|
Об авторе | Майка Лунёвская — псевдоним Ольги Александровны Жмылёвой (09.05.1988, Тамбов). До 16 лет жила в селе Берёзовка. Окончила Тамбовский государственный технический университет по специальности «юриспруденция». Работала помощником аудитора, оператором аттракционов, бухгалтером, позднее — в гастролирующем детском театре, юристом в Тамбове. Участница семинара отдела поэзии журнала «Знамя» Форума молодых писателей России (Фонд СЭИП, Звенигород, 28 ноября — 4 декабря 2021). Живет в селе Берёзовка. Дебют в «Знамени».
Майка Лунёвская
мои со мною
* * *
Это не город, а частный сектор,
публично повешенное бельё.
До последней воды выкручивает соседка
постельное и своё.
Невольно, но подглядишь — просвечивают дворы.
Что там? Строительный хлам,
мусорные дары —
русский стиль «Сделай сам».
На вопрос «Из какой ты дыры?» —
все из одной, сестра.
Эти здания были отданы под торговлю,
этот воздух — рекламным вывескам.
Если мир — театр, то сколько довольных ролью?
Больше всего в любительском.
Что ещё? Вещевой овощной
рынок, где пахнет рыбой.
Пивной магазин «На дне».
Жизнь как табличка на входе, словом «закрыто»
повёрнутая ко мне.
* * *
кажется здесь ещё можно купить кассеты
так далеко от новшеств и от излишеств
дед с костылём торгует возьми газету
рыночный день и путь по рядам извилист
много чего но денюжки пожалеем
тапки трусы носки чехлы для мобильных
ярко растёт в картоне оранжерея
справа ряды с цветами для клумб могильных
в платье мужском и в головном уборе
здесь в суете базарной стоит не к месту
батюшка поп служитель скажи любое
что выдаёт любопытство ему известно
голуби смотрят как продаются бодро
гречка пшено и рис на асфальте в вёдрах
там же ещё в мешках на поддонах низко
запахом чебуречным промаслен воздух
и толкотнёй плотной толпой замызган
трогали торговались ходили долго
пёстрая бедность шмотки на босоту
я говорила как мы живём убого
я говорила как мы живём у Бога
непонятно в чём но видела красоту
* * *
«Мы живём на дне воздушного океана» —
говорила Анна
перед смертью, а когда сужались сосуды,
что говорила, я говорить не буду.
Лёжа в яме кровати,
откуда не встать ей,
порывалась уйти домой (да мы дома! дома!),
не узнавала, кто мы.
Она уходила осенью, а весной
расступилось небо синее, поплыло,
и я вспомнила, да, похоже, что под водой,
только очень светло.
* * *
в поле выброшен телек
что по нему смотрели
было когда теплей
рекламу и синема
что показывают теперь
по всем каналам зима
от жительства за версту
в лесу деревянный стул
и не узнать никак
может принёс рыбак
озеро озерцо зерцало
рядом когда рябило
что ему там мерцало
на дно тащило
телеком в поле стулом в лесу
словом в сетях рыба сия
так обнаруживают себя
* * *
Хожу в лес почти каждый день.
День длиннеет на эн и на е.
Чтобы разнообразить, хожу окольным.
Возвращаюсь по огороду или…
Гуси не заходят сами, ждут, когда их загоним.
Уток мы всех порубили.
И петухов порубили, поэтому курицы лучше несутся.
Сегодня снесли семь.
Три из них съем
на завтрак. На Пасху оставим сорок, должно хватить.
Брат говорит, что пойти тут некуда.
Но нужно ходить.
* * *
я избежала людей и сижу не ною
мои со мною
я не хотела с ними
а вдруг увидят, что я плохая?
скажут: лицо твоё снимем
что за лицом посмотрим
а что там? откуда я знаю?
отсюда не видно
и я не снимаю
если видеться редко
раз в год приезжать на фест
из нездешних мест
вечным провинциалом
с возможным потенциалом
бог не выдаст москва не съест
а насколько спокойней вечер ходить по полю
никого тут нет деревья на водопое
подошли к ольшанке близко остались ивы
можно честно перед собою
и так красиво
* * *
В чём свобода или заточенье?
В целом здесь светлей и живописней.
От событий, говоря точнее,
жизнь вдали от настоящей жизни.
Снег нападал, пролетела птица,
сделали ремонт хороший в церкви.
Зная, больше нечему случиться,
почему-то люди любят цепи.
Вот лежат нарядными рядами.
Кладбище. Хорошая погода.
Вот весна с бумажными цветами.
Перемена времени и рода…
…Расскажи мне, мама, в чём свобода?..
* * *
— Кто здесь жил? А вы не знаете,
семьянин или алкаш?
Дом, в котором много памяти,
продаётся — не продашь.
Сколько дом шкурили, красили
в ярко-синюю эмаль.
Сколько в нём курили, квасили,
отмечали труд и май.
Жили, умерли, не нажили.
— Чья семья? Да уж не наша ли?
* * *
Осень.
Вот сейчас могилки окосим
и так до Пасхи.
Божья коровка, не бойся,
закрывай свои чёрные глазки.
На красной спинке
принеси нам блины на поминки,
пирожки с начинкой из яблочного варенья,
булочки и печенье.
На, заползай на ветку,
лети, улетай на небко.
Передай привет для близкого человека.
* * *
В сидячем поезде на Камышин
охрана едет всея Руси.
«Мы вахту отнесли, гуляй рванина!»
(Денис, 41, бухой в дрезину)
15 дней — за тридевять земель,
15 дней — в семье. Таких семей
по всей России.
Условия зависят от усилий?
Кому ты гонишь!
Есть в опыте первоначальном
и в капитале есть печальном,
но важно то лишь,
что важно для тебя.
Ты — то, что помнишь.
Он помнит, как взяли в армию:
«До дембеля меньше месяца.
Умирает мамка.
Она повесилась».
Потом говорит:
«Да, был. Не скрываю. Но всё погашено.
Это ещё в девяностых. И то! По мелочи».
Все молчат. Говорить не о чем.
Потом говорит про кота, которого он любил,
из газеты и скотча делал дубинку, бил,
приучал к лотку:
«Кот явился ко мне во сне,
кот явился живой совсем
и сказал: «Не бей
тех, кто тебя слабей»,
и тогда я всё понял!
Понимаешь? Вообще всё!»
«Уважаемый! Можно потише?!
Почему мы должны это слушать?! Не понимаю».
Поезд идёт в Камышин.
Не могу записать, разрядился, наизусть зачем-то запоминаю.
* * *
Когда иду до школы и обратно
и окна отражают свет закатный,
мне кажется, что внутренний горит,
как будто в школе поздние уроки,
а может, подготовка, бал осенний,
поэтому не выключили свет,
и видно всю ботанику растений
на полках шкафа. Это кабинет,
в котором географию, немецкий,
труды — что только в нём не проводили,
поскольку это маленькая школа.
Иду и вижу: свет не погасили,
и радостно, и жутко от такого,
ведь знаю же — закрыта, и давно.
Но, вспыхнув, уцелевшее окно
со скоростью заката гаснет тоже,
и кажется, там кто-то есть внутри
и ходит в пустоте, уйти не может
и вслух зовёт: «Смотри меня, смотри».
| 
