НАБЛЮДАТЕЛЬ

рецензии

Слабый тургор

Алена Жукова. Страшная Маша. — М.: АСТ, 2021. — (Городская проза).

Что поражает взявшегося прочесть «Страшную Машу» еще до чтения? Это 300 000 предыдущих прочтений, триста тысяч, господа! И тут не походя, тут не отметиться. Здесь читатель ничего не должен автору. Здесь просто один континуум. Будем разбираться: какой?

Начало книги — эмоционально форсированное: прямоговорение, бьющее по глазам, или опрокидывающееся на вас как ушат ледяной воды. Автор не заигрывает с читателем, делая описательные реверансы, а сразу ставит в известность: девчонка-то порченная, ну, в смысле, не уродилась и вообще мизерабль и чудовище, с каким «ни один мужик в одном доме находиться не сможет». Девочка — «фактор развода».

«Девочка не бегала, не прыгала, ходила медленно и часто, замирая, останавливалась, словно прислушиваясь к чему-то внутри себя. Если кто-то пытался вывести ее из этого ступора, она начинала орать. Очень неприятно было смотреть, как ребенок сидит часами, уставившись в одну точку, по-старушечьи мусоля в руках кончик какой-нибудь тряпочки, все равно, платьица или скатерти, и беззвучно шевелит губами».

Очень скоро девочка покажет родным и малознакомым, встречающимся на ее пути, свой характер, внутреннюю суть: взрослое осмысление событий, совершенно неожиданное для худенького девичьего тела. Тело-то свое «страшная» Маша никому показывать не желает, судорожно держится за ткань, когда воспитательница Танька Олеговна старается в наказание стянуть с нее простыню. У кого из нас не было подобной абъюзивной ситуации в детском саду или начальной школе?

А кто лучше других знает наше уязвимое место, умеет наступить на мозоль, поковырять в ранке? Самые близкие. Кто из нас хоть раз в жизни не слышал подобного: «С такими дырками теперь тебя никто замуж не возьмет»? Возможны варианты: кому ты нужна такая толстая/худой, длинная/низенький — нужное подчеркнуть. Мама и бабушка Маши тоже знали толк в родственной поддержке, ведь они любили свою «страшную» девочку. Посему: «Маша еще ни разу в жизни никуда не выезжала, даже на короткое время. Ей очень хотелось заснуть, например, в незнакомом доме, пройти по улице, которая неизвестно куда выведет».

И таких знакомых историй из детского, внутреннего, общего между «Страшной Машей» и нами не перечесть. Писать нужно о пещерном, о первородном, о простых радостях — о понятном читателю любого уровня подготовленности. Кажется, автору это хорошо известно. Пишет книгу не то чтобы знаток душ человеческих, не специалист по психологии, а просто один из нас, чувствующий, рефлексирующий, сопереживающий, просто вдобавок к честности и прямоте еще и счастливый обладатель писательского дара.

«Машенька стоит босая в ночной рубашке и плачет. Она уже видит, как с потолка стекла мгла, превратившись в черный поток людей, поднявших, как на гребень волны, лодочку гроба. В нем сейчас уплывет от них бабушка. Маше ее очень жалко, она уже давно простила все обидные слова и прозвища, она совсем не злится и молчит, только быстренько подбегает и, уткнувшись мокрым лицом в старушечью шею, шепчет на ушко: “Я тебя люблю и никогда, никогда тебя не забуду, и Витенька тоже. Мы в эти выходные цветочки тебе на могилку принесем…” Бабушка вскакивает и отталкивает внучку. Маша падает на пол».

Обычную, казалось бы, семейную историю с ее дрязгами и любовью-ненавистью автор расширяет до перспективы в полтора века, подменяет обыденность историческим полотном. А читателю позволяет заглянуть в прошлое нескольких поколений из Машиного окружения. Кто не мечтал узнать, как предки существовали, чем жили, о чем говорили, к примеру, пятничным вечером под Рождество? Маше и младшему ее брату Витеньке — не без труда, не без судорог и пены на губах, не без жутких сновидений — это удается. Никому не пожелаешь в настоящей жизни такой мучительной особенности: предвидеть. Но тут автор примерил на себя способности своих героев и подготовил читателя к разгадке их тайны, соткав сюжетную ткань виртуозно: полуреальность ощущается абсолютно реалистично, несмотря на разбег от красных комиссаров до зомби.

Читая «Страшную Машу», споришь с собой: что это — фэнтези, реалити-сага, приключенческий сиквел, автофикшн, театр вербатим? Компиляция жанров усиливает эффект рассказчика, подогревает интерес по ходу повествования. Форма художественного произведения отвечает потребностям авторского высказывания (по Вязмитиновой). Да, и форма, и выбор смешения жанров (без нарушения внутрижанровых законов) продиктованы идеей авторского высказывания. Жанровая размытость при плотности сюжета, отсутствие ненужных словопрений, нажима и навязывания, буквальное проговаривание истории существенно сокращают дистанцию и создают контакт между нарратором и читателем. Чувствуешь рассказчика и темп его рассказа, тревожность слога, перманентный саспенс. Чувствуешь себя внутри реальных монологов и диалогов.

Разножанровость непременно расширит круг читающих эту книгу: одних завораживает макабр, других — психологизм, третьих — обещанный фабулой свет — все это здесь есть и удачно переплетено. А написано ровно, без зацепок, — темп легко гонит тебя; насыщенность действий заставляет, затаив дыхание, вслушиваться: что там за сквозняком, хлопающей форточкой, шевелящимися шторами?

Но сколько ни убеждай читателя, что автор и его герой — не одно и то же, любвеобильный и жадный к фактам читатель не верит. Он выискивает совпадения, подтверждения своим догадкам: ага, видать, с себя пишет, видать, эта авторка сама в детстве хотела неприятностей своему отчиму, воспитательнице, соседям…

Виной такому читательскому видению — фасеточное зрение писательницы, расширенный зрачок, отражающий свойственную человеческой душе кривизну. Отсюда — точность препарирования, стиль письма, оголяющего проблемы, болевые точки. Изучая поступки персонажей, сравнивая, сопоставляя, читатели объективируют себя. А объективирование зачастую саморазоблачительно. Люди ищут в других изъян, в себе — оправдание.

Маше в каждом человеке видится и червь его греха, и мотылек (ангел) его обоженности, видится неприметное для обывателя, подспудное. Сумеем ли мы, читатели, увидеть сокровенное в тексте? Поверим ли себе, своей догадке? — самый бесстрашный, самый нестрашный, самый красивый персонаж тут — страшная Маша. Больше других понимающая о жизни, одаренная сверхспособностью, а красивая и сильная простым человеческим чувством: милосердием и любовью. Как убедительно подмечает автор: «Люди сами торопят свою смерть. Дверца не заперта и всякий раз широко распахивается, как от сквозняка, когда прорываются гнев и злоба. Они сами открывают ее для себя и для других, когда перестают любить».

Когда перестают любить, знайте об этом.

Галина Калинкина