Способ хранения
Аркадий Застырец. Deus ex machina. Опыты в стихах и прозе. — Екатеринбург, 1998. Гамлет: Эксцентрическая комедия в пяти действиях. — Екатеринбург, 1998.
Пусть Гофман со мною
Дойдет до угла.
А. Ахматова
Мир творится из света и тьмы. Взвешивание происходит на лабораторных весах. Но по лаборатории гуляет ветер перемен и из вытяжного шкафа тоже дует. Оконные стекла повыбиты взрывной волной — их заменили веселенькие фанерки с узорами на историко-мифологические темы.
Можно ли в таких условиях работать?
“Застырец — серебристый моль в шкафу культуры”, — сказал екатеринбургский прозаик о своем товарище-поэте. Моль (жен. род) — вредная пронафталиненная бабочка, питающаяся нашим тряпичным прошлым. Моль (муж. род) — полезный мотылек, культур-труженик, культур-пахарь, культур-сеятель, культур-жнец... Но сойдем с молекулярного уровня! Для того просто оглядимся вокруг, чтобы увидеть чудесное превращение, происшедшее в поэтической лаборатории и мире. Распалась связь времен — одна распалась, другая образовалась...
Книга называется “Deus ex machina”. И возможно, речь идет о машине времени. Таковая легче порождает бога. А может, о компьютере, который и тексты творит, и бога внутри себя — не электронного или не только электронного — содержит, и со временем вольно обращается...
Зернышко тьмы к зернышку света. Различные атомарные комбинации черного и белого, и бело-черного, и черно-белого... Где-то здесь и помещаются миги-секунды. Их причудливые сочетания и есть время.
Мне кажется, что детства моего
Устроенное доброе пространство
Находится, конечно,
в прошлом веке... —
так Аркадий Застырец писал в одной из прежних своих книг. А теперь он пишет иначе:
В моем представлении грань —
это ровная площадь,
Что доброй и твердой верстой
разделяет обрывы,
И если угодно,
здесь можно выгуливать лошадь,
А нет — так выращивать розы
и черные сливы.
Граница, наделяемая пространственным протяжением, — это не нонсенс, а логическое развитие художественных представлений поэта. Такая грань должна иметь, сочетая несочетаемое, свойства того, что отграничивается ею друг от друга. И лошадь, розы и сливы здесь — не по вольной прихоти поэта, а потому, что они — из “устроенного доброго пространства” трезво-романтических представлений о мире и поэзии.
По-моему лучшее —
все происходит на грани:
Далекие волны, поет до рассвета
цикада.
И кто из двоих погибает
по горло в тумане,
Ты — после наверно узнаешь.
А мне и не надо.
Рассвет — ровная площадь между тьмой и светом. Туман — тот самый коктейль из мрака и все-таки света, вещество на грани. Острая грань — место, где человеческий взгляд способен разглядеть поэтическое. Гофман не только доходит с читателем до угла, но и поворачивает с ним по направлению к “после”...
Можно выписать из сборника в один столбец слова, означающие тьму, черноту, ночь, в другой — свет, белизну, день. На контрастах и переходах поэт строит собственную концепцию времени, движения в нем (“от темени до дна”). Они изображаются графически точно и аккуратно:
Пробелы
не пугают в жирной тьме:
мыслю — ergo сильно смелый,
ergo — тайна на уме.
Мысль есть безостановочность движения. Тайна — сгусток энергии. Свет может выполнять функцию тьмы, тьма может менять функцию света, порождая разноцветность... Подземные ходы, недра, скалы, крепости (первая часть книги называется “Цитадель”).
Нет, не решаюсь я круто взлететь,
Лбом и ладонью
к хрустальному трону —
Просто надеюсь, что выстоит впредь
Крепость, в которой держу оборону.
Вот она, лаборатория, где довольно ироничный автор всерьез бережет свое внутреннее “я”, не то чтобы играя в средневековье, но демонстрируя способность пребывать сразу в разных временах, превращая Гамлета в одинокого воина высшего смысла, а обычный октябрь — в пору явления Небесного Царя (потому что снег повалит “с руки Небесного Царя”). Торжественный слог, соединяющий в себе усталое пророчество и нежную лиричность, обогащается интонацией — еще немного и Давида Самойлова:
Все заживет до октября.
Его целебная восьмерка
Врага высматривает зорко,
В медовом зареве горя.
Крепость, в которой следует — во имя искусства — держать оборону, — сразу время года и время бытия. Колдовской дым поэзии приятно щекочет ноздри читателю, который понимает, что эта приятность — трудного свойства. Ибо высматривающий врага персонаж, — конечно же, не жаждет вражды. Но вообще-то он обороняется не ради себя, но ради красоты и любви. А это придает каменистым и темным (так в этом театре установлены софиты) построениям трагичность, хотя и освещает их светом.
О нет, не надежда в затылок
мне дышит, когда
я слышу диктовку плетущих
над временем сети
Невидимых духов... Еще раз грядут
холода,
И старцы хохочут, и плачут
от ужаса дети.
И надо же после этого поставить точку — и закончить стихотворение! Хотя это самое “не надежда” в контексте книги читается двояко. В том числе — “и надежда!” Ведь во второй части сборника “Способ хранения” (видимо, самого дорогого, самого памятного) — так много о детстве и детского — в высоком смысле слова, то есть чистого, возвышенного, как будто наивного. Так же много, как в эксцентрической комедии в пяти действиях “Гамлет”, которая вышла одновременно с “Богом из машины” и которую можно посчитать второй частью этого разнообразного, но целостного избранного. Взрослые дети всегда готовы играть в принцев, королей, призраков. Чем плохая цитадель — Эльсинор, хоть в Детском королевстве все и прогнило?..
“Deus ex machina” — уже третья оригинальная книга Аркадия Застырца — сделана самим автором. Набрана, сверстана. Сам он — дизайнер и редактор. В сборнике скромно помечено, что он издается на правах рукописи. И другое сочинение, “Гамлет”, — тоже на правах рукописи. Тираж у обоих — по 200 экземпляров. Мне кажется, достаточно надежный способ хранения для наработанного литератором. Ведь, хотим мы этого или нет, самиздат как способ реализации замысла наиболее адекватен авторской задаче. Ведь тот же “Гамлет” (комедия, а не трагедия Шекспира) исполняется пока тоже самим Застырцем в компании с друзьями. И Офелию играет в этих случаях мужчина — так и водилось в шекспировском “Глобусе”.
В сборнике “Deus...”, я уже сказал, тоже есть Гамлет. Вполне логично, что тот принц и комедийный персонаж — один герой, но в разных обстоятельствах. Современная стилистика, нынешняя манера жить — вот чем обильно приправлена комедия. Я бы не называл это словом “римейк”. Оно поизрасходовано на старые и новые песни о главном и неважном. Пусть будет более традиционный “парафраз”. Употребляя слово “чечня” в значении “резня”, Застырец в пьесе не решает никаких актуальных для конца ХХ века проблем. Любящий принца датского (может быть, как философа жизни) и жизнь автор, покомиковав и пофокусничав (а Шекспир не любил фокусы?), решает всех помиловать. В финале все — живы. Гамлет собирается жениться на Офелии... Но проблема загнивания нашего быта-бытия все равно есть. Все равно есть представление, вид
Той, до поры сокрытой стороны,
Где крестиком отмеченная встреча
Свершается у древа и стены
Над облаком, привычности переча.
Тут я процитировал “Новый монолог Гамлета” из опытов в стихах и прозе.
Встреча над облаком, видимо, имеет смысл тогда, когда отменяется двоичное представление о мире, тогда, когда время — вечность...
Застырец — поэт, прозаик, драматург — весьма и весьма системен. Понятийный набор — почти то же самое, что набор изобразительных средств. Он не разбрасывается метафорами, сравнениями. Ему это не требуется. Ибо достаточно метафоричен сам по себе художественный мир, который создается поэтом. Цитадель — нечто вполне будничное, но и бытийное, но и метафизическое. Поэт любит слово “ангел” (ангел в этой поэтике наделяется функциями посредничества между землей и небом, черным и белым), но и принц, возможно, — ангел. И тот рыцарь, который держит оборону в крепости, наверное, — тоже ангел. Ибо ангел — посланник бога, а бог — это автор!
Я вспомнил о связи с Застырцем Самойлова, но можно было бы — Тарковского, Мандельштама. А еще — Вийона (Аркадий много его переводил, издал полное собрание стихотворений Франсуа). А еще, скажем, “Песнь о Нибелунгах”... Почва богатая. Поэтическая и общая культура нашего поэта завидна. Но она не мешает ему видеть и говорить по-своему.
Журналы “Золотой век” и “Знамя” совсем недавно напечатали подборки стихов Аркадия Застырца. Его не назовешь явлением провинциальной культуры. Две последние книги — на правах рукописи — свидетельствуют: этот поэт не просто “в шкафу культуры”. Шаг за шагом, жест за жестом он начинает влиять на сам этот “шкаф”, начинает его перестраивать. Таков способ хранения рукописей, которым для жизни требуется особенная среда... Это уже не лаборатория. Может быть, это — место, где протекает история литературы, ее, знаете ли, цитадель.
Александр Касымов
