|
Об авторе | Вечеслав Степанович Казакевич (26.09.1951, поселок Белыничи Могилевской области) — русский писатель и поэт. Лауреат премии имени М. Горького за лучшую первую книгу. Окончил Ленинградское высшее военно-политическое училище, служил в армии замполитом роты. Затем — отделение русского языка и литературы филфака МГУ. Сменил несколько мест работы: музей-заповедник Чехова в Мелихове, НИИ (переводчик), архив. С 1993 года живет в Японии. Работал в Университете иностранных языков Осака приглашенным профессором, позднее профессорствовал в Университете Тояма. Автор семи книг стихов и двух книг прозы: «Охота на майских жуков», «За мной придет Единорог» (издательство Николая Филимонова 2009 и 2016 годы). В переводе на японский вышла книга эссе «Прославление заката» (Ракудзицу райсан 『落日礼讃 — Токио: издательство Гунзося, 2004). Постоянный автор «Знамени».
Вечеслав Казакевич
Бело-красно-белый флаг
* * *
Стоял под душем
и воду слушал.
Вода шумела,
пойти хотела
лугами, тропиночками
в железной шляпе с дырочками.
* * *
К радости лягушек и меня,
вода побежала на рисовые поля!
Теперь, выходя из дома,
я сразу смотрю в канал,
что там плывёт? Зелёная ветка
или чей-нибудь деревянный пенал
с открытой крышкой,
в котором сидит парнишка,
что с уроков удрал?
Вперёд!
На скользкой дорожке
волшебные острова вдали
рассыпаны, будто крошки,
брошенной им земли.
* * *
Каждым пёрышком опираясь на воздух,
коршун парит над мостом.
Уже поздно.
Но вдруг
серебряная добыча блеснёт в реке,
как монетка, встрепенувшаяся в копилке...
Коршун, у тебя, что, в голове опилки?
Посмотри, свет на станции уже загорелся,
вот-вот луна пойдёт по рельсам!
И сидячих билетов не надо брать,
можно в воздухе постоять.
* * *
Вот корни выползли наружу,
и дерево открыло свою душу.
Душа в восторге, на мой взгляд:
«Какие синие горят!
Какое белое вверху!
Какое лёгкое в пуху!
И никаких тебе червей...
Неужто мы в раю? Скорей!»
И вылезают на дорожку,
чтоб ловко мне подставить ножку.
* * *
Лишь одно занятие у твоей жены,
у твоих дочерей и сестрицы:
кладут на веки тени,
разноцветные, как сны,
изгибают и красят ресницы.
Мрак наводят на брови,
на ногти капают лак
и, все тайны у зеркала выведав,
накидывают на плечи
бело-красно-белый флаг
и идут свергать царя Ирода.
* * *
Они давно, давно так жили,
что стали для меня чужими,
я вспоминаю невпопад
лишь только байковый халат,
пиджак с зажимом авторучки,
и как ушли они под ручки
не в рай, а в райпотребсоюз
на демонстрацию свою.
Вот исчезают за крыльцом,
в трудящиеся входят массы...
Мне синий галстук был отцом,
а мамой — бусы из пластмассы.
* * *
Если бы только опять найти
жёлтый забор, под которым
дети хоронят жуков и птиц,
радостный роется боров,
сразу вспомнится, что не раз
ты, как беспечный гуляка,
не закрывая в ужасе глаз,
в царство являлся мрака.
Солнце цепляется, будто репей.
Тени чернее и пятна...
Мёртвый в ладонях лежит воробей —
пропуск туда и обратно.
* * *
В поезде, занесённом снегом по самую трубу,
царевна-королевна лежит в стеклянном гробу.
Безвестный полустанок. У путей такой нужник,
что лучше не сработает бывалый подрывник.
С окошка соскребает самоцветное перо
в купе непревзойдённый сыщик Пуаро.
Он всё уже расследовал, он знает, кто злодей,
осталось свистнуть, тронуться, домчаться до людей...
Вот-вот колёса лязгнут. Посыплется снег с рессор.
Царевна улыбается, про свадьбу видит сон.
На груди высокой нацарапано гвоздём:
«Мы уже приехали. Дальше не пойдём».
* * *
Эрнсту Юнгеру
Мы с корабля уходим в лес,
и вместо ветра и небес
нас ждут лианы, корни, сучья,
бриллиантовая сеть паучья.
Уходим с корабля мы в лес!
Не надо больше по свистку
кидаться в трюм, на мачты лезть,
грызть вместе с крысами тоску.
Дремучий неприступный бор
возьмёт нас на скрипучий борт.
В чернильницу нальём росу,
напишем снова «Жизнь в лесу».
И вот уже по именам
зовёт нас на дубах кора,
и лишь одно лишает сна:
как нам вернуться на корабль?
* * *
С длинными шеями,
жёлтые и красные,
смотрят на меня цветы:
— Куда ты?
Так я им и сказал!
Если б узнали,
за мной побежали...
* * *
Добросовестно захлопнут дверцу!
Солнце хлынет из-под наших век.
Нестерпимо жарким вихрем сердце
кинется к холодной синеве.
Станет ей рассказывать истории,
как в стране советской мы росли,
как в одном токийском крематории
без остатка нас с тобой сожгли.
| 
