|
Об авторе | Игорь Иванович Пузырев родился в 1965 году. Окончил исторический факультет Российского государственного педагогического института им. А.И. Герцена. Публиковался в журналах «Октябрь», «Аврора», альманахах и интернет-изданиях. Живет в Санкт-Петербурге и в деревне на краю Вепсского леса.
Игорь Пузырев
Только в полете
рассказы
Анатомическая параметризация
Саня налил себе и Лехе по полному стакану. Почти до краев — за помин души конструктора. С поминального стола им ничего не перепадет, их даже к нему забыли позвать. Всех позвали, мол, дорогие родственники, друзья и знакомые, прямо с кладбища давайте к столу — проводим уважаемого Петра Львовича! А местных бичей Леху и Саню, хоть они и почитают любого лежащего здесь под надгробиями не меньше других, это никогда не касается. Как в любое утро такого дня, они и сегодня выдали стандартные два на полтора метра, сняв оградку с родового захоронения Львовича. Вдвоем, и еще стандартный литр водки с ними был сначала. Так давно повелось: могила — литр до, литр после. Вырыли аккурат между теткой Фроней и матерью профессора — Лидией Васильевной. Теперь, когда все ушли, прибрали лопаты, веревки, табуретки, да оградку на место вернули.
— Помнишь, Фроню-то, нет? — Саня попробовал подковырнуть эмалевую фотографию старухи на памятнике. — Нальет полстакана самогонки, поклонится образам в углу, скажет: «Помяни, Господи, Просинью Васильевну, пусть земля ей будет пухом, легкого ей лежания». Херак залпом до дна! Тут же ввалит следом еще соточку, да к сестре Лидии Васильевне семечки лузгать потащится. Всех пережила — никак лет восемьдесят пять иконам со стаканом кланялась. Партизанила в войну, под расстрелом стояла, а как жилье отдельное в новом бараке за подвиги получила — через два дня и померла. Дождалась, выходит...
— Помянем и пойдем, — Леха, морщась, выпил и закинул на плечо лопаты.
* * *
Инженер-конструктор Петр Львович вернулся в родную деревню недавно, пару лет назад. Как обездвижился ногами да руками, так его быстрехонько из города и вывезли сюда. К матери, она тогда еще жива была. Свежий воздух, молоко, зелень, хлеб из печи, музыка в клубе рядом – авось и поднимется когда. Так в самом Сколкове решили, где он под грифом секретности работал создателем робототехники. На свежих яйцах прямо из-под курицы встанет быстрее, чем от физиотерапии — научный подход! И привезли. Не встал, быстренько собравшись за матерью.
Батюшке из храма оказалось невдомек, куда же в точности необходимо запустить душу профессора, поэтому он лучше не пришел отпевать покойника вовсе. А заведующий секретной лабораторией, приехавший проститься с бывшим коллегой, увлеченно говорил возле открытого гроба неизвестные никому из стоящих на кладбище слова, вколачивая мысли сжатой в кулак рукой:
— Петр Львович! Робототехника. Механотроника. Светлое будущее. Интерактивность. Супервизорные. Прорыв! Диалоговые. Адаптивность, друзья!
Никто на кладбище не был ему другом. Здесь люди непросто сходятся в принципе, поэтому во время произнесения его речи народ начал тоскливо переглядываться, расступившись на всякий случай пошире. Чуть отпустило деревню на последнем слове завлаба — товарищи! Товарищи, оно привычнее будет, и все воодушевленно поспешили в сторону поминального стола во Фронин пустой барак, там событию посвободнее, чем в доме новопреставленного. Большим числом собрались — не каждый день в наших краях робототехники умирают.
А Леха с Саней, прихватив инструмент и перейдя речку вброд, как раз наоборот, сейчас сидят в утихшем доме профессора, бывшем Лидии Васильевны. Их небритые рыла и смрад душевных начал ни один стол украсить не смогут. Водку настоящую им двоим никто и никогда не предлагает, не принято как-то. Бывало, сидят у магазина, ожидая любую возможность у кого-нибудь выманить денег или сразу пузырь. Тут дачники городские подъезжают, Леха забивается с ними забор поправить. Те в магазин за платой, где крепкая телом бобылиха-продавщица проявляет всяческие активности при приезде городских. Она спрашивает:
— Для себя водка или про этих вон? — кивнула на улицу, даже поленившись указать пальцем в сторону двери. — Для этих такая сойдет, что зазря деньги тратить. Наклоняется, пыхтя, под прилавок, доставая оттуда «катанку» за сто рублей.
— Как раз им по чину будет, а себе, пожалуйста, вот эту на полке слева, наши мужики хвалят. Да что мужики, и я сама хвалю, — улыбается румяно, подмигивая горожанам.
В профессорском доме соседка собрала им нехитрое. Положенные за труды две пол-литры, а на закуску нарезала икры и молоки от селедки, которую сделала «под шубой» для остальных на большой стол. Для водки, кстати, нормальная закуска эта икра — горькая, забирает не хуже самой сорокоградусной. А молоки — да ладно, на безрыбье…
Могильщики сидят возле стола, третьим возле шкафа — экзоскелет. На человека не похож совершенно. И не пьет, уже несколько раз предлагали. Петр Львович пробовал ходить в нем по деревне. Правда, редко, только когда из того неведомого Сколкова приезжали его научные сподвижники. Конструктор радостно вышагивал в своем собственном детище, подвывая механизмами, а за ним и группой ученых ползло по обычаю полдеревни. Мальчишки как положено впереди. Некоторые на деревянных ходулях в подражании.
Ну надо же! Люди добрые! На Марсе в таких же ходят! Нет еще никого на Марсе, дурак старый. На полюсе, значит, ходят. На Луне ходят! И уже собираются к звездам даже, как их там звать-то, Федоровна, звезды эти? Вот, точно, в созвездие Козла! Меня козла?! Цыц, Федоровна!
Петр Львович махал зевакам рукой в момент, когда ученые двигали на пульте рычажок «Правая верхняя». Или сразу двумя, если оба рычажка вместе. Черная клавиша — вперед. Большая красная кнопка — стоп. Всей деревне известно, как это работает, и даже не надо ихних всяких этих Сколковых кончать. Делов-то. Красная — встал, черная — пошел. Сами без вас ученые тут.
Сане, Лехе, роботу и селедочным потрохам вовсе даже не скучно. Тепло, сухо, пьяно. Одну бутылку выпили, за вторую принялись, но сразу видно — мало будет. Требухи на тарелке осталось немножко, как раз допить. Оно ведь как у нормальных мужиков — закуска и напитки заканчиваются одновременно. Будет ящик водки и яблоко — все равно до последнего глотка укусить будет чего. Опыт и точный расчет! Поднялось настроение, заговорили о профессоре, его недуге, науке и Силиконовой долине. Знаете, есть такая? Надо побольше телевизор смотреть, как Саня, например, тогда и будете все знать. Робот этот как раз оттуда — из долины. Не убоясь этого слова, прототип — о как! Помянули усопшего именитого односельчанина восьмой раз.
— А давай, Леха, на этом в магазин съездим. Быстрее будет и водки, может быть, в таком костюме хорошей дадут. И даже в долг или вообще даром. По гранту! Мы ведь как бы с научной точки зрения ее просить станем.
— Саня, ты — голова, а эту гранту мы потом продавщице вернем. Или нет. Давай я сбегаю. Щас, ёлы, как здесь это, не гробануться бы. Чо-то качает. Погоди, во — поместился вроде!
— На ногах, Лешенька, держаться вовсе и не надо. Петр-то лежачий был, а вон как по деревне нарезал! Да, давай ты в магаз, а я тут буду кнопки нажимать, чтобы никто не видел.
Леху вклячили в машину, надежно подогнали все крепления, подсоединили трубочки и контакты. Как по Лехе костюмчик шит! Сделали пробный обход вокруг стола, нажав главную кнопку, помахали руками — право-лево — полет нормальный! Леха по сигналу с пульта управления, как в кино про роботов, поднял со стола с жужжанием моторчиков сервоприводов почти целый стакан белой и вышел из дома.
— За всеобщую роботизацию страны! Аминь, нах! Мы еще могилы в нем копать будем по очереди, — Леха заглотил полстакана у калитки «на посошок». Остатки забрал с собой в дорогу, а во вторую железную руку Саня сунул ему луковицу, вырванную вместе с пером здесь же на грядке.
— Поехали! И-ха! — Саня втопил черную клавишу, Леха начал прицеливаться на ходу в направлении магазина. Шаг его надежен и широк, перья лука трясутся, водка плещется. В бараке у Фрони поминки перевалили во вторую часть — веселую. Все пьяно поют и отчаянно танцуют. Кто может.
Саня, запустив друга и перепроверив еще раз на пьяненький глазок траекторию, удовлетворенно пошел в дом ожидать гонца. Придумают же, понимаешь, такое в своих тайных лабораториях!
Леха быстро оказался возле магазина, почти добежал. На такой-то технике! Хотел привычно свернуть в близкую каждому дверь, но костюм прошел мимо. Размеренно гоняя давление в клапаночках, повизгивая сочленениями, пошагал дальше и совсем далеко. Прямо. Пройдя с километр в лютой борьбе с техникой туда, куда было нужно ей, Леха принялся звать на помощь. Но это уже на пожнях за деревней, откуда бредут ему навстречу благодушные коровы. Никого. Люди! Саня-я!
А экзоскелет все шагает куда-то вперед, не сворачивая. Вдаль. Может даже, к самому прогрессу. Литиевые батареи его нескончаемо твердотельны — это будущего поколения емкости! Внутри аппарата обмякшим болтается пристегнутый на все защелки и клипсы Леха. Все мрачнее лес. В дороге его рвало пару раз, стакан и закуску он давно потерял. Руки безвольно машутся плетьми, свесившаяся набок голова перетряхивается в такт каждому железному шагу, а глаза закатились.
Леха идет в прорыв! Леха сейчас движется к всехнему светлому будущему!
Истории знаменитых картин
Николай Ге «Совесть. Иуда»
В плотном сигаретном дыму офицеры склонились в полумраке над картой-«десятикилометровкой» Европы, разложенной на огромном столе. Дела свои денежные уже перетерли, а сейчас передвигают на западном направлении театра действий крупные картофелины вместо танков, вчитываясь в названия стран под ними. Некоторые были им знакомы, зубрили в академиях как извечного неприятеля. Иные же государства — полное откровение.
— Адъютант, список стран сюда! Что? На бумаге, конечно, на каком еще носителе — идиот!
— Так ведь, страна всего одна подходящая осталась, список-то зачем? — капитан, помощник хозяина кабинета сметлив и вездесущ, что сейчас от него требуется — ясно как божий день, — Андорра, товарищ генерал!
Три года назад всем запретили выезд куда угодно! В страны, где растет пармезан, жирует семга, благоухают яблоки и тюльпаны — запрет! Бесконечные склоны горных курортов в Альпах не могут более держать новенькие лыжи носителей государственной тайны. Да какие там Альпы, даже заштатный шведский Оре — туда же, в бороду! Финские холмы — псу под хвост! Все приличные пляжи! Никуда! Нельзя!
— Юрич, а какую такую из последних государственных тайн ты помнишь? — хозяин кабинета, Начальник Самого Глубокого тыла, лукаво спрашивает одного из коллег, пуская дым через нос.
— Андрей, тебе смешно, ты успел удачно развестись, и твоя давно в Каннах сидит, а мне жена этим летом в Крыму все мозги вынесла. Где все включено? Где магазины и лакеи, где Луи, мать его, Виттон? Кто все эти люди вокруг?! Вот Андорра — нормальные же мужики! Никаких против нас санкций-шманкций — друзья, значит, навек! — Юрич погнал свою картошину по карте через вражескую теперь Францию в сторону океана. Вдоль Ривьеры, он там бывал, и места ему известны, в сторону дружественной Андорры.
— Аэропорты там есть? Капитан, расписание рейсов! Занять все аэродромы до подлета основных сил! — генерал так шутит.
— Нет прямых рейсов, Андрей Вячеславович, только через Испанию или Францию, далее на автобусе или машине.
— На автобусе… Ты нас в автобусе видел? Фигня какая-то, что значит — нет прямых рейсов? А через другие страны нам нельзя! — озадачились папахи. — Так, связывайся вот с «Этой» авиакомпанией, скажи им, пусть организуют прямой рейс отсюда дотуда! Выкупаем все места! А что, позвоним в главк, с ребятами поговорим — они точно впишутся. Не наберем самолет — оплатим пустые места, нищие, что ли? Не нужно в регулярное расписание вбивать — нам на новогодние праздники только. Один разок! И обратно чтобы не забыли забрать. Гы-гы.
— Мужики, я слышал, можно написать заявление, что якобы ты билеты в запрещенную страну купил уже давно, когда она еще не была запрещена. Тогда, говорят, можно — невозвратные билеты же, деньги пропадают. По персональному рапорту разрешили кому-то. Может, и нам? Не продают за три года билеты? А за какой максимальный срок бронь начинается — за год? Жаль, тогда это отпадает.
— Моя жена в прошлом году в «Роза Хуторе» все процедуры скупила в SPA. Какие были. Персонал построила. Что за дешманские, мол, услуги у вас! Что это за обертывание такое лоховское за четыреста баксов? А-а, это только пальцы на одной руке обернуть — четыреста! Дык и что с того?! Куда, говорит, я деньги-то девать буду, а?! Оберните тогда меня всю в пять слоев!.. М-да, тяжко ей, — Юрич очень старался, но за три года так и не перевел жену на рельсы вновь открывшихся тягот и лишений службы.
Подал грустный голос молчащий до этого полковник из транспортных.
— Мне в том году решили добро сделать — большую звезду дать. А как раз пятьдесят четыре генеральских должности сократили. Говорю — не надо мне добра! Прошу, оставьте все как есть! Лучше наоборот, для верности, обратно в подполковники определите — мне бы до пенсии досидеть!
Выпили водочки. За стойкость! За преодоление тягот! За твердость духа!
— На склоне в Домбае было. Склон-то там так, говно — но сбиваю какого-то, палку ему сломал. Там не продохнуть от народа. Вижу из наших, ведь других-то и нет там теперь. Говорю, что это ты, шельмец, генерала-то сбиваешь с пути истинного! Целого генерала! А он мне, ты, говорит, селянин, папаху свою покрепче держи, как бы не свалилась! Из Москвы оказался, охрана Самого, майоришка какой-то. Но отпуск испортил — пришлось мне на горохе постоять. Слишком нас много здесь стало на единицу площади, то ли дело раньше, когда весь мир был наш! — Андрей Вячеславович глубоко выдохнул воспоминание.
— Это да!..
— Скажи-ка нам всем, капитан, а тебе, где больше всего нравится?
— Родину я очень люблю. Байкал, гору Белуха! — Адьютант держит в руке непочатую бутылку заиндевевшей из морозильника, поправляя что-то на лацкане. Оттуда вываливается плохо закрепленная видеокамера-глазок…
— Ах ты ж и паскудник, капитан!
И черные маски без опознавательных знаков, не представляясь как всегда, вламываются в дверь. Не за Андорру, конечно же.
* * *
Не клюет что-то сегодня с утра. Ветерок разгуливается южный. На Ладоге в бухте Петрокрепость на льду полно машин — кто ж сейчас пешком ходит, если доехать можно. Лед тонкий? Хватит двадцати сантиметров за глаза, катаются все кто куда. Так и майор, бывший капитан, но теперь не адьютант — на своем новеньком «Гранд Чероки». Несется, иногда залихватски шумя «крякалкой» оперативных служб, напрямую по всем лункам рыбаков, обдавая снежной пылью и разметая снасти по сторонам.
— Гнида ментовская, — провожают его всяческими словами рыбаки, неплохо разбираясь в блатных номерах на машинах.
Отпуск дали недельный за службу Родине и выполнение особого задания! Машину как раз проверить на внедорожность. Можно и плотвы на тесто половить, как раньше, в молодости. «Чероки», как у всякого порядочного майора из управы, — полный фарш: музыка с «буфером», холодильник, интернет — все играет, поет и варит, а вот рыба не клюет что-то. — На что ловите сегодня, мужики? — те демонстративно отворачиваются. — Может, по стаканчику виски? Угощаю! Нет? Ну, ладно, я сам тогда…
Гулко, с надрывом просел лед, вода в лунках резко поднялась, снова упав на место, покачиваясь. Неуловимая нескончаемая трещина понеслась от островов Зеленцы куда-то в открытое озеро. Рыбаки, побросав снасти, кинулись к своим машинам. Все, кто сидел вокруг по обеим сторонам трещины, быстро заводят их, стараясь перескочить на материковую неподвижную часть припая.
Капитан замешкался, собирая свой походный столик с дорогими сердцу мелочами, удочки и мотоледобур. Трещина прошла ровно под его джипом — передние колеса на стороне берега, а задние попали в беду. Вот уже и не переехать, разошлась вода шире колеса!
— Мужики! Помогите, подтолкните, на буксир возьмите! — но все машины несутся мимо к берегу, либо вдоль трещины в поисках места, где еще можно спастись, перескочив.
Гранд «Чероки» редкого цвета Deep Navy Blue сначала провалился передними колесами, зацепившись ненадолго бампером за разъезжающуюся трещину. А затем — поплыл. Он, оказывается, очень даже неплохо плавает! Минуты полторы, затем двигатель потянул машину вниз, в глубокую темную пучину. Вода неспешно вытесняет воздух из салона. Майор гладит прощально дверь багажника, провожая внедорожник на покой.
Человек стоит ввечеру в сторону берегов, вдали последние уходящие со льда люди. Капюшон накинут от ветра. За верхней кромкой леса и на весь мир недосягаемым виден закрытый портал. Человеку являются серьезные вечные вещи.
— В Европу на лыжах поеду кататься весной! Прорвусь! Пошел он в жопу этот Байкал.
Только в полете
Чайки — птицы соленого ветра — летят на юг. Каждое утро, поднимаясь где-то в дельте Невы, стайками держат клювы к свалке на Волхонке. К огромному террикону, что заслонил собой историю Пулковских высот. Широко обедать. На морской толчее волн так обильно не накрывают. Чайки открывали когда-то эту свалку — они и уйдут с нее последними или вместе с ней.
— Оба вы с тем кадровиком — дебилы! Кому еще нужно дать в этом городе, чтобы на нормальную работу вас устроить? — мать семейства злится у зеркала пышной грудью. Старший сын не прошел собеседование в погранслужбу. Но ведь было все устроено! Все договорено, ресторанные ужины отлежаны в гостиницах — лишь приди, только будь молча строгим!
— Молодой человек, отвечайте предельно четко. Говорите правду, так как вас все равно еще будут перепроверять на полиграфе. Полиграф, понимаете?! Правдивость ответов будет перепроверена! Мочитесь ли вы по ночам, ну, как это — писаетесь? Нравятся ли вам мужчины? Воровали ли мелочь в карманах матери? А отца? Пробовали ли вы наркотики? Пробовали? Сколько раз? Раз двадцать пять? Да вы, батенька, не пробовали — вы пробитый наркоман!!!
— Оба вы дебилы! Какая ему разница — сколько раз, что и кого ты пробовал! Он тебя не для ответов спрашивал, а для вопросов! Ему положено спрашивать, а решение уже было без него принято. И не там, где вы сидели. Видимо, со всем городом договориться надо, чтобы тебя на работу устроить. Господи!
Стволы следуют за Жориком, не отпуская его ни на долю секунды, а тот, честно играя роль напуганной жертвы, летает кругами под высоким потолком комнаты, пытаясь укрыться за двенадцатирожковой хрустальной люстрой. Попугай корелла цвета серый естественный выполняет несвойственную для себя функцию. Сейчас он тренажер по оттачиванию мастерства стрельбы «в угон».
— Жора хороший, — на скорую руку торжественно объявил, присев на монитор компьютера. Торопливая малюсенькая кучка помета любви на экран — полетел дальше. Работа сегодня такая — хозяину необходимо быстро научиться стрелять. Щелк! Щелк! В спину ему пустые спущенные курки.
Не в пограничники, так хоть пока куда-то рядом, в аэропорт. Пересидеть, а там переложимся в кабинеты. В таможню сейчас непопулярно. Грузчиком — несолидно. В авиакомпанию — такого «добра» им не надо. Так хоть бы и стрелком — оно в жизни мужчины дело не последнее.
— А в аэропорту Праги птиц разгоняют более десятка ученых кречетов и ястребов!
— Знаешь, ты, сокол, не умничай! Вот тебе «вертикалка», охотбилет-то мама, надеюсь, уже подсуетилась, выправила? Вот гора патронов. Ни одна птица не должна пролететь над взлетной полосой. Безопасность пассажиров на тебе, сынок! Прага, говоришь? Одну птицу выдрессировать стоит дороже, чем пятерых таких, как ты. Так-то. Да смотри, по самолетам не попади — гореть тебе тогда в аду.
Жора запыхался. Руки устали ворочать за ним ружье. Болит плечо — за неделю стажировки уже расстрелял штук пятьсот патронов. Сменщик посоветовал поставить толстый резиновый затыльник для уменьшения отдачи, а на оружейном форуме — врезать в приклад капсулы с вольфрамовыми шариками. Шарики он знал, а остальные слова — какая-то высшая математика. Плечо к каждому рабочему вечеру каменеет.
Чайки летят на юг. Стайкой, штук десять. Бах! Бах! Птица комком валится в кошеную траву недалеко от ВПП, вставая на тоненькие лапки и оставляя тонкую дорожку кровяных капель, бежит в сторону от стреляющего. В любую другую сторону. Бах! Споткнулась, кувыркнувшись через голову, лежит, открывая клюв, машет судорожно одним большим крылом. Второе перебито. Бах — первую чайку он убил на третьей смене. Совершенно не размахивая своими огромными крыльями, совсем рядом взлетают в безопасности белые самолеты. К вечеру правое плечо занемеет вновь. На которое перед обязательным просмотром «Stand Up» сядет Жора. Жора — хороший! На тебе, Жора, семечку. Попугай потерся клювом о щеку — любовь. Не клюнул, а потерся. Любовь. Таможенники обещали отдать старую спаниельшу — бывшую «главную» по наркотикам. Выбраковалась, а таскать битых птиц — наверняка будет. Он придумал схроны на взлетном поле, под кустами, в углублениях дренажных канав. Оттуда, купив специальный костюм, став похожим на копну сена, он палит в ничего не подозревающих птиц — нарушителей безопасности полетов людей. Бить он сначала стал много, а теперь — очень много. Без собаки не набегаешься. Горы белых чаек. Бывших белых.
Чайки все равно настырно летят на юг. В погранслужбу ему уже не хочется — «Stand Up» продолжают крутить, стрелять интересно, работать серьезно — нет. Жирные самолеты взлетают покойными рядами. Мать, устроив сыновей, дает всему высокопосаженному чиновничеству города «про запас».
Жора — хороший. Он, любопытный, упал в кастрюлю со щами. Крышка, на которую он сел, перевернулась. Мучился недолго, день. Облетели перья, покраснел весь кожей и, ничего не сказав на дорогу, умер. И все честно плакали.
Он так красиво летал.
|
