Об авторе | Елена Тулушева родилась в Москве. Окончила Институт психотерапии и клинической психологии, ВЛК Литературного института и магистратуру «Литературное Мастерство» НИУ ВШЭ. Лауреат российско-итальянской премии «Радуга», премии им. Лескова «Очарованный странник» и др. Автор книг «Чудес хочется», «Виною выжившего», «Первенец».

Елена Тулушева

Никогда не ходите на встречу выпускников

рассказ

Я вам серьезно говорю, никогда не ходите на встречи выпускников. Особенно если вам тридцать три. Возраст сами знаете кого, но в нашем патриархальном обществе считается, что только мужчины к тридцати трем должны хоть чего-то достичь. Карьера там, или семья, или кругосветка… Женщины в этой гонке тридцатилетних не участвуют. Почему? Потому что женщина должна была все это успеть к двадцати пяти. А в тридцать три она уже старшего в школу ведет, младшего в Монтессори-сад, имеет свое процветающее дело и постит фоточки в Инстаграме, оголяя кубики пресса. А если нет — то ты уже безвозвратно потеряна. По крайней мере, для твоих одноклассников. Другим мужикам и подругам ты еще можешь заливать про то, как много раз обжигалась, была растоптана и воскресала, можешь травить выученные уже истории про аргентинского художника, за которым ты все-таки не полетела. Но для тех, кто с тобой отсидел общеобразовательную десятилетку без всяких там уклонов, для них ты не Надин, а просто «Надька со школы, у которой ничё интересного так и не случилось».

Почему я о возрасте Христа? Не знаю, вы тут ведущий, вам виднее. Пере­осмысление? Может быть. Вы сказали говорить то, о чем сейчас хочется — ну вот об этом и хочется, наверное, про итоги и достижения. В общем, единственное мое достижение к возрасту Христа, так вот разве что уехала я «за бугор». Хотя не велик бугор, в Вильнюс. Да и то потому что контору нашу релоцировали. То есть и здесь, получается, не мое достижение, а стечение обстоятельств, обычная рыночная экономика, в которой наши зарубежные владельцы посчитали, что московский офис обходится непозволительно дорого.

Естественно, одноклассникам своим я это представляла в другом свете: долго строила карьеру, пошла на повышение, испанский и литовский офисы сделали мне предложения, пытаясь переманить уникального специалиста, и я выбрала Литву, потому что поездом оттуда ехать меньше суток, хотелось чаще навещать родных и друзей, а самолетов я боюсь. Кстати, про самолеты это правда, единственная из всей моей самопрезентации на том вечере. Я их и правда боюсь. Особенно когда начинается турбулентность, вдруг вспоминаю молитвы, иногда просто до слез страшно, даже на людей рядом плевать, могу расплакаться. И алкоголь не помогает. Завидую этим мужикам, едва вползающим на борт и тут же засыпающим. Я если выпью, так мне не только страшно, да еще и тоскливо так, хоть удавись, начинаю рыдать еще до взлета. Хотя теперь, наверное, много поменяется — как думаете? Есть шанс, что я теперь смогу летать спокойно? Не знаете… Жаль. Хотелось бы. Могли бы и обнадежить.

В общем, ехала я после встречи выпускников. И это я вам скажу то еще удовольствие в моем возрасте при полном штиле в личной жизни. Потому как если в двадцать семь твое присутствие на встрече может быть приятным для тех, кто заметно выигрывает на твоем фоне (ну и что, что разведена, я хотя бы замужем побывала, не то что Надька), то в тридцать три тебе уже просто будут открыто сочувствовать, как полной неудачнице. И вот не надо мне тут про то, как поменялось представление о женщинах в последние годы, что в Инстаграме все по-другому, что поиск себя — это важнее. Вся эта осознанность и «фокус на я» — это все для выпускников каких-то других модненьких школ, куда родители привозят утром на машинах, забирают после уроков, чтобы доставить чадо к репетитору, где в конце каждой четверти детям устраивают огоньки, а выпускной отмечают в ресторане.

Наша же школа была на Цветном бульваре. Центровая. А что это значило в конце девяностых? О нет, уверена, что вы не угадаете. Это значило, что большая часть моих одноклассников все еще жили в коммуналках. Это самые простые семьи работяг, которые не получили свои хрущевки, а потому и в девяностые все еще продолжали скандалить из-за того, кто израсходовал чужой рулон туалетной бумаги или спер со стола сахарницу. Потом началась застройка центра, и к старшей школе семьи моих одноклассников постепенно начали выселять на окраины, соблазняя метражом и отдельным санузлом.

А когда кого-то переселяли, то ребята все равно продолжали ездить в нашу школу. Не потому, что она была хорошей, а потому, что в этих новых районах школ вообще не было. Москве нужно было освободить центр, и с этим отлично справлялись. А мы держались за свое центровое братство, собирались по пятницам «на камне» и пили теплые баночные коктейли «Отвертка» и «Трофи». Мерзость неописуемая. До сих пор привкус помню. Но какая разница на привкус, когда тебе кажется, что весь мир для вас, и что вы самая крутая компания на районе. Не важно, что просто все более старшие из молодежи либо переселились, либо спились.

Кстати странно, но из нашего выпуска никто и не спился. Даже на встречи приходят почти все, кроме совсем уж фриковатых. Были у нас пара человек, как из другого мира. Один Валя — танцор бальных танцев. Такой умирающий лебедь. Выправка, конечно, была, осанка, походка, но вот жесты, мимика, как будто только что на сцене Большого в него выпустили ядовитую стрелу, но до конца не добили. Второй Тихомир — гениальный мальчик, немного двинутый. Он решал всегда на контрольных оба варианта, но вовсе не для того, чтобы дать списать нормальным людям, а чтобы «не осталось нерешенных задач в его пространстве». Причем иногда мог решить всю контрошку, сложить в рюкзак и просто уйти с диковатой улыбочкой в середине урока, забыв отдать листок учителю. Ему в первое время ставили двойки, пытаясь перевоспитать, но самому Тихомиру было вообще по барабану на оценки, и за него всегда приходила скандалить мама, а мама скандалить умела, так что в итоге Тихомира оставили в покое. В конце концов, он исправно таскался на все олимпиады от нашей школы, принося периодически (когда задания расценивались им как интересные) кубки и медали.

В общем, по этим двум еще в средних классах было понятно, что они свою жизнь будут строить по какому-то особому маршруту. А все остальные в нашей районной школе росли с четким пониманием тех самых будущих целей и ролей в жизни. Для парня: откоси от армии, закончи какую-нибудь заочку, устройся к бате в офис, купи девятку, женись к 25. А для девушки и того проще: закончи хоть что-нибудь, выйди замуж и роди.

Что, простите? А, да, вернуться к той поездке после встречи выпускников. Да что там возвращаться. Так себе поездочка вышла, как вы понимаете по итогу. Но она и с самого начала не складывалась. Я взяла верхнюю полку в купе, чтобы ни­кто не трогал, пока буду тихонько пускать слезу о своих неудавшихся годах. Не тут-то было. Всю ночь мелкий пацан на нижней полке шумно дышал ртом. Мне всегда тяжело, когда слышу, что человек рядом не может нормально вдохнуть — как будто у самой нос заложен, и на лоб давит. А тут не сочувствие, а злость, что его сопливого потащили, а мне эту ночь в клетушке купе надо перекантоваться и не заразиться бы еще. Потом он часов с двенадцати начал проситься на весь вагон «посикать». Мать его раз пять переспрашивала, вот именно так и называя: «Точно тебе надо посикать или просто пися болит?» Аж передернуло. Что за слова у них такие, в этом мире мамашек. Я и не помню, сколько раз он просыпался. Может, застудился, а может, и предчувствовал что. Но ей то ли спать хотелось, то ли не верила, что ему надо, но она его так и не вывела в туалет.

Это, наверное, и было последнее запоминающееся — нытье его про «посикать». А потом уже помню, как снаружи стою. Детали? А зачем детали? Дать мозгу переработать… Что там было, вспомнить бы… Светало уже. Такое розоватое небо, лесополоса. Звуков совсем не помню, запахов тоже. Наверное, пахло свежестью в такое раннее время, но это я уже додумываю… Нет, с деталями кажется плохо, но я хорошо помню мысли. Одни и те же мысли в голове крутились.

Вот я стою там с телефоном. А как я его с собой вытащила, кстати? Обычно в поезде кладу под подушку, но если б он под подушкой был, тогда бы я его не нашла. Видимо, в кармане оставила. Не важно. Так вот я стою, а в голове как мантра: надо позвонить, кому-то надо звонить. И чувствую, что голова очень тяжело работает, но я знаю, что надо в таких случаях кому-то звонить. В фильмах так показывают. Но кому? Я же не помню номера, не помню, кому хочу набрать, но хочу… Потом тыкаю в телефон, нажимаю на зеленую трубку, там выходят последние из набранных. Первый сверху «Венька». Я когда уходила с нашей встречи из ресторана, со всеми своими попрощалась, а Венька куда-то отошел. Мне захотелось его обнять на прощание, а время поджимало, поезд. Я специально взяла поезд на ту же ночь, чтобы не реветь потом дома у мамы после встречи выпускников. В дороге как-то полегче: оставляешь там эти свои слезы, сдаешь их в сырой наволочке проводнице вместе с остальным бельем, выходишь на перрон как будто обновленный… В общем, пора мне уже было на поезд, мы все сфото­графировались раз двадцать, обнялись, а Веньки нет. Я ему и позвонила.

Венька к нам пришел в середине первого класса. Такой чуть пухлый добродушный и очень стеснительный. В девяносто третьем не было всяких там соцсетей и мобильных телефонов, поэтому информация между мамочками поставлялась исключительно посредством городских телефонов или во время утренних проводов в школу. А поскольку, как я уже сказала, добрая половина из нас жила тогда еще в не расселенных коммуналках, то и зависать на общеквартирных телефонах было неудобно. Потому причины появления Веньки, вот так вот — в середине года («самого важного года в жизни каждого ученика» — гордо втолковывала нашим неактивным мамкам директриса на торжественной сентябрьской линейке), нам стали известны только спустя месяца полтора. Спросить напрямую мы не решались.

Дело в том, что Венька каждую перемену бегал вниз в холл, где его ждала пожилая дама. Гу-вер-нант-ка — так сказала Лизка, которой это слово поведала в свою очередь ее аристократическая бабуля. Венькина дама сидела там все наши бесконечные четыре урока, и он на переменах не задерживался с приземленными одноклассниками, а бежал сразу вниз к этой прекрасной гувернантке, которая выуживала из своей сумки то пирожок, то сок с трубочкой (это вам не домашний компот в банке), то игру «Ну, погоди!». Мы мельком бегали подглядывать, делая вид, что нам нужен туалет именно на первом этаже (это был единственный туалет с закрывающимися кабинками, на других этажах мы довольствовались просто перегородками-стенками).

И всем тогда казалось, что Венька точно какой-то особенный, избранный. Он и в школе появлялся редко, мог по целым неделям отсутствовать. Учительница говорила, что он много болеет, но нас-то не проведешь: он совсем не был похож на болезненного Стасика, который всегда ходил в шарфиках и закапывал в нос сок алоэ домашнего отжима, вечно теряя свои пипетки и ватки из уха. От Стасика пахло звездочкой, а волосы были сальные, потому что родители старались поменьше его купать, дабы не разболелся.

Венька же был щекастым, причесанным, от него пахло блинами, вкусным банановым шампунем и импортными шмотками. И от этой его необщительности он казался еще более загадочным.

Привлекательности образу Веньки добавила открывшаяся неизвестно каким образом правда, что в предыдущей школе он подрался с учительницей. Эта история передавалась из уст в уста нашими мамами и обрастала все более интересными подробностями. Венька совсем не был похож на драчуна. Но наша учительница с ним общалась очень ласково, что дало нам веские основания предполагать, что его даже классная побаивается. Кому ж хочется получить. Мальчишки его опасались, а мы не общались от стеснительности. Не уверена, замечал ли он это.

А потом к концу года на родительское собрание пришла Венькина мама. Совсем не такая, какой должна быть мама мальчика с гувернанткой и свитером SEGA. Оказалось, что ежедневную вахту в школе с Венькой несет самая обыкновенная его родная бабушка. А все потому, что в предыдущей школе классуха неудачно попыталась заставить домашнего Веньку съесть кашу «Дружба» — бесплатный дар нашего разваливавшегося государства. Кто не знает, это такая каша из недоваренного пшена и переварившегося риса. Как будто вы ее уже съели, стошнили и теперь смотрите на результат.

Венька подобной каши, думаю, никогда не видел, потому как в сад не ходил, а с пяти лет умел сам себе что-то приготовить (это он нам уже потом рассказал, в старшей школе). В общем, такой вот домашний привередливый хомяк учительницу явно разозлил, и она попыталась его схватить за лицо, чтобы кашу эту впихнуть. А Венька, видимо от неожиданности, дернулся, и училкины ногти оставили на его щеке «огромные царапины». Уж не знаю, как много в этой истории было фантазии наших мам, как много Венькиной мамы, и сколько его собственной. В общем, «ребенок испытал глубокий шок и отказывался ходить в школу два месяца».

Прекрасная Венькина мама и не настаивала. Она вообще и дальше никогда не настаивала. Она нашла знакомую знакомых — нашу классную, душевно с ней поговорила и сдобрила подарками (благо работала она продавщицей в центральном универмаге, откуда и доставала сыну классные вещи) и получила гарантию теплого отношения к сыну на ближайшие два с половиной года. Когда вся история прояснилась, за окном был уже апрель, Венька после собрания появлялся раза три от силы, а мы переваривали разочарование.

В сентябре второго класса Венька стал для нас обычным домашним сыночком. Хоть бабушка к тому времени перестала его провожать. Интереса он уже не вызывал, набрал еще килограмм пять веса, и мы так и не начали с ним общаться. Опять-таки не уверена, заметил ли он перемены.

Потом после началки нас всех перемешали. И в средней школе Венька начал общаться с мальчишками. Кажется, они ходили друг к другу в гости играть в приставку или еще что.

Думаю, втихаря многие ему завидовали. У Веньки были идеальные не замороченные очень простые родители: мама продавец, папа водитель. Они разрешали ему не ходить в школу неделями при условии, что он «болеет» дома. А Веньке другого и не надо было. Но из-за его постоянных «болезней», класса до девятого Венька был каким-то отдельным от нас, домашним и не компанейским.

Почему я рассказываю про это? А про что мне рассказывать? Вы, женщина, если хотите, можете сами поговорить. Просто никто не захотел, вот я и начала. Нас тут и собрали, чтобы мы говорили — коллективное проживание психотравмы. А у меня мысль с другой стороны заходит. Вам, видимо, кажется, что я что-то не то рассказываю? Но вы не понимаете: именно это и важно! Я же, может, только сейчас поняла, кому мне на самом деле хотелось позвонить там, посреди лесополосы. Нет, не маме. Маму пугать нельзя, я маму люблю. Надо звонить не тому, о ком нужно заботиться, а тому, кто сам может о тебе позаботиться. Как-то мальчишки рассказали, как Венька им дома блинов нажарил, потому что жрать хотелось, а денег на магазин не было. С таким удивлением об этом рассказывали. Он даже и не спрашивал: просто пошел на кухню и начал готовить, пока все зависали у приставки, мечтая вслух о воооот таком бигмаке.

О Бигмаке, да. Пацан этот в купе, он все, кстати, тоже жужжал перед сном про «Макдоналдс» матери. Такой мелкий, а уже на фастфуде. Будет страдать, как Венька в детстве. Хотя в детстве, наверное, Венька еще не страдал. Он слыл эдаким добродушным толстяком. На физру не ходил, так что смеяться поводов не было. К тому же еще и часто угощал нас шоколадками. А подростком вес начал набирать очень быстро. Тогда я думала, что это у него гормональное. Мама мне говорила постоянно: прыщи — это у тебя гормональное, настроения нет — это гормоны, грудь не растет — мало гормонов. Удобный способ не отвечать на мои вопросы и не решать мои проблемы. Но в тот момент жизни вполне действенно. Поэтому проблемы одноклассников я тоже списывала на их гормоны.

Я вот думаю… а теперь я смогу списывать все свои проблемы на эту вот ночь? Сейчас же модно — травматический опыт, проживание травмы. Что-то из серии «так и не вышла замуж, слишком сложно стало доверять такому миру» или «сильно растолстела после такого травматического опыта, заедала страхи».

Кстати, про растолстела. Венька нас однажды очень удивил своими достижениями. Мы в старших классах очень сдружились, он стал для нас своим в компании. Первый год после выпуска мы каждую неделю встречались, пили, болтали, а под конец первого курса выяснилось, что трое из нас чуть не вылетели из института. В итоге второй курс прошел под знаком активной учебы, и мы встречались на посиделки очень редко, а Венька учился на заочном и работал, потому к нам вообще год не присоединялся, мы его не видели, а парни говорили, что он, кажется, немного сбросил.

И вот представьте себе, встреча выпускников через два года после окончания. Мы даже решили цивилизованно, не «на камне» в сквере, а в кафе. Ну ладно, в «кафе» громко сказано — в «Кружке». Пивнушка для молодых. Сейчас уже, наверное, их и нет, а тогда там можно было взять их фирменного пива за полтинник и сухариков, насыпанных из пачки «Три корочки» на большую тарелку. Если денег побольше, то раскошелиться можно и на «кошку в лаваше».

Так вот сидим нашей компанией. И тут входит Венька. Входит как обычно осторожно, как будто боясь что-то задеть. Точнее, не Венька, а половина его. Он скинул, наверное, килограмм сто! Ну, или пятьдесят. Короче для нас для девчонок цифра нереальная! И вот он заходит. В вельветовой пижонской ветровке, как всегда, вкусно пахнущий. Раза в два как уменьшенный. Глаза стали такие выразительные. Парни, конечно, со своим дебильным «красава», а мы просто помолчали, поулыбались. И заказывает себе Венька не пиво, а чай с каким-то тортом. Парни давай ржать, а он говорит: «Да че, у меня второе свидание сегодня, вот девушку нашел, не хочу, чтобы пахло». Мы с Лизкой переглянулись даже! Никита мой, чтоб вы понимали, в тот момент наворачивает сухарики с чесноком, Лизкин Паша вот эту вот шаурму, со стекающим по его подбородку майонезом, а наш Венька…

Вообще взбесил, конечно. Выпендрежник. Ну ладно, думаем, у него ж первые отношения. Так что простительно. В конце концов, даже порадовались за Веньку. Он ведь по характеру очень приятный.

Вообще мы с Никитой считались самой стабильной парой компании, мы с седьмого класса встречались. Жили вместе — то у моих, то у его, а Венька с этой своей — в отдельную хату. Где-то на окраине совсем, но свое. Мы в гости к ним приезжали, стали у них собираться. Странно было, как будто мы все дети, а они такие взрослые, у себя принимают. И уже как-то несерьезно просто пива с чипсами попить. Приходишь к ним, запахи с кухни — отпад, конечно, Венька готовит, а эта его бабца только ходит и поглаживает его. То поцелует сзади, то за столом за руку возьмет. И как-то так у нее это просто все выходило, что даже раздражало. Думаю, мне Никиту и не хотелось никогда целовать вот так, мимоходом, как будто невзначай. Да он бы удивился, если б я так. Короче, странной она нам казалась тогда, его бабца, не нашего типа. Мы были уверены, что у них ненадолго. Уж очень они разные.

Дальше мы вот так пару лет продолжали общаться, но постепенно начали каждый своей жизнью жить, встречаться реже. На свадьбу к себе Венька нас всех позвал. И даже там, даже на свадьбе как-то у них все по-иному вышло. Не было конкурсов, деньги не собирали, просили ото всех именно подарки, а не конверты, чтобы вот какую-то вещь или билеты куда-нибудь. И даже никто не напился. И вроде весело, но нам с Лизкой как будто и не очень. Я все смотрела на Веньку: десять лет в одном классе, мы его самые близкие друзья, казалось, могли наперед угадать, как у него сложится, а вот смотришь, и как будто совсем другой человек, которого раньше и не замечали. Почему не замечали…

Он, знаете, так глядел на эту свою, как будто первый раз увидел и влюбился. А у нее и платье без фаты, обычное какое-то белое не пышное, и девичника не было, и машина не лимузин, а какая-то ретротачка. В общем, все не так, как мне бы хотелось на своей свадьбе. Но весь день он на нее смотрел, не отрываясь.

И вроде обида такая зародилась. Не на Веньку, а на жизнь. Как будто тогда поняла, что на меня вот так никто не смотрит и, быть может, никогда и не будет никто так смотреть. Мы после этой свадьбы поцапались с Никитой очень сильно. А через месяц примерно и расстались. Точнее, начали расставаться — еще полгода то сойдемся, то снова тошно. Лизка, кстати, тоже вскоре со своим Пашей расстались. Не то чтобы свадьба Венькина виновата, но, может, увидели то, чего раньше не замечали…

Мне кажется, что жизнь на самом деле так и строится, не плавно, а вот такими рывками. Что скажете, господин ведущий? Может, опыт этот не медленно накапливается, а четко есть вехи, события, которые тебя меняют? Ведь есть же конкретный день, когда ребенок первый раз пошел, когда в розетку залез, утюгом обжегся. Вот эта ночь, например, которая нас всех здесь собрала. После нее же тоже наверняка мы должны начать замечать что-то, что раньше было неважно или незаметно? Как во всех этих историях преодоления себя. Вы вот все молчите, а разве у вас не так? Что? Мой Венька? А, интересно стало! Вот вы же мне, женщина, сначала сказали, что я не о том говорю, а ведь получается о том. Да какой он мой... В том-то и дело, что не мой, и не был моим.

Я когда рассталась с Никитой, взяла академ и уехала в Питер к тете. Она устроила к себе в компанию стажером. Они разрабатывали онлайн-игры. На самом деле меня взяли кружки подавать да бумагу заказывать поначалу. Я только там вдруг заметила, что вообще-то можно по-другому жизнь строить, что люди могут балдеть от своей работы. Там такие все активные были, постепенно и меня затянуло. И как-то потихоньку развалилась наша центровая московская компания. Только встречи выпускников и остались.

Потом пару лет назад Венька пришел на очередной сбор снова немного потолстевшим, а в этом году так и вовсе, кажется, вернул свой школьный вес. Ну, думаю, наверное, развелись, вот и разнесло. Уже ж не гормоны в таком возрасте, а стресс, все на него теперь впору списывать. Потом прикинула, что, может, он сначала растолстел, а потом она его бросила, ведь в отличие от нас она-то с ним познакомилась, когда он был в прекрасной форме, и другим его не видела. В любом случае, думаю, они уже развелись, так что не я одна такая неудачница на сегодняшней встрече.

А в конце вечера он поворачивается ко входу, машет, и тут вдруг видим: эта его бабца идет к нашему столику. Улыбается, здоровается и целует его так радостно, как будто год не видела, представляете? Она сама такая миниатюрная, роста маленького. И Венька встает, громила под два метра, чтобы ветровку ей снять! Сама будто не может. И такие они ну невозможно разные, что просто физически захотелось его от нее отлепить.

Мда, вот такая история у них. Что я? Когда позвонила? После катастрофы? А, так я ему и не звонила, конечно. Хватило мозгов на то, чтобы не звонить чужому мужу в пять утра. Получается Венька — он из заботливых. Знаете, может, из мужиков-подкаблучников, над которыми другие пацаны потешаются, но на таких, как он, наверное, и держатся браки. В Инстаграме Венька выкладывает фотки своих эклеров и мясных рулетов, дочку только со спины, оберегает. Принципиальный.

И так тошно вот сейчас думать об этом. Не о том, что у меня такого конкретно Веньки нет, а о том, что, может, смысл жизни был совсем в другом. Что вот так перевернется твой поезд, выкарабкаешься, а позвонить некому. Все еще может быть? Спасибо за надежду. Знаете, может, конечно. Но не все. Я знаю, вы тут ведущий, и вы нас должны как-то поддержать, но это вы лучше вот им, остальным, говорите. Я тут уже два часа свои истории рассказываю, как-то полегчало. Та ночь меня уже не пугает. Внезапно — да, непредсказуемо — конечно, в сам момент страшно, когда не понимаешь, что происходит. Но я даже не слышала или не запомнила, чтобы кто-то кричал или рыдал. Так что считайте, что мне вы помогли, если вы тут на тренинге именно с аварией работаете. А вот с моей жизнью — с ней вот так за пару часов и не помочь. Жила себе спокойно, а теперь на тебе — открытие. Не ходите на встречи выпускников, вот честное слово, только лишние переживания.

А мальчика? Мальчика-то вытащили. Обоссанного, конечно. Но ничего, мамка жива, бабка жива. А что не дотерпел, так это и взрослый с перепугу может.