КОНФЕРЕНЦ-ЗАЛ

Новая этика: мир без иронии

В июльском «Знамени» вышла статья Константина Фрумкина «Рождение нежного мира», в августовском номере ее лейтмотив уже иначе прозвучал в очерке Михаила Эпштейна «Новая этика или старая идеология», а сегодня в рамках круглого стола мы решили обсудить эту актуальную тему сразу с несколькими литераторами, попросив их поделиться своим мнением и ответить на наши вопросы:

1. Что для вас значит словосочетание «новая этика»? Как вы относитесь к этому понятию?

2. Каково место «новой этики» в литературных произведениях и в самой литературной жизни? Сочетается ли она с традиционной или вытесняет ее?

Ольга Бугославская

(1) Новая этика — способ построения утопии, мира, где все друг друга любят, уважают и никогда не обижают. Утопия всегда легко переворачивается и превращается в свою противоположность. Поэтому движению сопутствуют явления, которые несколько пугают своей бескомпромиссностью и однобокостью. Наиболее одиозное из них — cancel culture с ее бойкотами и преследованиями, которая возникла несмотря на то, что в западных странах вся система образования нацелена на формирование критического мышления, а очень серьезная профилактика любого рода травли начинается в детских садах. Новая этика существенно трансформирует иронию и юмор, устанавливая на то и другое довольно жесткие лимиты. Однако при всех очевидных издержках и «перегибах на местах» столь же очевидно и продвижение в сторону большей гуманизации и постепенной выработки формата бережных отношений.

В нашей стране на пути гуманизации всегда стоит один и тот же барьер. Усилиями пропаганды многие у нас не перестают жить в воображаемой осажденной крепости, неизбежным следствием чего является культ силы. Нам не до обходительности и чувствительности, мы все время закаляемся в локальных боях друг с другом, чтобы когда-нибудь выиграть final battle с внешним агрессором. А кроме того, в нашем обществе прекрасно уживаются весьма противоречивые взгляды и представления: женщина-ученый и «все бабы дуры», любовь к животным и охота, «все лучшее детям» и «детей надо пороть» и так далее. Все это может быть разбросано по разным стратам и людям, а может прекрасно совмещаться и в одной голове. Поэтому не всегда очевидно, мы в целом «за» или «против».

В межличностных отношениях акцент сместился с «я должен» на «мне долж­ны», из-за чего на бытовом уровне тоже возникает широкое конфликтное поле. Раньше общество приветствовало альтруизм и ответственность перед другими вплоть до самопожертвования. На каждую отдельную личность общество налагало очень много обязательств, которые оставляли этой личности весьма скромное пространство для маневра. На наших глазах отдельные личности стали отвоевывать земли. Самореализация и самосохранение (отсюда — ЗОЖ) оказались в числе первоочередных задач каждого. В рамках новой этики все теперь в равной степени вправе претендовать на расширение личных границ. На этой почве постоянно происходят столкновения интересов. Один человек ненавидит телефон, который всегда звонит некстати, другой — терпеть не может набирать тексты в мессенджере. Одному хочется громко разговаривать в тот момент, когда его соседу в самолете хочется спать. У кого-то из пассажиров автобуса аллергия на шерсть, а кому-то нужно провезти в том же автобусе кота. Один считает, что ребенка нельзя ни в чем ограничивать, а другой не любит, когда ему кричат прямо в ухо или запускают в голову лопатку. Самокатчики мешают автомобилистам, автомобилисты — самокатчикам, а те и другие — пешеходам и бегунам... Отдельные личности, каждая из которых имеет собственные представления о норме и о том, насколько далеко простирается ее территория, доставляют друг другу иногда очень много дискомфорта. Любая сетевая дискуссия на тему о правах и преференциях срывается в скандал с битьем посуды на первом же комментарии. Поэтому нельзя исключать, что, становясь более вежливыми, параллельно люди будут все больше дистанцироваться и изолироваться друг от друга, а одиночество станет самой большой привилегией и роскошью. Сегодня наиболее доступное и популярное средство частичной самоизоляции — наушники. Если еще совсем недавно шумного соседа в том же самолете приходилось либо терпеть, либо уговаривать не шуметь, то сейчас появилась возможность от него спрятаться. Cпрос на такие средства, мне кажется, будет расти. В начале пандемии в сети распространяли картинку начала ХХ века, на которой изображено, как люди перемещаются в толпе, находясь внутри прозрачных кабинок на колесиках. Что-то в этом есть.

(2) Об изменениях в массовых настроениях говорит прежде всего массовая культура. Очень показательно, как воспринимаются сейчас, скажем, старые фильмы, что в ушедшей натуре представляется нам сегодня актуальным, что — привлекательным, а что — уродливым. Казавшаяся когда-то милой итальян­ская комедия с Челентано и Мути «Укрощение строптивой» сейчас выглядит ужасно архаичной, а сами шутки в ней — грубыми и унизительными. Карнавальные комедии с Лесли Нильсеном поражают вызывающей неполиткорректностью и заставляют ностальгировать по временам, когда всем разрешалось смеяться над всеми. Безнадежно устарели все вариации на тему классической «Золушки». Зато сбежавшие из дворца герои мультика «Бременские музыканты» 1969 года — абсолютные зумеры. И так далее. Что же касается современной литературы, то новая этика приходит в нее вместе с мощным потоком произведений об абьюзе, физическом и моральном насилии и психических травмах. Его быстрые и бурные воды потихоньку размывают крепкий фундамент нашей осажденной крепости. Но этот напор имеет, увы, и обратный эффект. Большое число произведений на тему травмы превратило саму травму в литературный штамп, и некоторая часть публики успешно выработала иммунитет к восприятию этого штампа. То же самое ранее произошло с темой репрессий, в результате чего книги на эту тему многие читатели по сей день считают очернительством.

Анна Голубкова

(1) Прежде всего я хотела бы сослаться на статью Эллы Россман «Как придумали “новую этику”: фрагмент из истории понятий» (https://syg.ma/@ella-rossman/kak-pridumali-novuiu-etiku-fraghmient-iz-istorii-poniatii), в которой она подробно прослеживает историю появления этого термина в России и рассматривает основные смыслы, которые вкладываются в него во время различных общественных дискуссий. Элла Россман считает это понятие слишком расплывчатым и не рекомендует им пользоваться еще и потому, что на данный момент слишком много сюда привнесено посторонних значений.

Но лично у меня словосочетание «новая этика» не вызывает никаких отрицательных эмоций, даже скорее наоборот. Более того, я не считаю, что «новая этика» каким-то образом противоречит этике традиционной. Это та же самая традиционная этика, которая теперь распространяется не только на привилегированные группы. Например, домогательства преподавателей к студентам/студенткам никогда не считались одобряемым поведением. Тем не менее существовала зона умолчания и неких допустимых отклонений, которые воспринимались как предельный вариант нормы. Происходило это из-за того, что отношения между носителями власти и подчиненными переводились в сферу непубличных частных отношений. Да, он преподаватель, она студентка, но у них «любовь». И вот эта «любовь» многое оправдывала и позволяла порой закрывать глаза на совершенно вопиющие случаи. Да, за стенкой сосед избивает жену (мать бьет детей), но это их личное дело, которое никого не касается до тех пор, пока полиция не приедет на труп. «Новая этика» переводит частное дело в сферу публичного обсуждения и делает его предметом рассмотрения той же самой традиционной этики. И тогда пресловутая «любовь» оказывается построенными на власти абьюзивными отношениями, за которые в полной мере должна расплачиваться слабая, более зависимая сторона. В рамках «новой этики» право голоса получили те, кого раньше общество не желало слушать. И на этом, на мой взгляд, вся ее новизна начинается и заканчивается.

(2) В культуре, и особенно в литературе, существует давно сложившееся представление о том, как должны себя вести женщины и что они обязаны чувствовать, когда к ним проявляют настойчивое внимание. И понятно, когда выяснилось, что «лисам вовсе не нравится, когда на них охотятся», а женщинам, как правило, неприятно сексуализированное внимание, это вызвало шок у мужской аудитории. Но любой шок — это вызов, это новая задача, то есть вещь, для искусства крайне полезная. И хотя идеи феминизма в той литературе, которая попадает к более или менее массовому российскому читателю, представлены, скажем мягко, довольно слабо, в ближайшие годы отечественной словесности предстоит в полной мере осмыслить новую старую этику и научиться показывать совершенно другие женские (и не только женские) образы.

Дмитрий Данилов

(1) «Новую этику» (НЭ) я понимаю как этическую систему, развивающую возникшие в 80-е годы прошлого века идеи политкорректности. Это этическая система, основанная на следующих основных принципах:

1. Все человечество представляет собой сложную комбинацию групп, которые идеологи НЭ обозначили как «угнетатели» и «угнетенные». Причем один человек может одновременно принадлежать как к «угнетателям», так и к «угнетенным» (например, израильский еврей как представитель веками угнетаемого еврейского народа и одновременно угнетатель палестинцев). Главный угнетатель всех и вся, причина всех бед человечества — белый гетеросексуальный мужчина (БГМ).

2. Угнетение понимается как не имеющее срока давности, постоянно длящееся во времени. Даже если по факту угнетение давно прекратилось, соответствующие группы по-прежнему маркируются как «угнетатели» и «угнетенные». Вина угнетателей при этом как бы передается из поколения в поколение. То есть, согласно НЭ, современные белые продолжают нести вину своих далеких предков-рабовладельцев.

3. НЭ предполагает коллективную ответственность всех «угнетателей» перед всеми «угнетенными». Все мужчины виноваты перед всеми женщинами, все белые — перед всеми черными, все гетеросексуалы перед всеми ЛГБТ, все христиане — перед всеми евреями, все евреи-израильтяне — перед всеми палестинцами, и так далее. Таким образом, НЭ фактически упраздняет принцип презумпции невиновности. Человек, объявленный «угнетателем», лишается аргумента «я лично не сделал ничего плохого (женщинам, черным, геям и так далее), я не виноват». Для того чтобы считаться виновным, достаточно принадлежать к группе «угнетателей».

4. НЭ активно оперирует понятием психологической (психической) травмы. Любой «угнетенный» может объявить любое слово или действие «угнетателя» травмирующим и предъявить соответствующее обвинение. Право квалифицировать что угодно как травму принадлежит исключительно представителям «угнетенных», при этом они могут руководствоваться исключительно своими чувствами. Подразумевается, что травмировать могут только «угнетатели» «угнетенных», но не наоборот. «Угнетенный» по определению не может нанести травму «угнетателю», претензии и жалобы травмированных «угнетателей» НЭ не рассматривает.

5. Несмотря на то что система групп «угнетателей» и «угнетенных» достаточно сложна, есть только одна группа, так сказать, абсолютных угнетателей — БГМ. Согласно НЭ, это единственная группа, которая всегда только угнетала и никогда не была угнетена. Поэтому, в соответствии с принципом коллективной ответственности, БГМ виноваты перед всеми другими во всем.

6. НЭ также активно оперирует понятием привилегии. Считается, что любой «угнетатель» обладает некими привилегиями по сравнению с любым «угнетаемым». НЭ считает возможным и необходимым устранение всех привилегий (на самом деле — перераспределение привилегий в пользу «угнетенных» по принципу позитивной дискриминации).

7. Практика движения BLM и дискурс вокруг этого движения показывает, что НЭ считает правомерным и справедливым практически любое насилие «угнетенных» против «угнетателей».

К «новой этике» я отношусь как к идеологическому обоснованию грядущего (и уже отчасти наступившего) нового тоталитаризма, подобного которому еще не знало человечество.

(2) 1. Мне кажется, в русской литературе тема НЭ пока еще практически не отражена, но скоро она станет одной из основных тем. Я плохо знаю современную западную литературу, но могу предположить, что в ней тема НЭ уже сейчас занимает важное место.

2. Новая этика противоположна традиционной этике, хотя бы потому, что традиционная этика корнями своими уходит в основы христианской нравственности и базируется на принципах личной ответственности и презумпции невиновности, что прямо противоречит принципам НЭ.

Денис Драгунский

(1) «Новая этика» не одна. Их, новых, целых три. Первая — немецкая, 1900-х годов, связанная с ницшеанско-фрейдовской «переоценкой ценностей», с эмансипацией женщин и легализацией сексуальности. Вторая — 1949 года (Эрих Нойманн) скорее юнгианская. Обе эти этики были против «вытеснения» и «подавления» скрытых желаний и недовольств личности.

Нынешняя «новая этика» — продукт чисто отечественный. Словами «новая этика» у нас в России обозначают то, что сейчас происходит в США — движение #metoo, BLM, cancel culture, жесткая политкорректность и тому подобное. Хотя книга профессора Аниты Аллен «The New Ethics» примерно с таким содержанием появилась в США в 2004 году, но она не снискала особой популярности, этот термин не прижился и уж точно не принял столь общего значения, как у нас. Что само по себе смешно — ну вдумайтесь: «новая этика» — это россияне, обсуждающие проблемы американских левых либералов.

Однако этот саженец пустил корни на нашей почве. Я бы назвал «новую этику» — агрессивной ранимостью, наглой хрупкостью, наступательной и нетерпимой толерантностью. Это не парадокс. Еще в начале ХХ века Павел Флоренский писал: «Те, кто сделал своим принципом терпимость, бывают крайне нетерпимы к тем, кто этот принцип не разделяет».

Конечно, это накапливалось годами.

Мартин Лютер Кинг в 1960-е годы называл своих чернокожих братьев, за которых он положил жизнь, старинным словом «negro» — и никто на него не обижался. Сейчас это слово под строгим запретом, поскольку слегка напоминает абсолютно табуированное слово, которое нынче обозначается как «n-word» или «racial slur» (расовая кличка). Меж тем Фолкнер в 1930-е это слово спокойно употреблял в своей прозе — разумеется, в речи героев. Но сейчас «речью героев» не отговоришься. Как-то раз в Фейсбуке, причем не в статусе, а в комментарии, я процитировал Колю Красоткина из «Братьев Карамазовых». Знаменитый пассаж о карте звездного неба. Покажи ее русскому школьнику в первый раз — и он назавтра вернет ее исправленной. Коля Красоткин объясняет, что это сказал какой-то немец, и прибавляет: «Но все-таки немец хорошо сказал! Браво, немец! Хотя все-таки немцев надо душить». Помнится, я даже удивился — что худого сделали немцы Коле Красоткину? Зачем их душить? Но не спасла меня эта оговорка: я был забанен за «hate speech», за «язык ненависти» — как будто это я такой германофоб.

Вы скажете — это в ФБ просто глупые роботы. Возможно. Но со специально отлаженной программой. Антисемитские посты в группе под названием «Смерть Израилю» считаются допустимыми. Но — только в этой группе. No comment.

В 1994 году молодая американка в ответ на рассказ о событиях в Югославии закрывала уши и восклицала: «Oh, it’s so depressing!» Не хочу знать про людские страдания, у меня от этого портится настроение. Сейчас в России некоторые мамы пишут в Фейсбук: «Надо запретить “Муму” и “Серую Шейку”, это такая травма! Я смотрела мультик про то, как замерз слоненок, и рыдала полдня, как можно это показывать детям?!»

Нежелание поступиться малейшей толикой телесного и особенно душевного комфорта не вызывает у меня сочувствия. Представим себе такую картинку. Война. Взводный выпрыгивает из окопа и кричит:

— В атаку! За мной!

А солдаты из окопа спрашивают:

— А это обязательно? А это надолго? А вай-фай там есть? А раф-кофе с кокосовым молоком? Но только с обезжиренным!

Новая этика — побочный продукт долгого мирного времени. Если начнется война — этика снова будет старая. Потому что нет других способов выжить и победить, когда тебя атакует весьма неэтичный противник.

(2) Два момента. Во-первых, традиционная этика никуда не делась и не денется. Она занимает 99% жизни и литературы. Новая этика — это, скорее, интеллектуальное упражнение юной и благополучной части образованного и обеспеченного класса. Но, во-вторых, этой относительно небольшой части населения хватает, чтобы потребить солидные тиражи книг. Новая этика активно проникает в литературу. Происходит коммерциализация травмы. К тематическим рубрикам, на которые делит книги не слишком взыскательный читатель, — «про любовь», «про мафию», «про монстров и зомби» — прибавилось «про травму». Если в романе герой не получил семейную травму, если его не растлили в детстве, если его в ранней юности не травили, не избивали, не насиловали — то это как бы даже и не книга вовсе.

«Новая этика», начавшись в США и Европе как проект политический (еще раз подчеркну, там нет этого генерального термина, там все по отдельности: феминизм, #metoo, BLM, cancel culture, political correctness), вместе с тем стала отличным коммерческим проектом, особенно в России, где так любят подражать модным мировым трендам.

Юлия Подлубнова

(1) Новая этика, во-первых, не этика в классическом понимании, во-вторых, не новая, но хорошо забытая старая. То, что называется «новой этикой» — скорее, некоторый набор кейсов, опознаваемый как современный, актуальный (кейсы вполне могут меняться) и требующий общей этической установки, понимания, что этично, а что нет. Это понимание возникает не откуда-то вдруг, а как раз из этики, которая сформировалась веками в рамках христианской культуры с ее (светлая сторона христианства) культом милосердия к тем, кто страдает, кто гоним и презираем, и с максимой полюбить ближнего, читай: не навредить другому. Собственно, эта гуманистическая идея очень прижилась в русской литературе, и вряд ли кому-то стоит объяснять, насколько она распространена среди русской интеллигенции. Леволиберальная повестка — а «новая этика» крепко с ней связана — обновила содержание гуманистического дискурса, обратив внимание на социальную депривацию женщин, геев, лесбиянок, трансгендерных людей, людей с другим цветом кожи, с ментальными и физическими особенностями. Понятно, что, если говорить про Россию, «новая этика» распространилась в первую очередь в либеральном пузыре и главным образом среди молодежи. Закаленные жизнью либералы образца 1990-х, проповедующие свободу слова, кажется, теперь в шоке и ауте: сексистский юмор называется сексистским юмором, а гомофобия и трансфобия — гомофобией и трансфобией. И, да, необходимо спрашивать у потенциального партнера, хочет ли он заниматься с вами сексом. Ждали репрессий от государства (и получили их сполна), но никто не ждал, что придется корректировать модели личных отношений и публичные высказывания.

Эпоха гаджетов и социальных сетей сделала прозрачной сферу частной жизни. Она же наделила личное функциями социального/политического. Все видят всех, все могут оценивать всех. Можно, конечно, не считаться с требованиями «новой этики», но тогда это будет открытая игра на стороне зла.

Не спорю, радикалы от «новой этики», особенно те, кто яростно проповедует «культуру отмены», в своем радикализме тоже, скорее, зло, чем добро. Мир, простите за трюизм, не исправляется резкими жестами, не исправляется ничем, кроме личного примера, но и гуманистические дискурсы, пусть их отстаивают чрезмерно активно, очень нужны, особенно в России.

(2) Где искать «новую этику» в литературе? Понятно, что в феминистски ориентированных произведениях: от «Стихов с новыми словами» Галины Рымбу и ее же текста «Моя вагина», взорвавшего в прошлом году литературное сообщество и как раз-таки обнажившего пропасть между либералами старой закваски и леволиберальной молодежью, до «Раны» Оксаны Васякиной и «Кожи» Евгении Некрасовой. И это только то, что на поверхности. И, думаю, только начало.

Сможет ли «новая этика» полностью преобразовать литературу? Или тем более зацензурировать ее? Некоторую, и вправду, было бы неплохо зацензурировать, но в отношении словесности идеологические задачи все же никогда так прямо не работали. Даже при экспансии «новой этики», увеличении ее литературных репрезентаций, в литературе будет все, на то она и литература.

Николай Подосокорский

(1) «Новая этика» для меня относится не столько к этике, сколько к политике, борьбе за влияние и власть. Ее приверженцы очень напоминают нигилистов последней трети XIX века, хорошо изображенных в романах Ф.М. Достоевского «Идиот» и «Бесы». Это люди, которые считают себя прогрессистами и жаждут наказать неких угнетателей, сосредоточивших в своих руках материальные блага и занятых их распределением. Их цель — привлечь к себе всеобщее внимание и стать учителями жизни, выносящими обвинительные вердикты тем, кто не совпадает с веяниями эпохи. Как правило, они очень обижены на окружающий мир, воспринимают эту свою «обиду» или «травму» как величайшую ценность и считают, что демонстративное наказание «угнетателей» сделает общество чище и лучше.

По их представлению, власть и привилегии должны быть перераспределены в пользу новых прогрессивных и угнетаемых групп, мировая история — переосмыслена, а культура — насильственно изменена. Те, кто не вписывается в новый миропорядок или сопротивляется переменам, должны быть подвергнуты обструкции и так называемой культуре отмены. Показательный пример «новой этики» — это безобразная травля, развязанная в отношении английской писательницы Джоан Роулинг, которую обвинили в трансфобии и поддержке людей, подвергнутых культуре отмены, защищать которых уже само по себе «преступно».

Адепты новой этики часто уравнивают слова и дела, моральные страдания и физическое насилие. Безопасность и комфорт, в их представлении, — это когда «агрессивные» взгляды (а такими их произвольно определяют лидеры движения — по принципу, сформулированному, кажется, Германом Герингом: «Я сам тут буду решать, кто у меня еврей, а кто нет») караются запретами на свободу слова и профессию. Крупные социальные сети вроде Твиттера и Фейсбука, а также Голливуд являются мощными проводниками этой идеологии в мире.

(2) Пока что мы видим явное паразитирование на старых произведениях культуры, что выражается в цензурировании книг, написанных в другие исторические эпохи, и экранизациях литературных шедевров с поправкой на учение новой этики. Есть, однако, и счастливые исключения, когда сторонниками новой этики создаются, действительно, объемные и оригинальные художественные миры, которые можно отнести к высокому искусству. В кино это, к примеру, любимые мной сестры Вачовски. В современной литературе видно, как новая этика начинает пронизывать произведения известных писателей, которые относятся к ней либо иронически (Виктор Пелевин), либо апологетически (Стивен Кинг), но сам стиль их письма при этом не меняется.

Если говорить о молодых писателях, которые связывают свое имя и признание с новой этикой, то их литературные тексты являются очень часто не столько самостоятельными продуктами, сколько частью их активистской деятельно­сти. Также можно отметить влияние «новой этики» на изменение языка, что выражается в агрессивном насаждении феминитивов и табуировании ранее нейтральных слов. Например, согласно НЭ, больше нельзя употреблять слово «инвалид», поскольку оно признано оскорбительным, а надо писать «человек с особенностями» и тому подобное.

Лев Симкин

(1) Ирония много лет была нашей защитной броней и формой мировос­приятия. «Новая этика» нанесла ей удар из-за угла. Иронизировать, особенно над кем-либо, больше не рекомендуется, другим можно только сочувствовать. Научились демонстрировать эмпатию, а иронии разучились. Утерян даже ее язык, многие его не понимают, я уж не говорю о считывании подтекста.

И вот что удивительно — «новая этика» не допускает рискованных шуток, зато поощряет публичное обсуждение подробностей «харассмента». Чего не допускала «старая этика».

Как юрист скажу: «харассмент» «харассменту» рознь. Одно дело — уголовно наказуемый (скажем, связанный с насилием), и другое — морально осуждаемый, но не влекущий юридической ответственности. Между ними — существенная разница. И еще, я не стал бы ставить знак равенства между непристойными предложениями, обращенными ко всем встречным-поперечным, и к тем, кто так или иначе зависим от «харассера» — в офисе, в вузе, в школе, наконец. Понимаю, женщине могут быть невыносимы домогательства любого неприятного ей лица, и все же это не одно и то же, последствия явно несоизмеримы.

Но ведь все это так и согласно «старой этике». И пропагандисты «новой этики» просто-напросто передергивают, говоря, что «человек на 50 лет старше… не то что ответит, что так и надо — шлепать студенток по попе, — он скажет: “Что за ерунда? Не стоит обращать на это внимание”» (Андрей Бабицкий). Как будто «старая этика» считает такое приемлемым.

…Пушкин читает «Историю государства Российского». Доходит до фразы: «Где обязанность, там и закон». И замечает на полях: «Г-н Карамзин неправ. Закон ограждается страхом наказания. Законы нравственные, коих исполнение оставляется на произвол каждого, а нарушение не почитается гражданским преступлением, не суть законы гражданские».

Пушкин, как всегда, прав. «На произвол каждого» — это о морали. Но при этом он не отрицает, что нравственный закон — это тоже закон, покоящийся на тех же моральных основах, что и закон юридический. Структура моральных норм сродни юридическим нормам. Стало быть, «новая этика», как, впрочем, и старая, должна содержать четкие правила (моральные, не правовые). Она же их отрицает. Речь об отсутствии сколько-нибудь справедливых правил, так сказать, «морального разбирательства» чьего-либо проступка. Донос фактически заменяет приговор и обжалованию не подлежит. Какая уж тут презумпция невиновности!

И, наконец, я не вполне понимаю, чего им не хватает в «старой этике». Сочувствия к жертвам? Призывов к толерантности?

(2) Тем не менее, «новая этика» живет и побеждает. И писателям в ее рамках придется нелегко. Если они хотят быть в тренде, придется наступать на горло собственной песне и быть максимально осторожным, выстраивая отношения с собственными персонажами. И не дай бог задеть хоть какие-то чувства твоих читателей, не дай бог.