НАБЛЮДАТЕЛЬ

рецензии

Переквалификация критика

Сергей Боровиков. Крюк: рассказы. — Саратов: Музыка и быт, 2020; Запятая. — Саратов: Музыка и быт, 2020; Веселые поминки. — Саратов: Музыка и быт, 2021.

За последние два года Сергей Боровиков выпустил три книги.

Числясь по цеху критики, критику он давно уже практически не пишет. Нет, критиком он остается, свидетельство тому — пять рецензий, помещенных в двух из этих трех книг (а одна рецензия напечатана в двух книгах сразу). Но прямые отзывы на чужие работы — это у Боровикова уже столь редко, что они в его книгах тонут, почти незаметны.

А занимается С. Боровиков тем, что сочиняет. Употребляя это слово в том его смысле, в каком употребляли раньше, в веке позапрошлом, во времена Толстого и Достоевского, «Обломова» и «Приваловских миллионов». «Сочинять» — значит придумывать, писать о несуществовавшем как о реально бывшем, а если все же о реально бывшем, то так, чтобы оно выглядело не фотографией с натуры, а живописным полотном, писанным кистями и красками (скажем, «Фрегат “Паллада”»), являло собой, выражаясь, наконец, термином ХХ века, все черты художественной литературы.

Сочиняет Боровиков чаще, чем прочее, эссеистику — того плана, что в отечественной литературе связана прежде всего с именами Василия Розанова («Опавшие листья») и, если говорить об эссе — литературных исследованиях, Виктора Шкловского (сборник «Энергия заблуждения»). Его мемуары о людях, с которыми сводила судьба за прожитую жизнь — как о людях литературы, интересных уже самим фактом пребывания в ее никогда не прекращающем своего стоградусного бурления котле, так и просто о знакомых, к литературе вроде прямого отношения не имеющих, но по причине занятий автора оказывающихся вовлеченными в этот бурлящий круг, — мемуарами в полном смысле слова не назовешь. Это опять-таки эссе, «сочинения»: автору важны не просто человеческие типы, судьбы, обстоятельства жизни героя, а собственный взгляд на описываемое, собственное понимание его и оценка. Реальная жизнь в этих эссе-мемуарах — в известной мере только повод для авторского рассуждения и обобщения. Чисто житейского, социального, философского.

Сочиняет Боровиков, наконец, и то, что называется собственно художественной прозой. Это, во-первых, рассказы «из жизни», где герой-повествователь и автор практически неразличимы. Но, имея лицо, этот «кентавр» не имеет в повествовании никакого самостоятельного значения. Он предназначен лишь для того, чтобы пронести на своей спине фигуру интересующего автора героя, изобразить человеческий тип, раскрыть образ, показать место такого типа в социуме. И, во-вторых, это повествования, где нет никакого героя-рассказчика, автор невидим и его художественная фантазия явлена без всяких примесей: придуманные герои живут своей жизнью, любят, ненавидят, совершают гадости и благородные поступки, а читатель будто подглядывает за этой жизнью в замочную скважину. Как чаще всего и бывает в художественной прозе.

Читатель более всего знаком с эссеистикой Боровикова. Начав еще в начале 90-х писать свои заметки «В русском жанре» и снискав — справедливо! — расположение коллег и читающей публики, критик, мигрировавший в сочинители, так и пишет их уже без малого тридцать лет. Поклявшись перед читателем, что 60-й выпуск  «жанра» станет последним, Боровиков читателя обманул: сделал и 61-й, и 62-й, и далее, далее. Будучи, однако, наделен от природы чувством порядочности, обманывать читателя он посчитал невозможным и с «русским жанром» действительно покончил, переименовав выпуски этих эссе в «Запятую». В смысле: ладно, что ж делать, если душа требует и перо из рук выпадать не хочет, поставим запятую — и «но-о!», поедем дальше. Вышедшая в 2020 году книга из этих «запятых» большей частью и состоит. Пересказывать их содержание невозможно, как невозможно это сделать с лирическим стихотворением. В известной степени каждое эссе — о чем бы речь в нем ни шла: о литературе, общественных нравах, политике, — что бы из себя ни представляло: бытовую сценку на остановке общественного транспорта, воспоминание о каком-то поэте-прозаике, просто фиксацию мысли — такое лирическое стихотворение, по сути, и есть.

Книга «Веселые поминки» (получившая название по названию рецензии на книгу Геннадия Красухина «Мрамор и глина», из-за чего рецензию и пришлось тут перепечатать) посвящена памяти почившего с концом советской власти Союза писателей СССР. Большая часть помещенных в книге эссе — в отличие от «Запятых», довольно пространных, — именно о нем, о Союзе. О его исподней жизни, о разрывавших его идейно-групповых страстях, о некоторых его ярких представителях, преимущественно «русского» направления (Сергее Семанове, Олеге Михайлове, Викторе Чалмаеве). В этих эссе Боровиков достает из памяти интереснейший жизненный материал, которым, возможно, никто, кроме него, и не владеет. А как выписан — с любовью и вместе с тем разоблачающе — саратовский поэт Исай Тобольский в посвященном ему эссе «Советский поэт»! Великолепный, характерный очерк совет­ского литературного быта и вообще советской литературной жизни, без утайки рассказывающий о том, что такое типичный, среднеодаренный поэт советской эпохи. Тут и подробности способов пробиться в печать, и рассказ о кормушках (жалких!) «в виде руководства объединениями или студиями начинающих литераторов» и видах «кормления» через общество «Знание», и т.д. и т.п. Боровиков ничуть не сожалеет о кончине того Союза советских писателей. Хотя и входил в региональную писатель­скую номенклатуру, был главным редактором литературного журнала. Оттого и название книги: «поминки» — да, но «веселые».

В общем, в «Запятой» и «Веселых поминках» мы имеем дело с хорошо знакомым, привычным Сергеем Боровиковым. Со своим простым, но удивительно теплым, дружественным к читателю стилем. Автор расположен к читателю — и читатель в ответ не может не расположиться к нему. Замечательное чтение — эти боровиковские «запятые» и прочие эссе.

На книге «Крюк» хочется (и должно!) остановиться отдельно. «Крюк» — это Боровиков, мало кому знакомый. Боровиков-прозаик.

Судя по дате, стоящей под рассказом «Воспоминание», что идет в книге первым — 1986 год, — собственно художественную прозу Боровиков начал писать раньше, чем свои эссе «В русском жанре». А в предисловии к главам недописанного сатирического романа «Крюк» он сообщает, что роман писался в конце 80-х. И написал он такой «чистой» прозы совсем немного — около десятка рассказов да вот главы упомянутого романа. Я же, читая эту небольшую книгу, постоянно ловил себя на сожалении, что собственно художественной прозой Боровиков занимался так мало. Может быть, самое мое большое сожаление, что роман «Крюк» остался недописан. Вот для примера два абзаца из него: «Не то умеющие пить — зависть жен не умеющих пить. Это они способны весь вечер очаровательно ухаживать за дамами, поддерживать — да что там — заводить самые блестящие беседы, танцевать без пошлостей, и притом не только не проносить мимо рта, но даже сверх того опрокидывать рюмашку по мере собственной потребности, а не произносимых тостов. Когда вы видите в темной прибазарной щели личность с желтыми щеками, незаживающими ссадинами, с кошелкою в руке и подругой в синяках и грязных теплых чулках, знайте: это человек, некогда умевший пить». Будь роман «Крюк» дописан, отечественная литература имела бы аналог «Шутовского хоровода» Олдоса Хаксли, при этом куда более увлекательный в плане чтения. Впрочем, и в нынешнем своем, отрывочном виде роман производит впечатление, — такой выразительности и карнавальной яркости исполнены его эпизоды.

Небольшой же рассказ — миниатюра! — «Счастье», 1999 год, — мне хочется привести целиком. Напоминаю название — «Счастье»:

«Он помещается словно бы в углу ее огромной вдовьей постели в домике на краю оврага. День начинается с того, что он выползает из-под широкого во всю постель одеяла и направляется на кухню. Там, в трусах, нога на ногу садится за стол, наливает полстакана водки и со словами “Пора отдыхать” выливает разом в рот. Закусывает по сезону, закуривает папиросу и идет на двор. Воротившись, он лезет на постель и с той фразой “Пора отдыхать” неспешно, уверенно наваливается на вдову.

Тот миг, когда, оттрубивший года на Севере, он получал в сберкассе деньги, у нее получал, вспоминается ей как любимая песня в концерте по заявкам в рабочий полдень. Резкий свет майского заката, пылинки в луче, озаренные плакаты Госстраха на стене и его крепкое стальнозубое лицо в окошечке.

Молит Бога о том, чтобы это продолжалось подольше, и чтобы он умер первым, а она бы ходила на могилку и угасала, чтобы лечь поскорее рядом.

Она черноволосая, крепкотелая, с усиками над еще свежим ртом, несколько неловкая, ее везде много. Он — невысокий, но не мелкий, худой, но не щуплый, поживший, но не старый, с аккуратной лысиной».

Поразительный рассказ. В четыре небольшие абзаца автор вместил всю жизнь героев, и ту, что прожита до встречи, и ту, что после нее, и такая психологическая точность и тонкость в передаче их отношений — без грубости, без пошлости, — и такая неизвестно откуда берущаяся лирическая сила! Такой страшный, такой легкий, такой — вот уж воистину — русский рассказ.

Саратовское издательство, выпустившее эти замечательные книги С. Боровикова, носит имя «Музыка и быт». Прекрасное название, нужно отметить. Отмеченное великолепным эстетическим слухом его учредителей. Публикуя «Крюк», «Запятая», «Веселые поминки», оно, по нынешним временам, не стяжает себе громкой славы и финансового успеха — уж таково устройство этих «нынешних времен». В его работе отчетливо ощущается устремленность в то несомненное будущее, где понятия культуры и литературы будут вновь означать глубину чувств и мыслей, ясную красоту языка и виртуозность владения словом, укорененность в национальных традициях — без всяких примесей того явления, которое именуется квасным патриотизмом.

Анатолий Курчаткин