

Кто не желал ехать в Сибирь добровольно, уезжал принудительно. В Западной Украине и Западной Белоруссии перед войной были проведены четыре массовые депортации, одна из которых прямо затронула польских евреев. В июне-июле 1940 года свыше 78 тысяч польских беженцев (в основном из числа отказавшихся принять советское гражданство) были депортированы в северные и восточные районы страны в качестве спецпереселенцев. Около 65 тысяч из них были евреями.

Часть новоприбывших, как я уже говорил, решила вернуться в Генерал-губернаторство. Никита Хрущев приводит в своих воспоминаниях рассказ наркома внутренних дел Украины Ивана Серова об очереди желающих вернуться на польскую территорию у пункта регистрации во Львове. По его словам, главным образом очередь состояла из евреев, и беженцы «давали взятки гестаповцам, чтобы те помогли им поскорее выехать отсюда и вернуться к своим очагам». Взятки невесть откуда взявшимся во Львове гестаповцам — вероятно, преувеличение, но по другим свидетельствам известно, как при регистрации для возвращения некоторые немецкие офицеры открыто предупреждали: «Евреи, куда вы едете? Вы что, не понимаете, что мы вас убьем?» По-видимому, среди «очередников» были и те, кто хотел воссоединиться с родными, и те, кому не понравилась советская система, и кто не осознавал, что положение евреев при нацизме окажется гораздо страшнее.

Впрочем, за желание вернуться можно было поплатиться тюрьмой. Тот же Самуил Шулимович, с которого я начал свой рассказ и который в ноябре 1939 года перешел в Перемышль по железнодорожному мосту, до июня 1940 года жил без документов в городке Бобрка Львовской области. Поначалу рассчитывал перевезти родных в СССР, а потом понял, что ничего не выйдет. Согласно материалам его дела, «паспорт получать отказался, изъявил желание выехать на постоянное место жительства в Германию». Тут-то и вспомнили о незаконном пересечении им границы, за что и приговорили к трем годам лишения свободы.

Не одна Брестская крепость

22 июня 1941 года в три часа ночи по железнодорожному мосту через реку Сан с советской на немецкую сторону отправился товарный состав с топливом и строевым лесом. Обратно должен был прийти поезд с углем, но его почему-то все не было. Дежурный комендант позвонил немцам, ему ответили, прибудет утром. Через полчаса немецкие орудия открыли огонь по правобережной части Перемышля. После артподготовки к мосту бросились две роты для его захвата. Оборонявшие мост пограничники сразу открыли по ним огонь. Им удалось отбить восемь атак, потом к ним на помощь пришли солдаты дивизии войск НКВД по охране железнодорожных объектов. Но перевес был на стороне немцев, и в два часа дня город был оставлен нашими войсками.

На следующий день случилось уникальное для второго дня войны событие — сводный батальон пограничников, красноармейцев 99-й стрелковой дивизии и ополченцев под командованием старшего лейтенанта погранвойск Григория Поливоды отбил город. Немцы были выбиты из советской части города и отброшены за Сан. Стало быть, Перемышль стал первым советским городом, отвоеванным у немцев. Больше того, боевые действия были перенесены на территорию Германии. Удалось захватить, правда, ненадолго, немецкую часть города — Премзель на западном берегу реки Сан. «Стремительным контрударом наши войска вновь овладели Перемышлем», — говорилось в сообщении Совинформбюро 24 июня, в день, на протяжении которого город трижды переходил из рук в руки. 26 июня Григорий Поливода, назначенный военным комендантом Перемышля, провел церемонию похорон павших советских бойцов на рыночной площади Старого города. 27 июня пришлось отступить — возникла угроза окружения, немцы прорвали нашу оборону и севернее, и южнее. Но еще до 30 июня, вплоть до гибели всех, сражался маленький гарнизон младшего лейтенанта Чаплина из своего ДОТа, оставшиеся от которого капонир и полукапонир до сих пор стоят на берегу Сана.

Вероятно, следует пояснить, что такое ДОТы (долговременная огневая точка), капониры (ведение флангового огня в двух направлениях) и полукапониры (в одном). Из этих железобетонных сооружений состояла знаменитая «Линия Молотова», которую стали возводить на новой советской границе в 1940 году. В СССР ее, правда, так не называли (только в заграничной прессе). Как и законсервированную тогда же «Линию Сталина», расположенную в 300 километрах восточнее, откуда было частично снято вооружение и передано в новые укрепленные районы. Это, как говорят историки, затруднило оборонительные действия отступавших войск, когда они дошли до линии старой границы. Линия Молотова и в целом не сыграла сколько-нибудь значительной роли в ходе приграничных сражений. Узлы обороны обходились и блокировались немцами в первые же дни войны. Но были исключения. По свидетельству маршала Георгия Жукова, «в наибольшей боевой готовности в июне 1941 года находились Рава-Русский и Перемышльский районы, которые в первые дни войны сыграли весьма положительную роль».

Неподалеку от 92-го погранотряда на той же реке Сан защищал границу 93-й. Он тоже отступил 27 июня, после того как противник на участке 92-го погран­отряда глубоко вклинился на нашу территорию. Но еще целую неделю, аж до 3 июля, продержался состоявший из 15 человек гарнизон ДОТа близ города Санок. Город, своим названием обязанный реке, славится королевским замком XII века, да еще тем, что через него проезжал на фронт бравый солдат Швейк, благодаря чему в наши дни герою Гашека поставили памятник. Но если кто из реальных исторических персонажей, связанных с городом, и достоин монумента, то это лейтенант погранвойск Иван Кривоногов (1916–1988), назначенный туда за несколько дней до начала войны. Целых 12 дней его солдаты отбивали атаки немцев, не выходя из ДОТа. 3 июля 1941 года гитлеровцы блокировали его и подорвали, Кривоногова контузило, и все же ему и еще троим бойцам удалось покинуть ДОТ живыми.

Под немцами

28 июня 1941 года немцы повторно оккупировали Перемышль. Тут выяснилось, как повезло тем, кого задержали пограничники и кто попал под одну из волн депортации. Евреев, оставшихся в Перемышле и не сумевших эвакуироваться (какая такая эвакуация в неразберихе первых дней войны!), ждала страшная судьба. Повсюду появлялись плакаты, описывающие евреев как микробов и вшей. «Во избежание антисанитарии» им запретили делать покупки на рынке с восьми утра до шести вечера, а в другое время там просто не было продуктов питания. За посещение рынка в запрещенные часы, как и за ношение повязки со Звездой Давида на правой руке вместо левой, евреев жестоко избивали. В декабре 1941 года оккупанты затеяли реквизицию «еврейской» зимней одежды и обуви — забирали из домов, раздевали людей на улице, оставляя босиком на морозе.

Район Гарбар стал «еврейским кварталом», куда должны были переехать евреи, жившие в других частях города. Был учрежден городской юденрат во главе с доктором права Игнатием Далдигом. Однажды у него произошла случайная встреча с адъютантом военного коменданта города 51-летним обер-лейтенантом Альбертом Баттелем, до войны — адвокатом из Бреслау. Тот узнал в нем однокурсника по Венскому университету и на глазах у присутствовавших сердечно пожал ему руку, за что получил от своего начальства официальный выговор. С Баттелем нам еще предстоит встреча на этих страницах, покуда же скажу, что в «еврейский квартал», преобразованный в гетто, собралось все еврейское население города — 17,2 тысячи человек. Потом туда свезли еще 5 тысяч евреев из близлежащих деревень и местечек. «Все чердаки, все подвалы были забиты людьми», — вспоминал очевидец.

В начале лета 1942 года пошли слухи о грядущих «акциях». Начальник перемышльского отделения полиции безопасности унтерштурмфюрер СС Бентин пообещал главе юденрата, что евреев Перемышля не тронут, если они «будут вести себя хорошо». «Хорошее поведение» выразилось бы в выделении тысячи молодых и сильных мужчин для работы в Яновском лагере во Львове. Это требование было юденратом удовлетворено, и 18 июня 1942 года тысячу евреев отправили в концлагерь Яновский на одноименной улице Львова. Он считался трудовым, хотя в нем погибло от 140 до 200 тысяч заключенных. Позже группа евреев из Перемышля была депортирована в Белжец, по поводу которого уже ни у кого не было никаких иллюзий, то был лагерь смерти.

Белжец был одним из трех фабрик смерти (еще Собибор и Треблинка), выстроенных на территории Польши в рамках государственной программы Третьего рейха, согласно которой предполагалось провести «переселение» большей части еврейского населения Европы. Программа получила название «Операция Рейнхард» — по имени убитого партизанами в Праге шефа РСХА Рейнхарда Гейдриха, того самого, который созвал 20 января 1942 года Ванзейскую конференцию об «окончательном решении еврейского вопроса».

С 14 июля выход из гетто запретили, через каждые 200 метров с двух сторон забора с рядами колючей проволоки разместили объявление: «Пересечение границы гетто карается смертью». И сразу же пошли слухи о скорой его ликвидации. Летом того года еврейские гетто Польши интенсивно ликвидировались, а их жители отправлялись в лагеря смерти. С конца июля начался отсчет убитых в рамках «Операции Рейнхард» (всего с июля 1942 года по октябрь 1943 года во всех трех лагерях смерти — свыше двух миллионов человек). Приказом Гиммлера от 19 июля 1942 года предписывалось провести «переселение» (кодовое обозначение убийства) всего еврейского населения Генерал-губернаторства до 31 декабря 1942 года, с этой даты в Генерал-губернаторстве не должно было остаться ни одного еврея.

26 июля 1942 года немцы сообщили юденрату, что «массовое переселение» состоится на следующий день.

Список Баттеля

В преддверии «акции», утром 26 июля 1942 года, полицейские оцепили гетто, но нескольким евреям удалось вырваться. Самуил Игиэль — по поручению председателя юденрата — добрался до Баттеля, рассказал ему об окружении гетто и попросил о помощи. Баттель, в свою очередь, отправился к военному коменданту города майору Максу Лидтке. Тот, как и Баттель, был не вполне типичным офицером. 47-летний Лидтке, сын протестантского пастора, до войны редактировал местную газету в Грайфсвальде. Призванный в армию с началом Второй мировой, пост военного коменданта Перемышля он занял в июле 1942 года. Трудно сказать, какие подлинные мотивы ими двигали, но в качестве причины, по которой часть евреев необходимо спасти, они выдвинули интересы вермахта. Всего на вермахт работало около четырех с половиной тысяч мужчин из числа жителей гетто.

Согласно отчету унтерштурмфюрера СС Бентина от 26 июля 1942 года, в этот день около 9 часов утра ему позвонил комендант майор Лидтке и поинтересовался, правда ли, будто около 95% еврейских рабочих вермахта будут отозваны из-за неизбежной еврейской «акции». Бентин ответил, что не может назвать ему количество подпадающих под «переселение», так как эта цифра засекречена.

И тогда Лидтке совершил невероятное — объявил войну СС, ни больше ни меньше. Единственный вход в гетто был с автомобильно-пешеходного каменного моста через Сан, восстановленного в конце 1941 года. Если эсэсовцы попытаются перейти мост, охранявшим его солдатам было приказано открыть по ним огонь.

Вернемся к отчету Бентина, согласно которому в 10:15 к нему прибыл адъютант коменданта Баттель и проинформировал о том, что мост закрыт для всего гражданского движения, включая полицию. Начальник полиции «попытался найти дипломатическое решение», однако при этом не удержался от того, чтобы уколоть собеседника. Разумеется, сказал он, лишение вермахта трудовой силы недопустимо, но вряд ли этот интерес заключается в том, чтобы исключать из числа депортируемых уборщиков и чистильщиков обуви армейским сержантам.

Около полудня 26 июля к мосту подъехал грузовик с эсэсовцами. Путь им преградили солдаты комендатуры, и сержант пригрозил открыть огонь, если они двинутся дальше — никто не может ступить на мост без разрешения коменданта. Представляю себе эту картину — с одной стороны моста эсэсовцы, с другой — нацеленный на них пулеметный расчет вермахта. Все это происходило средь бела дня. По обе стороны реки собралось несколько сотен горожан понаблюдать за происходящим.

Надо сказать, представителям вермахта вход в гетто был запрещен. Рядом с воротами висела табличка: «Внимание! Еврейский квартал — солдаты и арийцы не допускаются». Баттель приехал туда с небольшим отрядом на двух закрытых армейских грузовиках. Его не пустили — в тот день вход охраняли эсэсовцы — тогда он пригрозил вызвать взвод солдат и прорваться силой. Только после этого ворота открыли. Баттель вывез оттуда столько еврейских рабочих, сколько поместилось в грузовики. Потом он приезжал за людьми еще раз. Всего было вывезено больше ста человек. Их спрятали в подвале и во дворе комендатуры. Некоторым удалось оттуда убежать.

Тут уж Бентину пришлось идти к представителю вермахта на поклон. «В личном разговоре с майором Лидтке — для этой цели я попросил его пройти в комнату по соседству — я сообщил ему от имени СС и руководителя полиции, что закрытие моста совершенно недопустимо. Майор Лидтке ответил, что он представляет интересы вооруженных сил, интересы которых имеют приоритет в любых спорах с полицией. Я ответил майору Лидтке, что прерогатива армии может лежать в других областях, но не в полицейских операциях». Однако даже довод о том, что депортация предписана «специальным секретным приказом», не возымел действия. Пришлось просить содействия у полицайфюрера СС в Кракове. Тот, не видя другого выхода, был вынужден согласиться на исключение из списка депортируемых примерно четырех тысяч евреев, работающих на вермахт.

Их списка нигде нет, в отличие от знаменитого «списка Шиндлера», включавшего около 1200 еврейских заключенных — сотрудников его фабрики. Он мотивировал свою борьбу за них тем же самым, что и Баттель: они, мол, вписываются в концепцию «полезного еврея», помогающего вермахту. Чтобы те или иные евреи не были отбракованы как «ненужные» старикам занижался возраст, подросткам — наоборот, прибавлялся. Примерно тем же занимался Баттель, выторговав у гестапо исключение из «акции» рабочих от 16 до 35 лет и добавляя к ним некоторых из тех, кто превышал этот предел.

27 июля начальство заставило Лидтке снять «осадное положение», и полиция безопасности смогла осуществить запланированную «акцию». Обитатели гетто, за исключением тех, у кого не аннулировали «рабочие карточки», в течение трех дней подверглись «переселению»: 6500 евреев в Белжец, оставшиеся старики и дети были вывезены в Гроховецкий лес и там расстреляны. Далдига и его заместителя тоже расстреляли.

Конец гетто

После «акции» немцы сократили площадь гетто, обязав заплатить за новые заборы из колючей проволоки его жителей. Их оставалось около 5 тысяч человек, большинство из которых работали на вермахт. Большая часть гетто была объявлена трудовым лагерем. Его комендантом стал унтершарфюрер СС Йозеф Швамбергер, которого евреи называли «Ангел смерти». «У него была привычка заходить в гетто и убивать без всякой причины», — вспоминал один из нескольких выживших, Сэм Нуссбаум.

2 сентября 1943 года, на рассвете, началась ликвидация. Приказ собраться во дворе гетто не был исполнен, никто не хотел умирать. Немцы вытащили из укрытий три с половиной тысячи евреев, погрузили их в товарные вагоны и отправили умирать. Спустя неделю полицейские с собаками перевернули гетто и нашли еще несколько сот спрятавшихся, выстроили всех на площади и расстреляли каждого в затылок. Казнь длилась шесть часов. Тела убитых жгли там же в течение пяти дней, а пепел сбросили в реку Сан. Территорию гетто очищали и сортировали имущество погибших для отправки в Германию последние двести узников, после чего их самих отправили в Аушвиц, а город объявили «свободным от евреев».

На самом деле евреи еще оставались, спрятанные в так называемых бункерах. Полтысячи евреев из Перемышля пережили войну благодаря полякам, которые их укрыли, рискуя не только своей жизнью, но и жизнью всей своей семьи. Были и те, кто шантажировал, заставляя платить за молчание, впрочем, они тоже рисковали. Последний тайник был обнаружен полицией в мае 1944 года в Тарнавце близ Перемышля. Прятавшиеся там 27 евреев были расстреляны вместе с помогавшими им членами семьи Курпель.

По служебной линии Баттель отделался домашним арестом, лишением награды (Железного креста, полученного в Первую мировую войну) и переводом на другое место службы. С ним также решили поквитаться по партийной линии. Баттель был членом нацистской партии с мая 1933 года, но, как выяснилось в ходе секретного расследования, проведенного СС, «никаких заслуг перед Движением не имел», а в 1936 году привлекался к партийному суду за то, что собирался (!) поделиться адвокатским гонораром с коллегой-евреем. К результатам расследования проявил интерес сам рейхсфюрер СС, направивший всю компрометирующую Баттеля документацию Мартину Борману, начальнику партийной канцелярии. В сопроводительном письме Гиммлер советовал дорогому товарищу по партии («партайгеноссе») Борману привлечь Баттеля к партийному суду и исключить его из НСДАП и обещал сразу по окончании войны арестовать офицера.

В 1944 году Баттель был уволен с военной службы по болезни и вернулся в свой родной Бреслау, где был призван в фольксштурм и сразу попал в плен, после освобождения из которого поселился в Западной Германии. Суд по денацификации не позволил ему вернуться к юридической практике. Умер Баттель в 1952 году близ Франкфурта. 22 января 1981 года Яд Ва-Шем признал Альберта Баттеля (1891–1952) Праведником народов мира.

Майор Макс Лидтке (1894–1955) был признан Праведником народов мира 24 июня 1993 года. Его уволили с поста коменданта города через два месяца после инцидента. Лидтке отправили на Восточный фронт, где он был взят в плен и спустя десять лет после войны умер в исправительно-трудовом лагере, не дожив немного до так называемой «Аденауэровской амнистии».

Зато до нее дожил начальник айнзацгруппы, солдаты которой издевались над евреями Перемышля. В 1955 году Бруно Штреккенбах вместе с другими военнопленными благополучно вернулся в Германию и умер своей смертью в 1977 году в Гамбурге — городе, где он начал свою карьеру в должности начальника гестапо.

Самую долгую жизнь из участников этой истории прожил садист-эсэсовец Йозеф Швамбергер. Сбежав в Аргентину в конце войны, спустя 35 лет он был экстрадирован в Германию, где в 1992 году был осужден к пожизненному за­ключению и умер в тюремной больнице 8 лет спустя, в 2004 году.

Не было бы счастья, да несчастье помогло

Как сложилась дальнейшая судьба беглецов из Генерал-губернаторства? Что стало с теми, кто перешел реку Сан и был препровожден в советский лагерь или несколько позже попал под депортацию? Им, представьте, несказанно повезло. Не только потому, что таким образом спаслись от катастрофы. Но и оттого, что погостить на островах архипелага ГУЛАГ пришлось относительно недолго. Спустя год-два их пребывания в местах не столь отдаленных, 12 августа 1941 года, Президиум Верховного Совета СССР издал указ об относящейся к ним амнистии.

Какая такая амнистия в августе 1941-го, когда танки Гудериана рвались к Москве? Никакой амнистии бы не было, кабы не соглашение Сикорского — Майского, подписанное премьер-министром польского правительства в изгнании и послом СССР в Великобритании 30 июля 1941 года в Форин-офисе, в присутствии самого Черчилля. Советское правительство признавало утратившими силу советско-германские договоры 1939 года, включая тот, о дружбе и границе, с которого начиналась эта статья. Больше того, пообещало предоставить амнистию всем польским гражданам, содержащимся в заключении на советской территории.

Всем, независимо от того, какие обвинения им были предъявлены. Независимо от того… Стало быть, исходили из постулата, что никакие они не преступники и по большей части осуждены по сфабрикованным обвинениям. 1 октября 1941 года Берия доложил Сталину и Молотову, что из тюрем и лагерей освобождены 50 295 человек. Сколько среди них евреев, неизвестно, ясно лишь, что в числе осужденных за незаконный переход границы — едва ли не все.

Куда они отправились дальше? Чем стали заниматься? Не только освобожденные из лагерей, но и спецпоселенцы, которым разрешили уехать из ссылки? Им выдавали временное удостоверение по установленной НКВД СССР форме, действовавшее три месяца. Потом они могли в открытом вновь польском посольстве получить польский паспорт, и в милиции — вид на жительство.

Польские евреи… воевали в Ташкенте

Это «удостоверение», аналог справки об освобождении, выданное сроком на три месяца и подлежащее обмену на паспорт, подшито в каждом из изученных мною уголовных дел. Там сказано, что амнистированный польский гражданин такой-то «имеет право свободного проживания на территории СССР, за исключением пограничных районов, запретных зон, местностей, объявленных на военном положении, и режимных городов», что он «направляется к избранному месту жительства». Или так: «Убыл в Бузулук Чкаловской области». Что это их потянуло в Бузулук? А то, что там располагался один из пунктов формирования польской армии.

Откуда польская армия в Советском Союзе, приложившем все усилия, чтобы она была разбита? Все оттуда же, из того же соглашения Сикорского — Майского, в котором советское правительство давало добро на формирование на своей территории польской армии. Ее командующим был назначен недавно освобожденный польский военнопленный генерал Андерс. 23 августа 1941 года советско-польские призывные комиссии прибыли в лагеря военнопленных, и уже через две недели около 25 тысяч польских солдат и офицеров отправились в Саратовскую и Чкаловскую области, где набиралась армия Андерса.

Туда же ринулись польские евреи, освобожденные из лагерей и спецпоселений. Принимали их неохотно. «Я оказался в весьма затруднительном положении, когда в армию стали поступать представители национальных меньшинств, прежде всего евреи, — писал в мемуарах Андерс. — Как я уже говорил, определенная часть евреев радостно приветствовала советские войска, вступившие на польскую территорию в 1939 году. Поляки не могли забыть об этом, и мне пришлось сглаживать противоречия и усмирять конфликты».

Их патриотический порыв был обусловлен не только сравнением жизни в довоенной Польше, где евреев хоть и дискриминировали, но все же позволяли вести привычный образ жизни, с советской действительностью. После того, как формирующуюся армию перевели в Среднюю Азию (штаб Андерса расположился в Ташкентской области), пошли слухи о ее возможном выдвижении за рубеж. В итоге так оно и вышло, в 1942 году части армии Андерса были выведены из СССР в Иран и оттуда в Ирак и Палестину. У польских евреев появился реальный шанс легально уехать из СССР. А для сионистов, к числу которых относился Менахем Бегин, бежавший из оккупированной немцами части Польши в советский Вильнюс, — еще и возможность добраться до Палестины, где можно будет покинуть Андерса и посвятить себя борьбе за создание еврейского государства.

В общем, неудивительно, что в районе Ташкента в 1941–1942 годах скопилось довольно много молодых людей специфической наружности, выходцев из еврейских местечек Польши. Это я к тому, что именно к тем временам относится возникновение разговоров о том, что евреи воюют в Ташкенте. Принято считать, что почву для антисемитских слухов дали эвакуированные евреи. Между тем, среди них не могли быть так уж заметны мужчины призывного возраста. А среди ринувшихся туда польских евреев — вполне (как уже говорилось, в основном это были молодые мужчины).

Особенно доброму отношению к этим людям местных жителей не располагало и то, что у них, в отличие от окружающих, была возможность получать посылки через Красный Крест и еврейскую организацию «Джойнт». Для части польских евреев, добиравшихся в Среднюю Азию, промежуточным пунктом стал Восточный Кавказ. Там, в Дербенте, зимой 1942 года загибался от голода мой 16-летний отец, эвакуированный вместе со школой ФЗУ из-под Ленинграда. Покуда не встретил семью польских евреев, немного его подкормивших. Они предложили выправить ему документы как будто бы их сына и вместе с ними отправиться в Палестину. Ходили слухи, польских евреев собираются туда отправлять. Отец наотрез отказался. Во-первых, потому что не знал, жива ли его мать, оставшаяся на оккупированной территории, ее печальная участь стала известна позже. И, во-вторых, беспокоился о советской матери-родине, защищать которую вскоре отправился, записавшись добровольцем. Случись все иначе, не читали бы вы сейчас этих историй, их автор просто бы не появился на свет.

К сентябрю 1942 года эвакуация армии Андерса была завершена. 75 тысяч военнослужащих и 37 тысяч членов их семей и других гражданских перебрались в Иран. Среди тех и других было около 7 тысяч евреев, включая 700 еврейских сирот (известных как «тегеранские дети»).

Правда, при формировании армии Андерса поляки не досчитались многих тысяч своих офицеров, плененных Красной армией в 1939 году. В чем тут дело, они поняли лишь в 1943 году, когда немцы раскрыли массовые захоронения расстрелянных под Катынью. Советская пропаганда приписала убийство польских офицеров фашистам, но поляки этому не поверили. Тогда Сталин, обидевшись на их «клеветнические обвинения», разорвал отношения с польским правительством в изгнании. СССР признал свою вину в катынском преступлении лишь спустя пять десятилетий.

Удивительно, что и оставшиеся в Советском Союзе беглецы из Польши, не сумевшие уехать с армией Андерса, со временем вернулись на родину, всего около 180 тысяч человек. В соответствии с советско-польскими соглашениями о репатриации, заключенными в конце войны, их опять было решено считать польскими гражданами. А уже из Польши — куда глаза глядят, прежде всего в Палестину.

В их числе были три брата Фесселя из польского города Кросно, в 1945 году вернувшихся из Ташкента в Польшу, а спустя три года оттуда в Израиль. Правда, в октябре 1939 года через реку Сан перебрались в СССР пятеро братьев, но двое из них растворились на просторах огромной страны. Я читал все пять уголовных дел, по одному на каждого из братьев. Протоколы задержаний, допросов, выписки из протоколов ОСО — три года ИТЛ, пять лет ИТЛ.

Один из невернувшихся, Изак Фессель, как записано в обвинительном за­ключении, «незаконно перешел границу с целью якобы уйти от преследования германских властей». Он был самым старшим из братьев. В отличие от них, неженатых, он, 37-летний, оставил в Кросно жену и двоих детей, рассчитывая позже за ними вернуться. Он сам не вернулся из лагеря…

«Мама не пыталась перейти границу вместе с папой, — рассказывал мне в декабре 2021 года Юлиан (Вольф) Фессель, сын Изака, ныне житель Иерусалима. — Мама не хотела, во-первых, из-за двоих маленьких детей, а во-вторых, она читала еще до войны о немцах и думала, что они люди культурные, что не будут убивать женщин и детей, только мужчин…»

Сохраняя лексику моего собеседника, прошу учесть, что ему в момент разговора было 94 года. Фотографию своего отца он впервые увидел в 80 лет. Копию крошечного фото из уголовного дела ему показал зять, израильский историк Зеев Левин, после того как покопался в архиве Вашингтонского музея Холокоста.

А каким образом выжил сам Юлиан? «Мама сумела выправить христиан­ские документы, и мы жили по этим документам три года. Нашли деревню под Варшавой, где нас никто не знал, жили как все, ходили в церковь, мама работала «у людей». Когда война закончилась, мы снова стали евреями. Приехал один раввин из Лондона, рав Шойнфельд, собрать еврейских детей, оставшихся в живых. Он разыскал меня и взял с собою в Лондон, в ешибот, и я учился в этом ешиботе два года. Мне было трудно, потому что за годы войны забыл религию, я молился Иисусу. Так я убежал из ешибота, вернулся в Польшу, жил вместе с матерью и сестрой, Даниэлой, покуда в 1963 году мы не переехали — вернулись — в Израиль».

Такая вот поразительная история. Чаще, понятно, бывало наоборот, благодаря арестам и депортациям немало выходцев из Польши спасались от неминуемой гибели. Истории о том, как кто-то из членов семьи остался в оккупированной немцами части Польши и погиб, рассказывали буквально все добравшиеся оттуда в Советский Союз и по этой причине выжившие.

В лагерях смерти погибли родители и сестра одного из крупнейших совет­ских композиторов ХХ века Мечислава Вайнберга, единственного из семьи, кому удалось из оккупированной Варшавы дойти до Минска. Мои ровесники хоть и прошли в большинстве своем мимо его опер и симфоний, зато помнят наизусть песню из «Последнего дюйма», до сих пор по волнам нашей памяти «тяжелым басом гремит фугас, ударил фонтан огня, а Боб Кеннеди пустился в пляс, какое мне дело до всех до вас, а вам до меня». Как и сочиненный им же первый советский рэп, про Винни-Пуха. А сколько талантов сгинуло в огне Холокоста, сколько новых — не появилось на свет…

Мост между прошлым и будущим

Не менее удивительная судьба ждала лейтенанта Ивана Кривоногова, того, кто последним вышел из ДОТа на реке Сан. 4 июля 1941 года он попал в плен, где провел всю войну, почти четыре года. Не раз бежал, неудачно, при подготовке одного из побегов убил лагерного провокатора, за что был переведен из лагеря военнопленных в концлагерь, потом другой, на остров Узедом в Балтийском море, где проходили испытания «Фау-2». И вновь, во главе группы единомышленников, стал готовить побег — на этот раз на лодке. И отказался от этой затеи лишь после встречи с Михаилом Девятаевым, пленным летчиком-истребителем, сбитым в июле 1944 года в бою под Львовом, поблизости от тех мест, где охранял границу Кривоногов. Он убедил подпольщиков, что успех может гарантировать только захват самолета. Ключевая роль в организации побега принадлежала Кривоногову. Утром 8 февраля 1945 года он убил конвоира, они с Девятаевым сумели подобраться к «Хейнкелю-111», и тот вырулил самолет на взлетную полосу. Кривоногов помогал ему, обессиленному (он весил 36 кг), тянуть штурвал на себя. Как отец сыну в фильме «Последний дюйм». На перехват был поднят истребитель, но Девятаев оторвался от преследования и, перелетев линию фронта, сумел посадить самолет в расположении 61-й армии.

После спецпроверки Кривоногов был восстановлен в лейтенантском звании и демобилизован. Тем не менее вызовы в «органы» продолжались еще несколько лет, уже в родном Горьком, куда он вернулся и до пенсии трудился простым рабочим. «Меня неоднократно вызывали в органы МГБ, допрашивали, глядя на меня как на преступника, и в гражданских организациях смотрели и смотрят как на человека, не внушающего политического доверия, — изменника Родины», — писал он 15 октября 1956 года в заявлении в ЦК КПСС о восстановлении в партии. Первую награду — орден Отечественной войны — он получил в 1958 году. Годом раньше Девятаев получил звание Героя Советского Союза. Это случилось не без участия Сергея Королева, еще осенью 1945 года посетившего Узедом и распорядившегося привезти к нему летчика. Самолет, на котором улетели узники концлагеря, был не простым, на нем размещалась аппаратура дистанционного пуска и наведения ракет «Фау». На ее основе в 1948 году была создана первая советская ракета.

Иван Кривоногов умер в 1988 году. Девятаев пережил его на 14 лет. Успел за несколько месяцев до смерти, летом 2002 года, приехать на тот аэродром, поставить свечи своим товарищам и встретиться с немецким пилотом, который должен был догнать и сбить угнанный им «Хейнкель».

Наверное, есть смысл сказать еще и о том, что в 1944 году Перемышль был окончательно освобожден советскими войсками, а в 1945 году передан Польше — весь город, по обе стороны реки Сан — и снова стал Пшемыслем. Мост через реку Сан дожил до наших дней. Правда, в ближайшее время его переделают в пешеходный, уже объявлен тендер, а новый железнодорожный мост возведут рядом со старым.

Как только закончится пандемия, сразу — туда, успеть своими глазами взглянуть на него, хоть немного еще постоять на краю. На краю моста через реку Сан, где шло движение от смерти к жизни. Те, кто остался на другом берегу, почти все погибли. Те, что перебрались на этот, в большинстве своем выжили, у них родились дети и внуки. Иногда мне кажется, что они с разных сторон моста обращаются друг к другу, пытаясь перекричать грохот орудий и звук пулеметных очередей июня 1941-го, гул товарняков и рев грузовиков июля 1942-го.