НАБЛЮДАТЕЛЬ

рецензии

О чем грезит улитка бесконечности

Михаил Квадратов. Восьмистрочники. — М.: Формаслов, 2021

Поистине, трудные времена дают прорваться новому: в начале года у Михаила Квадратова вышел очередной сборник. Некоторые из вошедших сюда стихотворений ждали тридцать четыре года, прежде чем появиться на свет, — впрочем, что такое время для искусства? Михаил Квадратов — поэт, прозаик и литературный критик, его имя оказывалось в шорт-листе Григорьевской премии и в лонг-листе Нацбеста. В другом своем, менее известном читателям облике Квадратов — кандидат физико-математических наук, — быть может, поэтому название книги он объясняет так: что-то из теории кристаллов. Как-то он обмолвился, что поэзия с точки зрения физики лучше прозы: у нее КПД больше, если брать в расчет количество затраченных слов. И все же материализм в нем уживается с визионерством и верой в незримое.

Эпиграф к сборнику взят из «Барбуса» Братьев Суматранских, книги young adult, вышедшей в конце 2020-го. В нем говорится о знаке бесконечности как об уложенном на бок снеговике. И это значит, что в мировоззрении автора бесконечность предстает высшим состоянием объекта, но становится infinitas от безысходности, неспособности сделать что-нибудь с окружающей действительностью.

«Старая улитка розмари» открывает сборник как символ незначительного, но несущего в себе совершенство: улитка — одна из немногих существ, на теле которых можно разглядеть рисунок спирали Фибоначчи — знак эстетического совершенства. Ей бы раскрутиться из точки и стать бесконечностью — но улитка Квадратова пленена обстоятельствами (вспомним снеговика). Клетка, не дающая улитке это сделать, — смерть как невозможность генерации новых идей, отказ передачи импульса от нейрона к нейрону: «лопнет электрическая нитка». То, что речь идет именно об идеях, подчеркнуто дереализацией описываемого мира. А в строке «без сюжета, без вины, без боли» лирический герой не верит в самую возможность нахождения единого смысла, оправдывающего бытие.

Все стихотворения, по мысли автора, вынуждены вмещать громадину смысла в малое количество строк. В деле укорачивания он идет не слишком очевидным путем — отступает от чеканности слова в туманную навь квазиобразов и квазипред­сказаний. В поэтике Квадратову ближе опыт Бориса Поплавского, Александра Введенского, Николая Заболоцкого, Анатолия Мариенгофа, Владислава Ходасевича и Валерия Брюсова. Там, где другим достаются крохи коллективного бессознательного, Квадратов, кажется, приватизировал целый колодец и не устает черпать из него большим ковшом. Это могло бы роднить его с Даниилом Хармсом. Но он не ударяется в витальное безумие и чересчур эмпатичен, чтобы допустить насмешку над зрителем или чрезмерную самоуверенность, он совсем не склонен считать, что именно его и только его мировоззрение истинно.

Атмосферность, гуманизм и фантастичность, как у Брэдбери, восторг перед красотой мироздания одновременно с грустью от неминуемого с ним расставания без разгадки, — все это становится возможным еще и потому, что Квадратов задается вопросами, которые кажутся либо слишком сложными, либо неуютными для большинства, взращенного корпоративной культурой и занятого в основном накоплением материальных ценностей. Поэт же спрашивает себя и нас: всякий ли человек —церемониймейстер, которому суждено лишь выполнять внешние ритуалы жизни без возможности прикоснуться ко всеобщему ядру первопричин? Или: не являются ли обязательные для нас движение и рост, развитие причиной смерти? Быть может, мечтательная стагнация и никому не навредила бы, и была бы правильной?

В пиковых точках сюжетных ситуаций, предполагающих наибольший эмоциональный накал, Квадратов остается дзен-буддистски спокоен. Почти равнодушно он может описать убийство, гибель, столкновение со страшной иллюзией — все страсти у него располагаются глубже, там, где он межстрочно сожалеет о неразгадываемости бытия.

              и из обглодышей несложных

              меланхолический художник

              других ваяет много лет

              но не угадывает цвет

Он практикует органичное вплетение магии в описываемую повседневность, откуда, кстати, и его умение пользоваться рефренами. Верлибры он прогоняет ритмом рысящей конницы, внутреннюю рифму использует для патетичных пауз, канцеляризмы и жаргонизмы, как и неточные рифмы, им не акцентируются и не выбиваются из общего строя. Прием смещения внимания читателя с главного на второстепенное, описываемое подробнее и двойными эпитетами, использовался еще на заре американской фантастики. Квадратов ведет игру в комичное несоответствие эмоций лирического героя ожидаемым: «Чуют мертвыми носами / Нашу кашу, наше лето». Декларирует сомнения с помощью антонимов, в том числе глагольных.

              действительности не было и нет

              следи число пророчеств и примет

              когда отыщутся тринадцать с половиной

              придет повестка почтой муравьиной

              заставят сторожить секретный сад

              где яблоки латиницей горчат

              счастливая судьба — трещотка и двустволка

              и ереси классического толка

Марсель Пруст писал: мы не осознаем, что счастливы, нам всегда кажется, что мы несчастнее, чем на самом деле. Так и улитка бесконечности оказывается заперта в первую очередь самой собой — нет в жизни никаких преград для того, что иллюзорно, невесомо, для того, что почти и не существует в материальном мире, — для человеческой мысли.

Дарья Тоцкая