Липовый мед
тоталитаризма
Заметки о книгах Александра Дворкина “Введение в сектоведение” (Н. Новгород: Изд. Братства во имя св. Блгв. Князя Александра Невского, 1998, — 457 с.), Е. Громова “Сталин. Власть и искусство” (М.: Республика, 1998. — 495 с.) и о музыкальных альбомах “Песни о Сталине — 1” и “Песни о Сталине — 2” (проект “Z”, “Коррект”, 1997).
Миллионы людей во всем мире носят на лацканах пиджаков скромный значок — портрет Ким Ир Сена. Со слезами на глазах восторженно вопят, увидев знатного продавца гербалайфа N, навеки прославленного тем, что за неделю он продал некоторое количество их “товара”. С трепетом вглядываются в копии личных вещей Рона Хаббарда. Прилепляют к ветровым стеклам автомобилей портреты товарища Сталина. Соотносят свои поступки и мысли с разного рода гороскопами. На всех этих людей в той или иной мере распространяется сформулированный Орвеллом сатанинский закон: “Мир это война” и т.п. У этих людей есть и иная общая черта — они видят в своей сектантской деятельности высшую истину, мед жизни. Но это липовый мед.
Выход в свет компакт-дисков с песнями о Сталине в серии “Советская официальная песня” — событие на отечественном музыкальном рынке. Воскрешение легендарных песен 30-х — 50-х годов становится эстетически актуальным явлением. Торжественная, величественная музыка Шостаковича и не менее торжественные, но несколько пустоватые стихи Виссариона Саянова впечатляют и сейчас, на излете 1990-х, почти как в 1941 году:
Великий день настал —
и вышли миллионы
На беспощадный бой за Родину свою.
Клянется вся страна
наркому обороны:
Мы выполним приказ
и победим в бою.
(“Клятва наркому”)
Признаемся, что среди песен о Сталине немало музыкальных шедевров: среди композиторов — авторов этих песен есть гении и есть талантливые люди. А вот талантливой поэзии здесь почти не услышишь. Впечатляет, пожалуй, лишь такая выразительная строфа:
На богатырские дела
Нас воля Сталина вела.
Он вместе с нами шел в строю,
Он вместе с нами был в бою...
Пафос великого единства и веры в вождя — веры, придававшей силы и уничтожавшей сомнения — передается в простых и впечатляющих оборотах: “Он вместе с нами”. ОН — всегда вместе с нами. Придет время и сложатся новые песни об этом единстве вождя и бойца, вождя — и человека:
Ближе к сердцу кололи мы профили,
Чтоб он слышал, как рвутся сердца.
Есть в сборнике песен о Сталине и классические советские образцы — напевные, хорошо известные “самым разным поколениям слушателей” — например, “Лейся, песня” в исполнении великого Утёсова. Эту песню, кажется, поют и поныне, только пропускают следующий — весьма “сочный” — куплет:
Мы Отчизне слово дали,
Что пройдем сквозь мрак и лед.
Шлем привет, товарищ Сталин,
Дома будем через год.
(В. Пушков — А. Апсолон)
Ныне выражение “лейся, песня” ни у кого не вызывает ассоциаций с товарищем Сталиным; а ведь все подвиги “молодых капитанов” тридцатых годов на “дрейфующих льдинах” были посвящены великому вождю и учителю. Впрочем, о молодых капитанах в утёсовской песне не поётся — это герои другого варианта известной песни.
Есть в сталинских песенных сборниках и хрестоматийное: “Артиллеристы, Сталин дал приказ!” и вмонтированное во многие литературные и киноконтексты: “Когда нас в бой пошлет товарищ Сталин, и первый маршал в бой нас поведет...”. Удивляет же оперативность, с какой умели работать пропагандисты сталинских лет: и трех лет не понаркомствовал маршал Тимошенко, а сколько сложено песен о нем, как о наркоме! И понятно: время было предвоенное:
И куда ни погляди —
Тимошенко всюду с нами,
Тимошенко впереди.
(“Песня о наркоме Тимошенко”,
А. Александров —
В. Лебедев-Кумач)
Песни о Сталине выигрывают в сравнении с аналогичными германскими песнями той поры. Немецкие воинственные канканы переполнял цинизм, в них не было места наивной, идущей от фольклора, совестливости. Переиначу известный афоризм: официальные песни — как “капля крови, взятая на анализ”, показывают степень морального нездоровья культуры. Немецкая культура, взлелеявшая за несколько первых десятилетий нашего века два геноцида (против армян и против евреев), дважды оправдавшая политическое стремление к мировой войне находилась в более тяжком кризисе, нежели культура отечественная.
Сейчас, когда одним из преобладающих умонастроений стала необъяснимая ностальгия по малоизвестному, полузабытому, а для молодых людей и вовсе насквозь мифологическому прошлому, песни о Сталине становятся безобидной и милой эстетической игрушкой. А были они боевыми единицами. И Демьяна Бедного называли “боевым запевалой рабочего класса”.
Некоторые тоталитарные секты (о них речь впереди) стремятся к победе природы над человеком, герои же песен о Сталине — Папанин, Чкалов, Павлик Морозов тут и там побеждали природу как в виду враждебной стихии севера, так и в виде “предрассудков семейных отношений”:
Прощай, папанинская льдина!
Полярный мрак, полярный снег.
Окончен грозный поединок,
Смирил стихию человек.
Окончен ли этот поединок? Книга Евгения Громова “Сталин. Власть и искусство” не является запоздалым примером перестроечной сталиномании, когда, по подсчетам статистиков, имя генералиссимуса даже в ежедневных новостных газетах упоминалось не реже, чем имена тогдашних политических лидеров СССР. Е. Громов не задается целью во что бы то ни стало разоблачить “кремлевского искусствоведа”; нет в книге и противоположной тенденции — тенденции на оправдание Сталина. Глава за главой, автор рассказывает историю сталинских воззрений на музыку, театр, литературу, историю взаимоотношений Сталина и людей искусства. Книга завершается следующим утверждением: “...Сталин привел советское искусство к глубочайшему внутреннему кризису. Сколько одаренных людей выжег огонь репрессий, сколько прекрасных замыслов погибло на корню, сколько талантов, так и не сумев раскрыться, бесследно ушло в небытие: всего этого не счесть”. Но Сталин у Громова — не примитивный уголовник, “пахан”, дорвавшийся до власти и “жирными пальцами” пачкающий священные страницы высокого искусства — таким получился Сталин у многих наших авторов. Культ личности без личности невозможен — и Громов показывает Сталина ироничным ценителем литературы, знавшим толк и в симфонической музыке, и в опере, и в театральном искусстве. Читателю громовской книги представляется, как этот человек — воспитавший в себе вкус к “литературному мастерству” (мастерство было для Сталина высшим критерием любого искусства) — нередко, перешагивая через собственные эстетические предпочтения, запрещал и уничтожал талантливых людей и их творения из соображений политического прагматизма. Как читатель, как театрал, как кинозритель, Сталин оказался жертвой собственного титанического властолюбия. Собраны и пересказаны Громовым и некоторые наиболее известные легенды о взаимоотношениях Сталина с Пастернаком, Шостаковичем, Мандельштамом, Сергеем Михалковым, Вандой Василевской и т.д. Искусство тоталитарной эпохи с его победными реляциями и всепоглощающей субординацией “круговой поруки”:
Уверен вождь с таким народом,
Могуч народ с таким вождем.
Сталин, как известно, уподоблял свою партию “ордену меченосцев”; думаю, с таким же успехом он мог сравнить свою ВКП(б) и с тоталитарной сектой. В сталинской идеологии боролись сектантское и государственное начала. Во многих изречениях, решениях и пропагандистских начинаниях “красного монарха” сквозило четкое деление граждан страны на “нас” (большевиков) и “их” (беспартийных). Лишь опасность войны позволила Сталину перенести идеологические акценты с позиций партийного сектантства на позиции патриотические. Сталин становился национальным лидером. Борение этих тенденций, происходившее на фоне постоянного развития исторической ситуации, становится нервом повествования Евгения Громова.
Книга Александра Дворкина является учебным пособием к курсу “Сектоведение” (профессор А. Дворкин заведует кафедрой сектоведения Православного Свято-Тихоновского Богословского института). В то же время книга эта оставляет совершенно самостоятельное читательское впечатление и у людей, шапочно знакомых с церковной историей и не являющихся учащимися-богословами. Книга “Введение в сектоведение” написана блестящим пером одаренного литератора и ученого-богослова, многие формулы А. Дворкина надолго запоминаются, заставляют не только задуматься “о добром и прекрасном”, но и попытаться самому словесно выразить ту или иную неуловимую мысль. Это сочетание безукоризненного знания предмета, благонамеренности и литературного мастерства дает искомый результат: книгу прочитываешь от корки до корки, даже при отсутствии изначального интереса к сектоведению. Но интерес этот, увы, провоцируется не только книгой Александра Дворкина. Тоталитаризм разнообразных сект и учений сейчас, пожалуй, страшнее и сталинизма, и национал-социализма, ибо мы слишком плохо вооружены против этой новейшей опасности.
И для тоталитарных сект, и для государственного тоталитаризма характерен культ вождей, сопровождаемый принудительным и — что страшнее — добровольным энтузиазмом. Торжество тоталитаризма выражается в тех редких минутах в истории государств и сект, когда несогласных с вождем, инакомыслящих попросту нет. Сам факт присутствия в государстве (секте) инакомыслящего отменяет торжество тоталитаризма.
Близость советского, нацистского и сектантского тоталитаризма (хотя у каждого из этих учений — своя сложная история) отмечена Дворкиным: “Не случайно на пятачке возле бывшего музея Ленина постоянно идет совместная коммунистическая, неонацистская и неоязыческая тусовка, а на книжных развалах мирно уживаются труды Ленина и Рериха, Гитлера и Блаватской, Алис Бейли и Алистера Кроули, Бхагвана Раджниша и Рона Хаббарда...”. Ленинские комнаты в советских учреждениях, кимирсеновские — в Корее играют все ту же поработительную роль, как и уголки Рона Хаббарда для приверженцев сайентологии. И секты, и учение большевиков, и учение Гитлера привлекало людей легкой свободой — культом собственного “хочу”, а получалось рабство, холопство, служение земному кумиру, вождю, фюреру, гуру, самозванному мессии, великому магу и чародею, великому другу железнодорожников...
И ленинизм-сталинизм, и секты одинаково страшны для самой светлой, романтически настроенной и “взыскующей Града” молодежи. Результатом их поисков зачастую становится новомодная “карма-кола” (определение из книги А. Дворкина) предприимчивых, навязчиво рекламирующих себя тоталитарных учений — эрзац обманной мудрости и обессоленной философии.
Мы полагали, что великие антиутопии Двадцатого века предупреждали нас об опасностях политического характера. Мы думали, что угроза идеологической агрессии исходит от государства. Мы — и слушатели нынешних лазерных версий “Песен о Сталине”, и читатели книги Евгения Громова “Сталин. Власть и искусство” — недооценили опасность маргинальных, но вооруженных по последнему слову техники и рыночной науки сект. Показательная иллюстрация из книги А. Дворкина — описание одного заседания в обществе продавцов драже “Гербалайф”. И у них есть свой вождь — родоначальник пирамиды “Гербалайфа”, и они почитают за благо сопровождать свою торговлю этим драже и вовлечение в эту торговлю новых продавцов экстатическим восторгом самоупоения. Восторгом перед своим вождем и божком. “Этот человек продал за неделю три пачки товара!” — объявляет ведущий. И сектанты возбужденно визжат, приветствуя его удачу. Он для них в эту минуту — подобие их вождя и тоже божок. Другие секты, конечно, придумывают себе более мудреную идеологию, но и в них не больше смысла, чем в экстатической торговле “исчезнувшими килограммами”. Поддельная философия, дающая тебе впечатление силы, когда ты слаб. Александр Дворкин описывает мучительный выход одного молодого человека из секты “трансцендентальной медитации”. Это сродни мукам того полковника, который в восьмидесятые годы выстрелил из табельного оружия в висок гипсовому Ленину, а второй пулей сам застрелился в висок.
И вовсе не случайно мне представляются родственными эти три издания — две пластинки песен о Сталине, и две книги об одной напасти.
Арсений Замостьянов
