|
Об авторе | Юлия Владиславовна Архангельская родилась и живет в Москве. Окончила филфак МГУ. Работала редактором в Библиотеке естественных наук, техником-механиком в МИФИ, заместителем старосты православного храма. Предыдущая публикация в «Знамени» — № 7, 2020.
Юлия Архангельская
Щегловская засека
* * *
она вспоминала слова из книжки
о том, что если представить пингвина
в среде обитания, в Антарктиде,
и как он ныряет в прозрачную воду,
а кусочки льда сверкают на солнце,
ну или хотя бы морского котика,
всю эту далёкую божественную жизнь —
а она упоительна —
то отпустит отчаянье, лужёная тоска
ослабит хватку, вздохнёшь, заплачешь...
и она представляла пингвина и льва,
голубику и ландыш, лесную малину,
не себе — бормотала и пела слова,
разминала горячими пальцами глину,
как тогда (не себе) по арбатским углам —
Окуджава, гитара, смеялись, курили,
деревянные бусы, и всяческий хлам,
и портвейн, а потом до утра говорили,
как в девятой, на лекции, если в окно
посмотреть — и увидеть с последнего ряда:
золотые по синему, будто в кино,
всё бредут фонари из осеннего сада.
* * *
горячей глиною и сладкой
себя я чувствую в бреду
с ножом под правою лопаткой
дождём пылающим иду
иду припадочной Москвою
в воде и в воздухе пожар
и над тяжёлой головою
дыханье мутное как пар
и перевёрнуты бульвары
везде тревога под и над
трещат горящие гитары
в зрачке колючий рафинад
сползают старые вериги
и кажется сейчас умру
и перламутровые сдвиги
змеиной кожи по нутру
* * *
открывается небольно
ключиком грудная клетка
грязно-белая голубка
вылетая дышит редко
и несут её в ладонях
на источниковы воды
и струями омывают
злую копоть несвободы
и другие рядом птицы
друг на друга не похожи
и молчит пустая клетка
как гнездо из тонкой кожи
и беглянку возвращает
ангел или человек
и она свою темницу
нестерпимо жжёт как снег
* * *
грозовое электричество
перещёлкивает сухо
крыльев свист геометрический
сквозь рассеянное ухо
словно вся душа распорота
и блуждающей походкой
без тебя бредёт по городу
половинкою нечёткой
* * *
и вы прощайте, буквы-пчёлы,
с чем вас, безумные, сравнить,
вот ваши крылышки и лапки —
жужжанье воздуха хранить,
вот точек маковые зёрна,
вот флейты и колокола.
туда — где сердце, где просторно,
где речь была, где речь была.
* * *
исполненность.
не исполнение желания,
а наполненность до краёв.
сладость молчания.
тяжёлые фрукты в чаше,
чарджуйские дыни света.
пчёлы возвращаются в лес,
и струится лето,
лишь сухие крылышки шелестят,
и снова
безмолвие нежности
за чертою слова.
* * *
смотри же, как я жалок и смешон,
разрушен весь и сам себе не нужен,
копьём небесным я вооружён,
но тягою земной обезоружен.
и пусть бледнеет ночи полотно,
и водяные гаснут отраженья —
ещё хотя бы раз — Твоё вино,
вино вины,
вино Преображенья
венозное —
когда я так нелеп —
Твоё вино и лебединый хлеб
* * *
крутят пальчиком у виска, свистят
или просто поверх головы глядят,
в голове же моей летят и клубятся тайны,
даже если мысли случайны.
я ловлю языком снежинки,
и как только растает лёд —
надуваю парус и пускаю лодку в полёт,
и в чужих морях холодит висок
вулканический серый песок.
Только Ты мне поверишь, и с высоты
Ты один увидишь, Господи, Ты,
как среди сухой золотой травы
отдыхают тайные львы.
так лети же бумажный огонь, лети!
и пока созревает прах,
Ты возьми мою гриву и расплети
на Своих на семи ветрах.
* * *
не лепестков тугая свежесть
не горький дождь не сон не град
моя безумная медвежесть
которой я и сам не рад
в глуши в багульнике в берлоге
в густом лесу в одежде скал
на глубине своей тревоги
я Бога страшного искал
к нечеловеческой соломе
я припадал голодным ртом
а Он нашёл меня в разломе
в кармане воздуха пустом
* * *
эти сентябрьские букеты
на деревянных подоконниках заброшенных дач
безумные прекрасные
никакой геометрии
перья растрёпанной птицы
она от счастья забыла петь
ищет ягоды в шорохе листьев
рябину в георгинах горьких
* * *
доставай свою кофту с заплатками,
что уже никому не отдашь,
свой нелепый беретик с перчатками —
начинается осень пропаж.
пропадает твой самоуверенный,
твой надменный и каверзный взор,
возвращается голос потерянный,
тихий шёпот, ночной разговор.
это осень велит разговаривать,
в полумраке на кухне сидеть,
крепкий чай с бергамотом заваривать,
в потемневшие окна глядеть.
будто лепетом листиков скрученных
этот шёпот — попробуй пойми,
в уязвимости слов незаученных,
лёгким золотом между людьми.
* * *
впервые не жаль что лето прошло
оно останется как дар
оно и было подарком
и запахнет прелыми листьями
и придут волны
придут другие дары
серого дождя под который так уютно спать
антоновки с пятнышками
узких листиков прилипших к стеклу
а потом и снега снега
круглого на весь мир
подступит и охватит всех
Рождество
* * *
всех обжор весёлая пора,
масленица жирная начнётся,
в магазине «Красная икра»
продавщица дядьке улыбнётся,
жёлтыми пакетами шурша,
розовая сёмга глянет кротко...
чует праздник жадная душа —
блин ажурный, масло да селёдка.
* * *
внутри глинтвейна как внутри куста
шевелятся рубиновые блики
где взять тебя большая темнота
приправленная запахом гвоздики
в пустом кафе за маленьким столом
горячая с горошинами перца
удвоенная матовым стеклом
и навсегда скрывающая сердце
* * *
в ветре то распустит веточки
то за голову закинет
змейка змейка оловянная
в сентябре по жилам стынет
дождевая мята стелется
чистым холодом ветвится
вяз зелёный вяз невидимый
а в груди большая птица
чёрный глаз ночная ягода
водяная плёнка дышит
ночь качается отвесная
кто услышит тот услышит
* * *
как чудесно ничего не понимать
отступая убегая как вода
только ухом еле слышное поймать
ускользающее встретить навсегда
так волшебно не успеть не уследить
только плакать да смеяться-горевать
это золото мне вброд переходить
эти яблоки безумные срывать
в паутине перепутанных ветвей
в хрусте августа в бреду и во хмелю
я и дерево и сон и соловей
и пою и забываю и люблю
* * *
когда оркестр топорщится смычками,
рассядется и тихо шелестит,
как стрекоза с зернистыми зрачками,
и в партитуру жёлтую глядит,
и замолкает заговор шипящих
и треск жестокий крыльев слюдяных,
и чистый Малер звуков настоящих
вдруг зазвенит один среди иных,
то ничего тебе не остаётся,
застынешь с опрокинутым лицом —
Четвёртая рыдает и смеётся
и шутовским играет бубенцом.
* * *
У тёмного леса стоит человек,
войти не решаясь, и медлит в тревоге,
его осыпает и милует снег,
высокие травы ложатся под ноги.
Входи, говорят, но цветка не сорви,
ничем не нарушь это чудо простое,
и лес говорит: ты умрёшь от любви,
так дай напоить тебя чистой водою.
Откроешь ли имя твоё, красота?
тугие узлы и зелёные нитки
ты прячешь, но вижу — за краем листа
вселенная скручена в виде улитки.
Свежи твои тайны и ветер высок,
а что человеку поделать с собою?
и быстрая сойка целует в висок,
роняя подарок — перо голубое.
* * *
на эстонской реке я удила рыбу,
на жёлтой реке по имени Пярну.
купила крючки в рыболовной лавке,
а поплавок покупать не стала.
ореховый гибкий был срезан прутик,
пеньковой верёвки найден обрывок —
нет радужной лески и нет грузила,
зато в кармане есть хлебный мякиш.
в сухих камышах на эстонской речке
так бьётся сердце! поймайся, рыбка.
закинула удочку, муж смеётся,
и сразу, сразу поймалась рыбка!
серебряная — и блестит, и вьётся,
но только рукой я её схватила —
она так больно кольнула палец!..
роняю удочку, муж смеётся.
* * *
в райский сад, куда мне хода нет,
собирается парад планет.
прокрадусь, найду дыру в заборе,
я шпана, мне это не впервой,
яблочко найду себе на горе,
скрытое божественной травой.
большего, пожалуй, и не надо:
через флоксы проберусь тайком,
дай мне только яблоко из Сада,
маленькое, с порченым бочком.
* * *
в Щегловской засеке крапива да купырь,
висит дождя прозрачная завеса,
и маленький Щегловский монастырь
белеет у окраинного леса.
вокруг него кирпичное жильё
и пригород с его обычной грязью —
но в святцы имя вписано твоё
тишайшею растительною вязью,
оно цветёт на веточках любых
и дышит вместе с монастырским садом,
и вьётся вкруг балясин голубых,
покачиваясь с диким виноградом.
мы сядем на скамейку и умрём,
и светлячков увидим на пороге,
и выбегут играть под фонарём
воскресной школы маленькие боги.
| 
