КУЛЬТУРА

Об авторе | Элеонора Шафранская — преподаватель кафедры русской литературы Московского городского педагогического университета; читает лекции по современной русской литературе; автор исследования о «ташкентском тексте» в русской культуре.

Элеонора Шафранская

Бутовский полигон vs Нукусский музей имени И.В. Савицкого

                                                                                                   Россия, звезды, ночь расстрела

                                                                                                   и весь в черемухе овраг!

                                                                                                                              Владимир Набоков

              Наше счастье, как май, молодое,

              Нашу силу нельзя сокрушить.

              Под счастливой советской звездою

              Хорошо и работать и жить…

Так, под музыку Исаака Дунаевского, распевал слова Василия Лебедева-Кумача советский официоз: с экранов кинозалов, где шел фильм «Волга-Волга», из уличных громкоговорителей, со сцен торжественных собраний к славным датам. И еще ряд значимых фраз из этой песни: «солнцем советским согрета» (это про Волгу), «как родина свободная» (о ней же), «Прежде песни тоска наша пела, / А теперь наша радость поет!», «наша вольная жизнь потекла», там же и о «братских народах».

Это был 1938 год. Фильм «Волга-Волга» входит, как принято писать, в золотой фонд отечественного кинематографа, является эпическим полотном о жизни и достижениях СССР 1930-х.

Пропаганда свободной родины и ее достижений работала на отлично, настолько, что очень многие соотечественники и поныне тоскуют по тем временам и славят былую советскую мощь. Однако мало кто помнит, что оператор этого фильма Владимир Семенович Нильсен (Альпер) не дождался финальных съемок — был расстрелян в 1938 году в Бутове. За связь с «заграницей».

Параллельно с благостными кадрами «Волги-Волги», где «правильные» советские люди борются с бюрократами (есть еще недостатки в советской жизни!), арестовываются другие «неправильные» советские люди, их пытают, заставляют признаваться в шпионаже, расстреливают бессудно: достаточно решения «тройки» и даже «двойки». Их, «неправильных», везут в «душегубках» на Бутовский полигон, подводят группами к заранее вырытому рву и расстреливают, практически штучно, не автоматными очередями — группа из четырех человек, пистолетами. Эти сотрудники НКВД, умаявшись, ощущали себя стахановцами, ведь они работали на благо родины, перевыполняя план, — почти по 300–400 человек за смену.

На самом деле никакого Бутовского «полигона» не было. Это было место казни, а точнее — убийства, «полигон» был запущен в речь для отвода глаз и ушей: если люди из близлежащих поселков услышат стрельбу — знайте, идут учебные стрельбы. Так, с середины 1937 по середину 1938 года было расстреляно более 20 тысяч человек¹ . Закопали, разровняли, посадили яблони и клубнику — все цвело и плодоносило удивительно богато. Урожаем подкармливали детские дома — как благородно² ! Все шито-крыто. И только в начале 1990-х, когда вдруг перестали бояться, в отсутствии цензуры и страха, заговорили о недавних (всего-то пятьдесят с небольшим лет) событиях, ведь еще живы были участники и очевидцы. А если бы не… не 1990-е, не участники, не очевидцы? Потому, само собой, приходит мысль: сколько еще по стране таких бутовых, сандармохов, неоткрытых, неопознанных, — не был преодолен страх, не дали возможности говорить, и уже ушли очевидцы — по естественным причинам.

Придется вспомнить азбучные истины о механизме мифологии повседневности (ею ведь «питаются» не только обыватели, но и законодатели, последние даже в большей степени): в человеческой культуре (или «культуре мысли») наблюдаются три фазы, расположенные по спиральной траектории: мифологизация, демифологизация, ремифологизация³ . Нынешние законы об «иностранных агентах» в контексте следственных дел 1938 года очень наглядно иллюстрируют этот мифологический механизм. «Исторически изменяясь вместе с самой действительностью, мифологическая семантическая система сохраняет ориентацию на прошлое и придерживается повествования о прошлом как основного и специфического способа выражения⁴ », — пишет Елеазар Мелетинский, который приходит к подобным выводам не умозрительно, а ощутив это на собственной судьбе.

За что было уничтожено столько невинных талантливых людей? Не репрессировано, как совершенно ко времени и точно поясняет Гасан Гусейнов, а убито государством⁵ .

Долг соотечественников — пережить, отрефлексировать это «кривое горе», говоря словами Александра Эткинда⁶ . Вы хотите воспитать патриотов? вы ищете национальную идею? — вот она, надо только дотянуться до архивов и сообщить urbi et orbi о жизни и трагическом конце миллионов. Работа тяжелая, не на одно поколение. Она, конечно, уже идет, но локально, а не в национальных масштабах. Так, пишется книга памяти «Бутовский полигон», однако каждый, кто упомянут там, заслуживает индивидуальной реконструкции биографии, адресованной современнику и сопровождаемой рефлексивной аналитикой.

Сам факт «репрессий» сегодня известен каждому. Однако этим горе «не вы­прямится», историческая травма не излечится. Даже хорошо знакомый с трагиче­скими тридцатыми годами человек будет потрясен, прочитав «Роман свидетельств» Александра Липкова «Я к вам травою прорасту…». Так приходит понимание: об этих событиях надо говорить часто, с деталями и подробностями, такие тексты надо включать в образовательные программы разных уровней. «Роман свидетельств» Липкова — это набирающий обороты в актуальной словесности жанр архив­ного романа, в рамках которого пишут сегодня Наталья Громова и Светлана Алексиевич.

В романе Липкова нет голоса автора. Авторское присутствие наличествует только в композиционном решении — последовательности свидетельств. Это не линейная хронология, она концентрическая: круги действия как бы нарезаются все шире и шире: от судьбы одного человека к судьбам страны и народа.

Владимир Тимирев (1914–1938)

В центре сюжета «Романа свидетельств» — молодой человек, Владимир Сергеевич Тимирев, художник. По воспоминаниям свидетелей, талантливый и красивый необычайно. С фотографий на нас смотрит юноша с горящим взором. Ему было интересно жить — сохранившиеся страницы его дневников говорят об этом: Тимирев владел литературным слогом, он видел так, как дано только уже сложившемуся художнику, в свои двадцать с небольшим лет он слыл у окружающих эрудитом. Вот сохранившиеся путевые наблюдения этого молодого человека, дающие представление о его видении мира в качестве художника и просто человека:

С последней станции часов в 7 пошли на форт Александровский. Показались розовые горы, на розовом небе. И бирюзовое море. Вот уже второй день оно бирюзовое. Из-под киля стрелками шмыгают осетрята, вода продернута солнцем, как нитками, во всех направлениях. К вечеру горы выросли в лиловые стены, зажегся маяк, и началась романтика. А тут еще луна вылезла. Спасу нет (17 августа 1937 г.).

Солнце палило так, что вообще от одной мысли о каком-либо передвижении обливаешься потом. С правой стороны бухты — горы почти скрылись в розовом знойном тумане, слева ослепительный солнечный песок и не менее ослепительные белые домики без окон <…> Нигде ни души, за исключением мальчишек, которым все нипочем <…> Жара невероятная, песок сыпучий, белый, по щиколотку. Нигде нет ни одного твердого места. Идешь и вспоминаешь все русские пословицы. Масса верблюдов и с ними погонщики в широких белых чалмах, тонких полосатых халатах, преимущественно красных и без пояса — как ночные рубашки. Между белыми домами узкие проулочки — два человека разойтись могут, но не больше. В этих тенистых проулках — туземный базар. Сидят невероятно оборванные и грязные капсаки и продают молоко (черт знает чье), подозрительного вида, яблоки, дыни, огурцы, помидоры. Все очень грязное и разложено на кучки. Любой товар — кучка рубль. Для простоты. Картина живописная. Единственно, что у них красиво, — это переметные сумы, сделанные, очевидно, давно из замечательных ковров. Такие же чехлы на бутылках с молоком. Пробовал приценяться — не продают, негодяи (18 августа 1937 г.).

Штиль сегодня полный. К вечеру настолько стихло, что, глядя на море и луну в барашках, хочется сказать: чуден Днепр и т.д., а также вспомнить знаменитую картину Куинджи: «Чуден Днепр и т.д.» и много, много других знаменитых художников и поэтов хочется вспомнить. Не нравится мне такое море. Надсоном пахнет. Куинджи опять-таки. Дешевенькая экзотика (21 августа 1937 г.).

Сидим на сухарях <…> Команда измоталась и устала даже ругаться <…> Читаю «Поднятую целину» — самое подходящее чтение для качки. «Вазир Мухтара» выучил наизусть (22 августа 1937 г.).

Рулевой непрерывно пристает, чтобы я им лекцию по гидробиологии читал. Хитрый какой! А может быть, я не хочу. Пока оттягиваю солдатскими анекдотами, которые доходят. А там и Астрахань недалеко. В крайнем случае прочту о происхождении человека от обезьяны или о жизни величайшего ученого нашей страны Мичурина. Или еще чего-нибудь. Наукообразное. Боже всесильный, сделай так, чтобы завтра не было шторма⁷  (28 августа 1937 г.).

Все эти фрагменты из дневника Тимирева приведены с целью продемонстрировать и кругозор художника, и его наметанный глаз, и иронические нотки в отношении описываемого… Ровно за то, о чем он пишет (а еще он то и дело упоминает рыбу, которая то ловилась, то нет), ему было предъявлено обвинение: наблюдая рыб, лодки, ландшафт, сообщал сведения врагам народа. Так власть могла слепить обвинение из любого жеста, слова, шага. Но толчком к обвинению все же послужила судьба его матери, Анны Васильевны Тимиревой, у которой был недолгий, но глубокий роман с адмиралом Александром Колчаком. Казненный в 1920 году, Колчак, тем не менее, продолжал свое посмертное существование в семье Тимиревых. В 1938-м расстрелян Владимир, Анна Васильевна только к 1960 году обретает свободу от НКВД, до этого года она то в тюрьме, то в ссылке, то на поселении, география мест наказаний обширна: от Центральной России до Карлага и Сибири. Но о расстреле своего сына она узнает лишь в 1960-м.

О Владимире Тимиреве, Оде, вспоминает его друг, художник Макс Бир­штейн: «После первого курса, в 1930 году в числе 1700 студентов и комсомольцев нас направили на строительство Бобриковского химического комбината <…> Мы работали бетонщиками, а в свободное время рисовали. Запомнились его наброски и забавные шаржи. После окончания техникума Одя стал художником, иллюстрировал рассказы Джека Лондона. В те годы было принято печатать в газетах рисунки к рецензиям на театральные премьеры, и я помню нашу радость и гордость: в рецензии, чуть ли не в “Правде”, на премьеру балета “Пламя Парижа” в Большом театре напечатаны выразительные Одины рисунки <…> В 1935 году мы с ним участвовали в экспедиции на Каспий, и Одя написал очень много прекрасных акварелей. Они посвящены морю и очень колоритной в те годы Астрахани, ее набережной, каналам и реке Кутум, через которую перекинуты деревянные мосты. Есть у него акварели, где изображен базар, куда привозят крестьяне в больших и маленьких черных лодках под серыми парусами груды арбузов, помидоров, всякой снеди <…> Осталось много его замечательных акварелей и рисунков, полных поэзии и жизни… Все работы были спрятаны и хранились. Добились реабилитации Оди, и я выставил несколько акварелей на выставке “Художники 30-х годов”. Я очень рад, что несколько его работ находятся в ГМИИ им. А.С. Пушкина (отдел графики). Еще раньше я показал его работы Игорю Савицкому, и он забрал чуть ли не все Одины работы в теперь уже знаменитый музей в Нукусе (Каракалпакия). Там сейчас собрано искусство 20–30-х годов. Теперь этот музей носит имя Савицкого»⁸ .

Даже в 1960-е годы в стране живет страх — человека уже нет, но его стоит опасаться. Боятся хранить и выставлять работы казненных художников. И от беды подальше их с облегчением отдают Игорю Витальевичу Савицкому, основателю Нукусского музея.

На сайте Специального архива художественных произведений⁹  (его по старинке называют Загорским архивом или местом ссылки работ художников) сказано, что с 1967 года деятельность архива расширяется: он начинает распределять свои сокровища по другим советским музеям. Так, Нукусский музей советской тогда Каракалпакии получает 393 произведения. Но Савицкий этим не ограничивается: он собирает работы художников, разъезжая по всему Союзу, находя самих художников, что еще живы, или их родственников и знакомых. И, можно сказать, спасает целый пласт искусства ХХ века от забвения, тлена, уничтожения — практически один против системы, рискуя и живя ради дела.

Далее будут представлены трагические фрагменты биографий еще трех художников¹⁰ , расстрелянных на Бутовском полигоне. Одни были знакомы друг с другом, другие нет, но судьба распорядилась так, что они пересекаются в двух точках: это место смерти — они лежат рядом, и место после жизни — их художественные произведения (за одним исключением) находятся в экспозиции Нукусского музея.

Среди расстрелянных художников есть те, о ком уже после 1990-х написаны книги, собраны воспоминания, репродукции их работ помещены в каталоги и альбомы. Есть же такие, о которых только упоминается в контексте других следственных дел и биографий, их художественные работы арестованы при обыске и уничтожены вместе с авторами. Но о них тоже надо попытаться найти информацию, порой из контекстуальных упоминаний можно сложить биографию.

Михаил Гайдукевич (1890–1938)

Биография Михаила Захаровича Гайдукевича более или менее известна. Немало фрагментов о жизненном пути Гайдукевича помещает в своем фолианте «Неужели кто-то вспомнил, что мы были…»¹¹  Ольга Ройтенберг. Ильдар Галеев в «Венке Савицкому» впервые публикует машинописные страницы Рафаэля Такташа, где содержится упоминание о Гайдукевиче¹² : втроем — с художниками Еленой Коровай и Михаилом Курзиным — они пешком путешествовали по Крыму, попадая в авантюрные истории, даже, по словам Коровай, «приходилось ночевать и под кустами в траве»¹³ .

Однако и в этой биографии есть разночтения и белые пятна, о чем речь пойдет ниже.

Гайдукевич — это человек-травелог, за недолгую жизнь он объездил множество городов и везде отметился как художник и преподаватель: в Семипалатинске, Томске, Крыму, Севастополе, Ташкенте, Самарканде, Бухаре, Коканде, Ургенче, на Турксибе, во Фрунзе, в Алма-Ате, Ростове-на-Дону, Москве. В следственном деле Гайдукевича есть удостоверения, выданные на имя художника. Так, на бланке ленинградского журнала читаем:

24 мая 1926 г.

                                                         Удостоверение

Предъявитель сего художник Михаил Захарович Гайдукевич состоит постоянным сотрудником научно-популярного журнала «Вестник Знания» по вопросам искусства и художественной критики.

Тов. Гайдукевичу поручается знакомиться со всеми сторонами художественной жизни С.С.С.Р. на предмет информации журнала¹⁴ .

Таким образом, Гайдукевич поработал и на ленинградской ниве («Вестник Знания»), о чем до сих пор нигде не упоминается. И о времени его ташкентского пребывания сведения весьма противоречивы, но следующий документ вносит новую деталь в его биографию:

                                                         Удостоверение

Дано художнику М. Гайдукевичу в том, что он состоит действительным членом объединения Ташкентского окружного АРИЗО, что и удостоверяется.

Председатель /Курзин/

Отв. секретарь /Мальт/

№ 26

25.05.30

Ташкент

<на обороте>:

Вступительный взнос 4 руб. и членск. взнос за июнь месяц получ. /подпись Мальта/

Печать¹⁵

В кратком жизнеописании Гайдукевича, представленном в Нукусском каталоге, говорится, что в 1918 году он «воюет против Колчака»¹⁶ . Кстати, и в фолианте Ройтенберг есть фраза, что с «1918 — доброволец Красной Армии»¹⁷ . Оказалось, ничего подобного. В НКВД это проверили (то, что обвинения в следственных делах — фальсификация, нет сомнений, но на приводимые сведения из биографии обвиняемого можно полагаться). Ни в Красной, ни в Белой армии Гайдукевич не служил. Зато он был писарем в царской армии с 1915 по 1917 год¹⁸ .

Из протокола допроса:

«Вопрос: Где вы работали и находились в период 1917–18 гг.?

Ответ: В 1917 г., в сентябре… я был уволен из старой армии; часть находилась в Екатеринбурге. После увольнения я поехал в Семипалатинск, работал в губкоме. В 1918 г. во время чехословацкого мятежа меня чехи арестовали и посадили в тюрьму, где я просидел с мая 1918 по декабрь 1918 г., откуда бежал с чужим паспортом в г. Томск. От преследований правительства Колчака в 1919 г. я бежал из Томска в пределы Монголии в степи, где пробыл до 1920 г… Во время борьбы партизан с разбитыми колчаковскими войсками я с отрядом русских партизан вернулся обратно в г. Семипалатинск. После этого я начал работать в городе.

Вопрос: Значит, вы проживали на территории белых в Сибири?

Ответ: Да, проживал на территории колчаковской армии.

Вопрос: Будучи в тюрьме у Колчака вас допрашивали и за что вас арестовали?

Ответ: Да, допрашивали несколько раз. Спрашивали о работе большевистской организации, за что меня и арестовали.

Вопрос: Вы говорите, что вы из тюрьмы Колчака бежали, но вы не бежали, а вас освободили добровольно. Расскажите следствию об этом подробно.

Ответ: Да, меня освободили из колчаковской тюрьмы на добровольных началах. При освобождении… от меня взяли подписку, которую я выдал начальнику тюрьмы…

Вопрос: О чем говорила подписка, которую вы давали колчаковскому офицеру при освобождении из тюрьмы?

Ответ: Точно не помню содержание подписки, но есть указание, что я не должен отлучаться из города без разрешения колчаковских властей.

<…>

Вопрос: Вы состояли членом общества бессарабцев?»¹⁹

Здесь надо прерваться, так как произнесено ключевое слово — бессарабцы, которое и ляжет в основу расстрельного приговора. Бессарабская губерния, город Аккерман как место его рождения указаны в большинстве текстов о Гайдукевиче. Однако в обвинительном заключении значатся другие топонимы: уроженец Ананьевского района Херсонской губернии²⁰ . Скорее всего, топографически это одно и то же место, но оно подпадало то под румынскую власть, то под советскую. И, таким образом, эта румынская принадлежность легко формировала статус «иностранного агента». В мае 1924 года в Москве было основано легальное «Общество бессарабцев», работа которого была направлена на защиту бессарабцев от румынских захватчиков. Тем не менее Бессарабия рассматривалась Москвой как враждебное логово, а московское общество считалось его агентурным подразделением.

Гайдукевич ответил, что в обществе бессарабцев не состоял. Ровно через день допрос был продолжен. Стоит обратить внимание, что тональность ответов меняется. На все днем ранее заданные и вторично повторенные вопросы ответы звучат уже иначе — так, как надо следователю. В протоколе допроса, само собой, эта метаморфоза никак не задокументирована. Однако литература — нон-фикшн или фикшн с элементами документальности — красноречиво восполняет этот пробел. Так, в романе Саши Филипенко «Красный Крест» есть фрагмент: «Кавокин (следователь. — Э.Ш.) ударил ее. Татьяна почувствовала, что следователь выбил ей зуб, и прикрыла рот рукой. Будучи человеком маленьким и с виду хлипким, Кавокин оказался обладателем хорошего удара. <…> “Ты знала, уродина, что твой муж попал в плен?”»²¹ , и далее в том же духе.

«Вопрос: В протоколе от 22.03.38 г. вы показали, что вас в колчаковской тюрьме освободили под подписку. Значит, вас завербовали для шпионской работы в пользу Колчака?

Ответ: Да, я завербован в конце 1918 г. <нрзб> офицером белой армии Колчака. Фамилию его я не помню, для шпионской работы в пользу Колчака.

Вопрос: При каких обстоятельствах вас завербовали и отобрали подписку?

Ответ: Месяцев семь-восемь я просидел в белогвардейской тюрьме, <у> меня, освобождая из тюрьмы, отобрали подписку и отпустили.

Вопрос: После выхода из тюрьмы вы где остались жить и работать?

Ответ: Я, как вышел из тюрьмы, скоро выехал в Томск, там устроился работать.

Вопрос: У вас была связь в Томске с колчаковскими войсками?

Ответ: Нет, никакой связи с колчаковцами не было.

Вопрос: Как фамилия офицера, который у вас отобрал подписку при выходе из тюрьмы?

Ответ: Нет, точно я не помню, но кажется Ульяшевич, да, Ульяшевич.

Вопрос: После ухода Колчака вы обратно устроились работать в городе?

Ответ: Как ушел Колчак, я устроился работать в Семипалатинске.

Вопрос: После того, как вас завербовали, вы давали какие-то сведения человеку, который у вас отбирал подписку, т. е. Ульяшевичу?

Ответ: Нет, я тут же уехал в Семипалатинск, больше никого не видел и никаких шпионских сведений не передавал.

Вопрос: Следствие требует правдивых показаний, сведения шпионского характера вы давали.

Ответ: Признаюсь, за время пребывания Колчака в Сибири я, будучи в Томске, был связан с другим офицером Бруновским, которому выдавал коммунистов и всех лиц, сочувствующих советской власти, которые впоследствии расстреливались или вешались.

Вопрос: Вы имели желание и старались оформиться в общество бессарабцев?

Ответ: Да, я желал и старался оформиться членом общества бессарабцев.

Вопрос: Кто же вас втягивал больше в общество бессарабцев?

Ответ: Больше всего меня старался втянуть и сагитировать вступить в общество бессарабцев председатель общества Македонский.

Вопрос: Под видом вступления в общество бессарабцев вас Македонский обрабатывал на вербовку с целью использования вас по шпионской работе в СССР?

Ответ: Да. Только так нужно понимать, именно этим самым он готовил меня для вербовки.

Вопрос: Когда и при каких обстоятельствах вы были завербованы Македонским?

Ответ: В 1934 г. я хорошо ознакомился с Македонским, он мне предложил работать по шпионажу в пользу Румынии, на что я и дал согласие.

Вопрос: До какого года вы были связаны по шпионской работе с Македон­ским?

Ответ: Встречался я с ним до 1937 г., кажется, вторая половина, после этого куда делся Македонский, мне неизвестно, после этого работа по шпионажу прекратилась.

Вопрос: Какие сведения вы передавали Македонскому?

Ответ: Сведения шпионского характера я передавал, в частности о войсковых подразделениях, т. к. я, как художник, работал в Воздушной академии, штабе пролетарской дивизии, по академии я собирал сведения о новых марках самолетов, численности тяжелых бомбандировщиков <sic!> в авиации СССР, в пролетарской дивизии о вооружении частей дивизии, моральное состояние бойцов и комсостава. Все сведения мне удавалось собирать во время моей работы по художественному оформлению, от красноармейского состава и обслуживающего персонала, который вращался в войсковых подразделениях. Собранные сведения, и сколько раз не помню, я передавал Македонскому, который, как мне от него известно, передавал Румынской разведке.

Вопрос: Кто еще был связан с Македонским по шпионской работе?

Ответ: Никто мне не известен по связям с Македонским по шпионской работе в СССР.

Вопрос: Кого вы знаете из бессарабцев, связанных с Македонским по шпион­ской работе?

Ответ: Никого не знаю.

Вопрос: Что еще можете показать по данному вопросу?

Ответ: Показать больше ничего не могу»²² .

Начальник XI отдела УГБ УНКВД по Московской области капитан госбезопасности Казаков — читаем в документе 1956 года, где в роли подследственного выступает уже бывший оперуполномоченный Н.И. Казарцев, тот, кто пытками выбивал показания у Гайдукевича — разослал директиву о пересмотре ряда дел, где было сказано: к врагам нашей страны применять любые меры борьбы. Этим Казарцев объясняет применение «методов физического воздействия»²³ .

В обвинительном заключении М.З. Гайдукевича по ст. 58 п. 6 УК РСФСР сказано: «XI Отделом УГБ УНКВД МО за контрреволюционную шпионскую деятельность арестован Гайдукевич Михаил Захарович…»

Произведенным по делу расследованием установлено, что Гайдукевич М.З. в конце 1918 г. на территории, занятой Колчаком (ДВК), был завербован офицером колчаковской разведки Ульяшевич, при переезде в Томск связался с другим офицером колчаковской разведки Бруновским, которому выдавал коммунистов и людей, сочувствующих Советской Власти, последние подвергались расстрелу.

В 1934 г. председателем бессарабского общества Македонским вторично завербован для шпионской работы в СССР в пользу Румынии, по указанию которого собирал и передавал ему сведения шпионского характера о новых марках самолетов, численности бомбардировщиков, вооружении войсковых подразделений пролетарской дивизии.

Указанные сведения собирал во время работы в Воздушной Академии и Штабе Пролетарской дивизии <…>

Виновным себя в преступлении, предусмотренном ст. 58 п. 6 УК РСФСР, признал.

«На основании изложенного обвиняется… <…>²⁴ »

Гайдукевич был арестован 22 марта 1938 года, приговор — расстрел — приведен в исполнение 10 июня 1938 года.

И еще о разночтениях: и в Нукусском каталоге, и у Ройтенберг, и в «Венке Савицкому», и в каталоге Музея Востока «Туркестанский авангард»²⁵  указана ошибочная дата рождения Гайдукевича: 1898. В соответствии с личным делом, хранящимся в Государственном архиве РФ, год рождения М.З. Гайдукевича — 1890.

Никому из близких не сообщалось о дате расстрела: ни матери Тимирева, ни жене Гайдукевича, лишь лживая формула-клише: «10 лет без права переписки». В январе 1957 года дочь художника, Евгения Гайдукевич, обращается с заявлением к прокурору РСФСР, в котором она пишет, что со дня ареста в 1938 году ничего не знает об отце, просит «его реабилитировать, даже если он умер…»²⁶ .

Учился Гайдукевич в 1920–1923 годах во ВХУТЕМАСе. Основная творческая тематика, указанная им собственноручно в «Карточке художника» за месяц до ареста, — этнография, быт восточных народов, а также производственные темы и пейзаж²⁷ . В чудом сохранившихся (и доступных) работах Гайдукевича представлены люди, ландшафт и архитектура Центральной Азии, о чем говорят даже названия этих работ. Они находятся в коллекции Государственного музея Востока в Москве: «Три узбека», «Муллы», «Старый Ташкент», «Улица с храмом», «Ташкент. Старый город» (все — 1925), «Старый город. Бухара» (середина 1920-х), «Узбек в халате» (1925–1927), «Богатая казашка» (1927–1928), «Киргиз на лошади» (1929), «Алма-Ата до Турксиба» (1927–1929) и другие работы. Три картины представлены в Нукусской коллекции в Каракалпакии (Музей имени И.В. Савицкого): «Ростов. Домики» (1926), «Бабушка и внук», «На кладбище».

Своим учителем Гайдукевич в карточке-анкете называет художника Древина. Судьба соединила их навечно — в бутовской яме.

Александр Древин (1889–1938)

Несмотря на двойное имя (Рудольф-Александр), разночтение в огласовке отчества (Давыдович/Давидович), этноварианты фамилии (Древин/Древиньш), в анкете, заполненной рукой самого художника в 1921 году, он представляет себя как Александр Давидович Древин²⁸ . Родился в городе Венден Лифлянд­ской губернии, окончил Рижское художественное училище, с 1920-го работал во ВХУТЕМАСе (впоследствии ВХУТЕИНе) в должности профессора. Жена Древина тоже художник — Надежда Удальцова.

Многие живописцы не без гордости называли Древина своим учителем, получая образование в его мастерской: Ростислав Барто, Иван Безин, Павел Иванов, Роман Семашкевич, Виктор Смирнов, Александр Крашенинников, Василий Беляев, Евгения Рожкова, Александр Щипицын²⁹  и другие.

«Супружеская пара — “лед и пламя” — Александр Древин и Надежда Удальцова представлены в Музее³⁰  произведениями алтайского и армянского цикла. В тот период были популярны поездки на Урал, в Среднюю Азию, в республики Закавказья, на Крайний Север, которые привносили в изобразительное искусство новизну. Среди массы картинно-графической продукции пейзажного характера, созданной в 1930-е годы, выделяются серии небольших по размерам картин А. Древина и Н. Удальцовой, привезенных из поездок по стране. Урал (1926–1928), Алтай (1929–1932), Армения (1932–1934) в артистических набросках Древина и Удальцовой говорят о сильных эмоциональных впечатлениях, в них есть восторг открытия новых мест и возникновения новых чувств: линии гор, бег дороги, скромные строения погружены в световоздушную среду и “ритмизированы” в особой прочувствованной манере.

Колорит картин Древина всегда строг, основан на сочетании немногих цветов, тонко варьируемых. В работах алтайского цикла, экспонируемых в Музее, — “Алтай. Сухая береза” (1930), “Алтай. Возвращение домой” (1931), “Розовый пейзаж с белым домом” (1931) — Древин достиг необычайно сильной экспрессии рисунка и цвета. Кисть его движется по форме, соединяя контуры различных предметов и фигур в целостную ритмическую композицию»³¹ , — пишет ереванский искусствовед.

А так воспринимает манеру письма Древина петербургский исследователь: «Древин, усиливая язык живописи, прививал восточную каллиграфию на штамм французской живописной культуры. Умная гармония школы ленинградского пейзажа была сбалансирована в равной степени опытом Востока и Запада»³² .

Древин пишет в 1934 году о своей работе художника: «черпаешь силы из двух великих источников: сильная жизнь и сильная природа»³³ . Для этого он надолго выезжал на Урал, Алтай, в Армению. «После поездки в Армению, — пишет А.А. Реформатский, выдающийся лингвист и друг Древина — их связывала страсть к охоте, — <…> он позвал меня в одиночку посмотреть то, что он там написал. Я пришел, долго глядел, было это все очень интересно (пейзажи). А Давидыч еще спрашивает: “А на что это еще, Лексанич, похоже?” Я подумал и на риск отвечаю: “На японскую живопись!”; а он (громко): “Верно!”»³⁴ .

Получить представление о биографии Древина — до и после смерти — дают возможность многие источники: книги, выставочные каталоги, а также криминальные истории, в которых фигурируют работы Древина, доставшиеся наследникам. Задача настоящей публикации — остановиться на материалах следственного дела Древина, которые в печати не освещались.

Судя по ряду расстрельных вердиктов, в 1937–1938 годах в «проекте» НКВД существовал этнический вектор. Все нерусские фигуранты изначально подходили под статус обвиняемых. Древин — латыш, а латышское направление в рецепции госорганов было самым «враждебным». Родившийся в Лифляндии, учившийся в Риге, Древин в 1915 году оказывается в Москве, куда он прибывает, как следует из протокола допроса, «25 августа 1915 г. совместно с эвакуированными рабочими одного Рижского завода в момент немецкой оккупации гор. Риги»³⁵ . Идет Первая мировая война. Латвия оккупирована Германией. Тысячи латышей бегут в русские области империи, оседая здесь и организуя латышские колхозы. Создаются организации помощи латышам.

Так, в Москве в 1929–1937 годах работает культурно-просветительское общество «Прометей», ориентированное на работу с советским латышским и латгальским населением. Общество владеет магазином, фабриками канцелярских товаров, им построен дом для правления «Прометея» на Смоленском бульваре, собственный детский сад. «Прометей» выполняет издательские и типографские функции (выпускает два журнала и две газеты на латышском языке), организует лекции и дискуссии по вопросам культуры и искусства. Такой размах, приносящий в том числе и доход, не мог остаться без внимания власти. Дом, фабрики, магазин, денежные счета решено было «отжать», а общество ликвидировать. Уничтожить надлежало и видных членов «Прометея»³⁶ , среди которых были известные люди в области искусства и литературы, в том числе и Древин.

С одной стороны, когда читаешь протоколы допроса Древина, очевидно развитие сюжета обвинения, и, с другой стороны, по прочтении ряда обвинительных дел, и Древина в том числе, опосредованно вырисовывается социально-психологический портрет следователя, некий антропологический тип эпохи.

Непосредственный портрет представителя этой прослойки, к слову, воспроизведен в романе Саши Филипенко «Красный Крест», где героиня размышляет о своем мучителе: «Маленький, плюгавый, лысеющий мужичок лет сорока. Исключительно безликий, не человек даже, но моль. Он говорил коротко, отрывисто и немного гнусавил.

— Думаю, не раз, возвращаясь с работы, человек этот подвергался насмешкам дворовых мальчишек. Кавокин натурально нуждался в должности следователя. Лишь возможность пытать других людей могла примирить это ничтожество с самим собой. Позже, в лагере, я пойму, что вся эта система, вся эта огромная машина строилась на закомплексованных людишках вроде него. Сами по себе эти существа ничего не представляли из себя, но становились значимыми в государстве себе подобных <…> После часа нелепых вопросов следователь вдруг вытащил стопку рисунков и открыл настоящий, многочасовой допрос.

“Это вы нарисовали?”

“Да”.

“Зачем?”

“В каком смысле?”

“Для каких целей вы с такой точностью зарисовывали улицы Москвы?”

“Это обыкновенные рисунки. Я люблю рисовать” <…>

“Для чего вы рисовали это? А это? А вот это? А Кремль?”»³⁷

По заданию «Прометея» Древин посещает латышские колхозы в Азово-Черноморском крае и Западной области³⁸ , результаты поездки отражены в ряде его картин, изображающих колхозную жизнь. Вероятно, советской власти подобное изображение было не по нраву, что отчасти отражено в протоколе допроса, который коррелирует с текстом Филипенко:

«Вопрос: Какую работу вы выполняли как участник контрреволюционной организации?

Ответ: Руководители контрреволюционной националистической организации, зная меня как представителя реакционного формалистического течения в изобразительном искусстве, давали мне поручения писать ряд картин и дважды посылали в командировки в латышские колхозы Азово-Черноморского края и Западной области.

Вопрос: Значит, вы как художник примыкали к формалистическому течению в искусстве?

Ответ: Да, я как художник примыкал к реакционному формалистическому течению.

Вопрос: Объясните, что такое формалистическое течение в изобразительном искусстве и в чем его контрреволюционная сущность?

Ответ: Я могу быть немного не точен в определении, но я понимаю, что контрреволюционная сущность формалистического искусства состоит в том, что оно противопоставляет себя социалистическому реализму и преподносит в изобразительном искусстве чуждые для советской действительности содержание и формы, ориентируясь на западных фашистских художников типа Брак³⁹ и других. Я хочу заявить следствию, что формалистические течения в изобразительном искусстве подразделялись на ряд более мелких течений, как-то: “футуризм”, “кубофутуризм”, “супрематизм” и “группа ОСТ”.

Вопрос: К какому из этих течений вы примыкали?

Ответ: Я примыкал к группе футуризм. Но у меня в работе имелись некоторые особенности, я бы назвал разновидность футуризма — примитивизм, и я в изобразительном искусстве отстаивал примитивное искусство, давно отжившее, заскорузлое, давным-давно изжившее себя искусство, и противопоставлял это искусство социалистическому реализму, а когда меня предупреждали работать в направлении социалистического реализма, я считал себя в положении обиженного советской властью, которая не дает свободно работать и притесняет творчество художников, что вызвало во мне враждебное настроение к советской власти.

Вопрос: Расскажите, какие конкретно работы вы как художник написали с контрреволюционными искажениями?»

Надо прерваться и с очевидностью предположить, откуда вдруг в речи следователя появляется это слово — искажение. Еще в 1934 году в журнале «Творчество» Древина мягко, но тем не менее журил анонимный критик: «В работах этого периода особо сказалась порочность его интуитивного и подсознательного метода, основанного на “непосредственном” впечатлении. Метод этот искажает сущность вещей, в зависимости от настроения автора, приводит к зауми, а иногда и к мистике; формализм в этих вещах, так же как и в других, целиком владел художником»⁴⁰  (курсив мой. — Э.Ш.).

«Ответ: Я написал ряд картин, имеющих контрреволюционные искажения, это “Парашютист”, “Козули”, “Безработные в Риге”, “Девочка в колхозе” и “Колхозный пейзаж”.

Вопрос: В чем сущность контрреволюционных искажений ваших картин?

Ответ: О всех картинах я не могу вам изложить подробно, в чем их контрреволюционная сущность, вот, например, картина “Девочка в колхозе”. Вместо того чтобы отобразить веселую, зажиточную, радостную колхозную жизнь, я нарисовал тяжелую действительность, печальную колхозную действительность, отобразив это в картине “Колхозная девушка”»⁴¹ .

Напомним читателю, что все формулировки изложены следователем, не Древиным. Причем многие фразы кочуют по разным листам протокола допроса, как-то: «обиженный на советскую власть», участник «контрреволюционной националистической организации латышей» и др. От одного допроса к другому развивается «сюжетная линия» — по нарастающей: вначале Древин просто член контрреволюционной националистической организации латышей, через какое-то время уже член контрреволюционной националистической группы художников в составе организации, позже появляется террористическая составляющая:

«Вопрос: Какие конкретно задания получали от руководства контрреволюционной националистической организации участники контрреволюционной группы художников?

Ответ: Мне известно, что художники получали задание собирать латышские национальные орнаменты (нац. украшения), изображение портретов латышских руководителей, быт и жизнь латышских стрелков и из колхозной жизни латышей. Кроме этого, мне помнится, что из одной командировочной поездки Клуцис⁴² привез орнамент с изображением фашистских знаков и показывал нам на собрании художников при приеме картин в 1937 году.

Вопрос: Вопрос о терроре ставился вашей контрреволюционной националистической организацией?

Ответ: Мне об этом не было известно»⁴³ .

Так упомянутые национальные орнаменты превратятся в обвинение в фашизме.

Первый раз заданный вопрос и полученный на него отрицательный ответ на следующий день не забыт следователем — новый допрос начинается с повторения предыдущего накануне, но ответы уже звучат в другом ключе — остается предполагать, каким образом это достигается.

Все московские художники латышского происхождения, приятели Древина, участвуют в этом общем «деле», все имена мелькают в допросах этой группы, следователям удается выжать из обвиняемых подтверждения уже расписанного по нотам сценария. Так, Якуб⁴⁴ , друг Древина, которого он ласково называл «Кубик»⁴⁵ , — ему, по воле следователя, предписана роль зачинщика, вербовщика в свою преступную организацию, «свидетельствует»: «Мы, художники, принимаем непосредственное участие в выставке “Индустрия социализма”, готовим на эту выставку свои картины. Выставку “Индустрия социализма” посетят Сталин, Молотов, Каганович, Ворошилов и др. члены Политбюро. Во время их посещения кто-либо из нас, находящийся близко у стендов, должен стрелять, а предварительно каждый из нас обязан иметь огнестрельное оружие, которое должен был доставить Ласис и, как мне говорил Андерсон⁴⁶ , один из руководителей фашистской организации Штраус, Ирбит предлагал совершить террористический акт на Красной площади 1-го мая или 7-го ноября 1937 года при прохождении колонн демонстрантов мимо Мавзолея»⁴⁷ .

В протоколах допроса имена еще ряда художников-латышей — Эдуарда Яковлевича Раценайса, Густава Густавовича Клуциса и др. Отсюда мы узнаем, что Древин входил в состав уже не «контрреволюционной националистической организации», а «фашистской»⁴⁸ . Именно последняя номинация стала ключевым словом расстрельного приговора, приведенного в исполнение 26 февраля 1938 года.

И снова НКВД иезуитски не сообщает близким о расстреле их родственника. Жена Древина, Надежда Удальцова, пишет прошение прокурору в 1940 году: «Я встретилась с Древиным в 1917 г., с 1919 мы жили вместе. Работали все время как художники, с 20 по 30 г. как педагоги в художественном вузе Вхутемасе.

Многие ученики Древина сейчас видные молодые художники.

За все время нашей совместной жизни мы редко расставались, и вся жизнь Древина прошла на моих глазах. Я и все знавшие Древина могут охарактеризовать его как человека прямого, честного, отнюдь не двуличного.

Просматривая всю жизнь мужа, я пришла к выводу, что причиной его ареста и осуждения может быть только одна: его работа как художника в латышском издательстве “Прометей”.

Какая же это была работа? Работа на определенный заказ по договорам. Договор заключался с художественным автором Прометея, всего было заключено 4 или 5 договоров.

1) Безработные в Риге

2) Колхозница

3) 2 женщины

4) Портреты латышских писателей — эта работа не была начата, так как отношения и 37 г. <зачеркнуто> какие были взаимоотношения с государством? Только условные — внешние. С художниками-латышами Древин не был связан. Он мне говорил, что они, работая при издательстве, его обходят; а он был старший и талантливейший из них. Работ его не издают для массового распространения. При доме издательства были выстроены для художников мастерские. Древину не дали. Всю свою общественную художественную жизнь Древин связал с широкой нашей советской художественной жизнью. Я, русская патриотка и художница, ввела его самого с самого начала нашей жизни в среду наших художников, он работал с ними с 20 по 30 г. — как профессор Вхутемаса. Выставлял свои работы совместно с нашими крупнейшими художниками.

Наша художественная критика серьезно и внимательно следит за его работами, отмечая в печати каждое его достижение, била за промахи.

Он был наш, всецело наш — по замыслам, по стремлению к социалистическому реализму.

После закрытия Вхутемаса в 30 г. Древин весь отдается художественной работе.

Последние 2 года перед арестом — большую половину года он работал в деревне близ Весьегонска.

Хочу еще раз добавить, что общее мнение наших художников, с которыми мне приходится встречаться, это — “Древин скоро вернется”.

Я даю слово, что говорю сущую правду, я всю жизнь прожила с нашими художниками — весть об его оправдании будет встречена радостью.

Если надо, я могу назвать целый ряд художников, которые подтвердят правдивость моих слов.

Подпись

13 мая 1940 г.»⁴⁹

На прошении резолюция прокурора: «жалобы жены осужденного оставить без удовлетворения»⁵⁰ . Не сказать правду, а продолжать лгать!

По прошествии ряда лет, в 1950-е годы, когда якобы происходит смена идеологического вектора, военные чиновники (не исключено, те же самые, плюс молодая поросль) бросаются утверждать, что Древин и остальные его коллеги осуждены неправильно, дела сфальсифицированы. И реабилитировали, трудились не покладая рук… Не менее рьяно, чем в 1930-е.

В чем загадка такого отношения властей к людям творческим, самостоятельно мыслящим? Или нет никакой загадки, а просто так выражает себя бинарность мифологического устройства мира: с одной стороны власть, с другой — люди, раздражающие власть, не понимающую иного мироустройства, чем то, которое обозначено ею, вменено ею к обязательному исполнению. Вильгельм Якуб (1899–1938) был самым талантливым учеником мэтра живописи Ильи Машкова⁵¹ , Павел Ирбит (1890–1938), «художник I категории» и заведующий симфоническим оркестром латышского стрелкового полка⁵² , от него не осталось ни одной работы, все разграблено или уничтожено, — это имена соратников Древина, талантливых людей «неправильной» национальности…

Владимир Комаровский (1879–1937)

Если представители «привилегированных» при Советах сословий — рабочие и крестьяне⁵³  — по каким-то необъяснимым, но психологически очевидным закономерностям подверстывают себя под ожидания властей, то совсем иначе ведет себя воистину привилегированное российское сословие. Это так называемые «бывшие» — русский аристократический слой. Владимир Алексе­евич Комаровский не скрывает своих убеждений, не приспосабливается, он искренне излагает на допросе свое видение истории, судьбы России, изначально подписывая себе расстрельный приговор. Никаких вариантов в ходе следствия быть и не могло: власть взяла курс на уничтожение «бывших».

Граф Владимир Алексеевич Комаровский происходит из знатной семьи. Об атмосфере трех поколений рода оставляет воспоминания дядя художника, брат его отца, граф Николай Егорович Комаровский⁵⁴ . Князья Оболенские, Голицыны, Одоевские, Суворовы, Веневитиновы и др. — родственный круг семьи. В ближний круг входили славянофилы Киреевский, Хомяков. Прадед Владимира Комаровского был одним из четырех генерал-адъютантов императора Александра I.

Автор «Записок», вспоминая своего отца, деда Владимира Комаровского, который участвовал в усмирении мятежа 14 декабря 1825 года, рассказывает характерный случай, немало говорящий об атмосфере рода Комаровских, царившем в нем патриотическом духе: «Ночь с 14 на 15 декабря Конногвардей­ский полк провел бивуаком на Дворцовой площади и здесь произошел, хотя и незначительный сам по себе, но характерный случай, указывающий, насколько тогдашняя молодежь известного круга была поставлена в условиях космополитической, не русской жизни. Отец мой грелся у костра, разговаривая с одним из своих товарищей, кажется, Донауровым, о событиях дня, и разговор происходил, как и обыкновенно, на французском языке. В это время поблизости к ним у костра встал только что прибывший к ним в полк молодой офицер. Не желая продолжать разговор в присутствии совсем еще незнакомого им человека, отец с Донауровым заговорили уже по-русски, так как новый товарищ, Князь Голицын, ни единого слова на русском языке не понимал. Таким образом, наш родной язык оказался на положении иностранного…»⁵⁵ .

Упомянутый фрагмент, с одной стороны, характеризует деда нашего персонажа, Владимира Комаровского, как истинного патриота, с другой — атмо­сферу семьи и рода, в которой вырос будущий художник, расстрелянный, тем не менее, как враг народа. Именно монархические взгляды вменялись в вину подследственному Комаровскому, а далее — обвинительный сюжет накручивался в соответствии с фантазиями сотрудников НКВД, вплоть до «создания новой национальной России с фашистской диктатурой»⁵⁶ . Арест 1937 года был пятым и заключительным в череде арестов 1922, 1925, 1931, 1934 годов. Своей вины Комаровский не признал!

Как же протекала эта «враждебная» деятельность художника? Владимир Комаровский изучает технику живописи старых мастеров, путешествует по Италии, Франции⁵⁷ , Германии (о немецких вояжах свидетельствуют фрагменты писем его жены, публикуемых ниже). По возвращении в Россию посвящает себя иконописи, учреждая общество «Русская икона», участвует в работе Комиссии по охране памятников искусства и старины Троице-Сергиевой Лавры⁵⁸ .

Письма жены Комаровского, Варвары Федоровны, хранящиеся в РГАЛИ, отражают один из творческих этапов художника, связанный с созданием Медемского иконостаса (насколько известно, письма эти никогда не публиковались). Эти письма создают живую, по-человечески теплую картину жизни художника.

Но вначале предыстория. Медемский иконостас — иконостас в церкви в селе Александрия, которую построил Александр Медем в честь своей любимой и больной дочери Елены.

Александр Медем — представитель знатной дворянской фамилии, его отец, Оттон Медем, — видный государственный деятель Российской империи. Александр Медем пользовался авторитетом у простого деревенского люда Саратов­ской губернии. После революции он неоднократно был арестован, а в череде смены власти — с «красной» на «белую» и обратно — подвергался репрессиям с той и другой стороны. В один из арестов большевики за освобождение Медема «потребовали у его жены крупную сумму денег, которых у семьи не было. Тогда она обратилась к хвалынскому мулле, давно знавшему и уважавшему Медемов. Татарская община собрала необходимую сумму, и граф Медем был освобожден»⁵⁹ . Умер Александр Медем, находясь под следствием, в 1931 году. В 2000 году на Архиерейском соборе РПЦ был причислен к лику святых. Роспись иконостаса по заказу Александра Медема Владимир Комаровский выполнял в 1912–1913 годах совместно с художником Дмитрием Стеллецким⁶⁰ . В 1918 году церковь была разграблена, перестроена и лишь в 2007-м по инициативе внучки Александра Медема восстановлена. Сегодня она именуется Храмом святых равноапостольных царя Константина и его матери царицы Елены в поселке Северный, бывшей Александрии.

Судя по переписке, семья Комаровских была дружна с Александром Медемом. Так, Владимир Комаровский пишет Ольге Николаевне Трубецкой 21 июля 1914 года, в напряженное военное время: «<…> По обеим железным дорогам постоянно слышно движение воинских поездов. Они идут один за другим. Посылали в Москву к Саше за известиями и сейчас получили от него ответ. Он был вчера в Петербурге, узнавал насчет того, что потребуется для Красного Креста. Оказывается, его назначают Главноуполномоченным Красного Креста⁶¹  по эвакуации раненых. <…>»⁶² . Саша — это Александр Медем, он был назначен уполномоченным передового врачебно-питательного отряда. На информационном портале «Первая мировая война 1914–1918» размещена наградная карточка Александра Медема: Орден Святого Станислава II-й степени (номер приказа 130; дата: 11.11.1915; приказ по 12-й армии).

Адресат письма Комаровского — писатель и художник княжна Ольга Николаевна Трубецкая, тетка его жены Варвары Федоровны, урожденной Самариной. Именно ей пишет Варвара Комаровская о трудовых буднях художника, своего мужа Владимира Комаровского, по версии следствия ставшего «врагом народа».

Милая тетя Оля!

Я невеста Комаровского. Приезжай скорее. Варя⁶³ .

Ракша

28 июля 1912 года

<…> Володя начал писать иконостас для церкви Медем и мог много этим заниматься. Первые дни, что мы здесь были, стояла очень жаркая погода, и мы много гуляли и катались на лодке и в шарабане. Здесь очень порядочная речка; она не так живописна как <нрзб>, потому что у нее не крутые берега, но она шире, течет в заливных лугах, по берегам тростники и много <нрзб>; можно ехать на лодке довольно далеко вверх. В усадьбе она запружена, и пруд этот очень близко от дома, он виден из окон столовой. Мы теперь живем в большом доме… <…> где всегда и раньше жил Володя <…>

Весь большой дом очень красив, особенно мне нравится зала, которую ты, может быть, видела на акварели Петрова. На стенах старые портреты неизвестных художников, но очень красивые, в шкапчиках красного дерева за стеклом много старого фарфора и чудные хрустальные чаши в огромном количестве; теперь цветут центифольные розы, которые очень красивы в этих вазах. В этом году по случаю нашей свадьбы посадили много цветов кругом дома, и теперь они все зацветают; великолепно вышли левкои, я думаю, благодаря чудной земле <…>⁶⁴

<…> Последние дни мы перешли во флигель и очень этому радуемся <…> Эти дни разбирала тоже вещи в мастерской; у Володи масса интересных изданий и в них много материалов для узоров, это будет очень приятно смотреть зимой; здесь нам гораздо уютнее и очень весело устраиваться. Мы эти дни все этим занимались, вчера развешивали в нашей гостиной, или скорее моей комнате, старые немецкие пейзажи, очень похожие на наши Измалковские швейцар­ские виды; они в таких же миленьких рамках и очень украшают эту комнату. Мне очень хотелось бы показать тебе наш дом, мне кажется, он очень миленький и уютный <…> 7 августа 1912 г.⁶⁵

Ракша

7 декабря 1912 года <…> Мы теперь оттого решили не ехать в Москву, что раз мы потом надолго уедем отсюда, теперь Володе надо спешитьработать и как можно больше сделать до Рождества. В Медемовском иконостасе, который почти кончен на вид, остается еще порядочно работы, и Володе хочется его хорошенько закончить, а кроме того, заготовить себе работу для Марбурга. Теперь выяснилось, что у него будет большая работа, которую он может делать где угодно — это подготовительные рисунки к иконам. Они теперь со Стеллецким видят, что это необходимо делать сначала, а потом окончательно выработанный рисунок уже прямо переводить на доски. Я очень рада этой комбинации, благодаря которой мы надолго будем свободны и можем жить с Папа в Марбурге. До сих пор Володя писал по рисункам Стеллецкого, и теперь они хотят разделить работу по ярусам <…>⁶⁶

14 декабря 1912 г. <…> Все эти дни Володя продолжает мучаться с фоном. Теперь он добился того, чтобы краска ложилась ровно, может быть, благодаря новым кистям, которые очень хороши. Но цвет все его не удовлетворяет, и он все пробует. Есть две иконы с темным фоном, я думаю, как раз того цвета, как ты пишешь, но я не знаю, не будет ли это уже слишком темно для всего иконостаса.

В сущности, раз Медемы будут освящать свою церковь только в конце мая, то можно было бы оставить это до возвращения. Тогда со свежим взглядом можно сделать фон очень скоро; ведь все дело только в том, чтобы найти цвет, а тогда это уже вопрос двух дней, я думаю.

Стеллецкий все пишет своих бояр и так спешит, что завтракает со страшным спехом и <нрзб> убегает к себе. После чая мы ходим гулять. Вчера ходили в гости к школьному учителю <…>⁶⁷

Marburg in Hessen

Universitдtsstrasse

Philipphaus

11 февраля 1913 года <…> Сам Марбург при других обстоятельствах мог бы быть очень приятен для жизни. В какую сторону ни пойдешь — чудные прогулки, самые разнообразные; такие хорошие дороги, что идешь совсем незаметно, виды очень красивые, и в 10 минут ты можешь дойти до настоящей деревни. Мы с Володей ходили довольно много и далеко, и это очень приятно. Сам город тоже нам очень нравится, и мы все находим в нем разные красивые уголки. К тому же погода почти все время стоит «чудная»; только несколько дней было холодно, а теперь как у нас в начале октября или в конце сентября в хорошие года. Уже несколько времени тому назад начали разбухать почки, но потом как-то за­стыли на этой же точке. Мы очень надеялись, что теперь и в России начинает пригревать солнце и что Маня пользуется им.

Папа здесь тоже гуляет порядочно, но избегает ходить в гору. По утрам он занимается сначала с немецким студентом, потом с русским. Днем мне диктует письма. Одно время мы читали вслух все вместе, теперь как-то реже стали. «Новое Время» обыкновенно читает Папа Михайна.

Володя рисует на листах бумаги ряд праздников для Куликовского иконо­стаса⁶⁸ , сначала в маленьком виде, потом в настоящем. Из здешних жителей мы почти никого не видаем. Были с визитом у Гавронских и др., но этим дело и кончилось <…> Володя просит тебя сообщить какие-нибудь художественные московские новости <…> Твоя Варя⁶⁹ .

<письмо из Ракши Тамбовской губернии>

21 мая 1913 года <…> Володя и Дмитрий Семен.⁷⁰ работают над Куликовским иконостасом. Володя пишет праздники; он перевел их с рисунков, сделанных в Марбурге, прориси, и теперь пишет, они будто в совсем другой гамме цветов, чем Медемовский, гораздо мягче, но пока еще трудно судить.

Весенние морозы были здесь гораздо губительнее, чем в Москве <…>⁷¹

18 июня 1913 г. <…> После отъезда Мани мы с Володей ходили на лошадях в их имение за Моршанском, где крестьяне будут строить церковь; надо было уговорить их строить ее не по плану очень безобразному, кот. им составил губернский архитектор и на кот. они постановили. Рисунок, сделанный Стеллецким, кот. им раньше посылали, им не понравился, и мы повезли третий рисунок. Сначала, когда мы приехали, и сходу они все сказали, что уже порешили строить по рисунку архитектора и менять больше не хотят, и мы думали, что ничего поделать с ними нельзя, но потом понемногу стали действовать, и когда Володя показал им новый рисунок, все его одобрили. В Михайловском мы ночевали и много гуляли по лесу. География места такая: Моршанск стоит на речке Цна, которая течет в огромных заливных лугах; после лугов начинаются леса. От хутора Михайловки виден вдалеке Моршанск (это за 12 верст) в голубой дымке; хутор стоит почти на границе лугов и лесов. К сожалению, нет воды кроме маленького ручья Цны <далее нрзб.>; если бы <нрзб.>; если бы была вода, могло бы быть мило, и леса очень хороши: много дубов, молодых липок и других хороших деревьев, в т. ч. лес очень разнообразный.

Моршанск я тоже видала в первый раз, и он мне понравился; это очень мещанский городок, с разноцветными домишками, хозяйственными дворами, воротами; посередине большая базарная площадь с рядами, большой собор.

Главное событие Ракшинской жизни — это приезд Гротусов. Дочь Нехлюдовых 11/2 года тому назад вышла замуж за Гротуса, у них грудной ребенок. Они живут в Витебске, где летом очень плохо, и теперь приезжают на лето сюда. Мы ждали их сегодня, но пока появилась только их девушка с козой, а сами они застряли в Москве, потому что в дороге заболела их девочка. Все эти дни чистили в большом доме.

Куликовский иконостас⁷² подвигается с неожиданной быстротой. Для всей механической работы выписан мальчик-иконописец⁷³ из Москвы, и это избавляет их от всего скучного и медленного, к твоему приезду уже многое будет сделано. Медемовский иконостас все еще не отослать, и по одной иконе в дело тот же мальчик покрывает олифой. Посылаю тебе фотографию с него, только в этом отпечатке плохо видны верхние праздники, слева на полу стоит сень, которая будет за царскими дверями. Слева не вошла в фотографию боковая; вообще трудно было сделать фотографию, потому что некуда отойти и окно не сзади аппарата, а сбоку <…> Варя⁷⁴ .

Пока мы поживем здесь еще некоторое время <…> Погода дождливая и пасмурная, солнце почти не проглядывает, но тепло, и мы все-таки порядочно гуляем. Володя устроился рисовать у окна и делает рисунки для царских дверей Куликовского иконостаса.

Читаем вслух об Елене Келлер⁷⁵ с большим интересом, особенно вначале о том, как она научилась объясняться с окружающими. Это производит сильное впечатление.

Михайна читает Папа вслух другую книгу, записки о войне турецкой 77-го года. Пока мы здесь еще 4 дня. Перед этим были в Дрездене, где нам с Володей было очень приятно. Мы два раза были в картинной галерее и видели ее хорошо, были еще в музее скульптуры и получили большое наслаждение от картин.

Сам город нам тоже очень понравился, хотя погода там была тоже плохая. В Берлине тоже было очень приятно быть в картинной галерее, которая больше и полнее Дрезденской, но там мы были только один раз, так что видели хуже, хотя отчасти знали ее уже с прошлого года.

Видали там Марью Александровну Новосильцову, но об этом тебе подробно расскажут тетки <…> Твоя Варя.

Марбург

5 ноября 1913 года⁷⁶ .

Помимо собственно деятельности художника и теоретика искусства, Комаровского интересовали вопросы историко-культурные, и даже лингвистические. Об этом свидетельствует сохранившийся рукописный документ, который выполнен, скорее всего, в жанре тезисов к докладу и будет интересен фольклористам, историкам культуры и лингвистам.

Легенда о затонувших и провалившихся городах

В ряду названных легенд, имеющих широкое распространение в истории и фольклоре разных народов, выделяется заволжская легенда о граде Китеже. На нее и может опереться сравнительно-историческое изучение международного сюжета среди разнообразных вопросов, связанных с изучением легенды о Китеже, может быть выделен, в качестве темы данного доклада, вопрос об этимологии эпического названия «Китеж».

Анализ текстов китежского «летописца» убеждает в Городецком происхождении этого памятника, а тем самым, сближает самое сказание о граде Китеже с Суздалем.

Былины о Суровце-Суздальце и упоминаемый в них город «Покидош»; град «Кидаш» в других былинах.

Мнения акад. А.Н. Веселовского и акад. Вс. Миллера о связи легендарного «Китежа» с былинным «Кидаш», «Покидаш».

Суздальское (а не «сурожское») происхождение былины о богатыре Суздальце.

Исторические связи с Суздалем Горовца-«Малого Китежа».

Посредствующие формы: «Кидеж», «Китеж» (в отдаленных списках «летописца»), сближающие легендарный «Китеж» с былинным «Кидаш»-«Кокидаш».

Село «Кидекша», в 4-х верстах от Суздаля, и связанное с ним предание о князе-строителе, Георгии Всеволодовиче.

Родство этих преданий с заволжской легендой.

Исторические совпадения о Китекше.

Процесс обрусения, русификации этого инородческого названия — Кидекша;

перестановка кша>шка,

действие языковых аналогий (Кидекша>Кидешка>Кидейша>Кидеш).

Доисторическая основа сказания, связанного с названием «Кидекша»,

Мерянско-черемисское кад/кит — «рука».

Название руки в финской топонимике;

символ руки в мерянском погребальном обряде;

«Кедипив — Солнца рука» в рассказе летописца,

изображение руки в праздничном весеннем обряде, описанном в хронике Дитмара⁷⁷ .

Владимир Комаровский был знаком с русским философом Павлом Флоренским. Написанный им портрет Флоренского находится в экспозиции Музея при Мемориальном научно-просветительском центре «Бутово». «“Вл. Комаровский написал с меня кучу этюдов и два портрета — уже без меня. Все они лежат у нас дома, а одна картина висит в гостиной, радует меня и злит всех знакомых”, — писал Флоренский жене»⁷⁸ .

«В 1925 году Флоренский пишет в “Достославный Маковец”⁷⁹ , предлагая пригласить Комаровского участником их выставок. “Он идет от французов и от русской иконы. Но в противоположность стилизаторам (Стеллецкому и прочим) он ищет конкретного воплощения в живописи самого сердца реальности и достиг успехов, которым трудно поверить, не видя его работ <…>”. <…> Живопись 30-х годов исчезнет в годы репрессий. Спасено лишь несколько эскизов панно детского санатория в селе Ярополец около Волоколамска и павильона игрушек в ЦПКиО на темы “Сказки о царе Салтане” и “Конька-горбунка”, наброски росписей актового зала МГУ и плафона аптеки на бывшей Страстной площади. Сложное равновесие хороводных и устойчивых ритмов в сценах Охоты⁸⁰ »⁸¹ , — пишет Ольга Ройтенберг.

И еще немаловажное уточнение: год рождения В.А. Комаровского, указанный в разных каталогах и альбомах уже в XXI веке, а также изданиях, посвященных русской живописи 1920–1930-х годов, — 1883. И лишь редакторы Нукусского каталога 2003 года, сомневаясь, оставляют пропуск, сообщая только дату смерти Комаровского⁸² . Однако в следственном деле художника датой рождения стоит 1879 год. Правда, местом рождения указан не Санкт-Петербург, а… Ленинград (по тогдашним правилам). Власть, как видим, зависима во все времена от магических практик: не произносить (и не писать) табуированных слов — обезопасить себя от «нечисти». Несмотря на настойчивое указание в следственном деле 1879 года в качестве даты рождения Комаровского, его дочь, Антонина Комаровская, в обращениях по реабилитации отца указывает годом рождения 1883.

Читать следственные дела обвиняемых, а потом осужденных и наконец казненных — удивительно и мучительно, любопытно и для ума непостижимо.

День ото дня одни и те же вопросы: «перечислите всех своих знакомых», после списка в 20–30 человек еще вопрос: «перечислите других ваших знакомых», «расскажите об их прошлом»…

«Вопрос: <…> Расскажите о содержании разговора с ними [знакомыми] во время присутствия их у вас в доме.

Ответ: Постоянной темой разговора у нас с Плотниковым Александром Григорьевичем была тема об учении Льва Толстого, который его учением восхищается.

Вопрос: <…> Расскажите, какие цитаты и откуда он приводил или ссылался на его последователей творчества Толстого.

Ответ: Сейчас не помню»⁸³ .

На одном из последних допросов Комаровский честно и прямо отвечает на вопрос о своих политических убеждениях: «Я верующий православный человек, признающий старую церковь Никоновского направления. С политикой Совет­ской власти имею расхождения в вопросах религии и церкви. Я считаю истинной христианскую религию, т. е. то, что Советская власть не признает и с чем она идейно борется.

Вопрос: Следовательно, вы идейный и убежденный враг Советской власти?

Ответ: Я только признаю идейное расхождение с политикой Советской власти в отношениях религии и расхожусь в идейных установках в этой области. Но поскольку Советская власть считает верующих граждан полноправными, я считаю себя лояльным по отношению к Советской власти и лояльным гражданином СССР.

Вопрос: Вы даете ложные показания и противоречите сами себе. Дайте следствию правдивые показания о ваших политических убеждениях»⁸⁴ .

Сама энергия допроса недвусмысленно ведет к грядущему финалу.

Это 1937 год. И вот пятидесятые, разоблачительные, когда восстанавливается так называемая «социалистическая законность».

На запрос о судьбе своего отца, Владимира Комаровского, его дочь получает такую справку — непременно надо обратить внимание: справка представляет из себя типографский бланк, суть напечатанного текста — сообщение о смерти заключенного, который умер, отбывая наказание, от руки надо вписать только данные заключенного. Таким образом, ложь была не случайностью, а государственным умыслом — такие «документы» самодеятельно не печатались (выделенный текст — типографский, невыделенный — написан от руки):

6 июня 1956 г.

<…>

Руководствуясь указанием КГБ при СМ СССР № 108сс от 24 августа 1955 года просим объявить заявителю Комаровской А.В. о том, что ее отец, Комаровский Владимир Алексеевич, 1879 года рождения, уроженец города Ленин­града осужден 3 ноября 1937 г. на 10 лет и отбывая наказание в ИТЛ умер 18 апреля 1943 г. от паралича сердца.

<…>

[полковник Горбунов

майор Дюжев]⁸⁵

Так выглядела узаконенная государством ложь.

Шли годы, появилось новое поколение сотрудников КГБ, но цинизм никуда не делся. Матрица не уничтожается — она самовозрождается:

<…> Сведениями о месте захоронения вашего отца, к сожалению, не располагаем.

В связи с тем, что Комаровский Владимир Алексеевич работал художником-оформителем по договорам в Горкоме ИЗО, который не является государственной организацией, на него не распространяются действия Постановления Совета Министров СССР № 1655 от 8 сентября 1955 года о выплате 2-х месячной заработной платы по последнему месту работы. Просим Вас принять глубокие соболезнования в связи с трагической судьбой, постигшей Вашего отца.

С уважением, Зам. начальника отдела УКГБ СССР по г. Москве и Московской обл. Н.В. Грашовень. 28.02.1990⁸⁶ .

Хорошо, что есть судьба. Отмахнуться всегда можно: это не государство убивает людей, а их постигает-настигает судьба.

Эпилог

Современная литература о спасенных работах расстрелянных художников

В романе Давида Маркиша «Белый круг» речь идет о реальных событиях начала и середины ХХ века, в центре сюжета — художник. Имена главных персонажей вымышленные, второстепенных — реально-исторические. В сюжете есть фрагмент, когда смотритель кзылградского музея (вымышленный локус) Леднев предлагает своему собеседнику спуститься в подвал, потаенное хранилище работ запретных художников. И это был «рай», по словам главного героя, прототипом которого предстает Сергей Калмыков. А под Ледневым писатель имеет в виду Савицкого⁸⁷ . «Картины футуристов, абстракционистов, супрематистов если и не жгли на кострах, то предавали анафеме, ссылаясь на отрицательное мнение рабочих и крестьян <…> Ссылали <…> картины — в глухую провинцию, в Тмутаракань. По неведомым никому из простых смертных соображениям Кзылград оказался одним из мест такой тмутараканской ссылки, а было их всего десятка три»⁸⁸ . Это та самая коллекция, которая в реальной жизни легально и нелегально пополнялась Игорем Витальевичем Савицким: «Тысячи работ опальных художников <…> были обречены гибели. Леднев был одним из немногих, а может, и единственным, кто рискнул грести против течения. Раз за разом ездил он в столицы, вымаливал, выменивал и покупал за последние гроши опасные картины. Тяга к собирательству захватила его <…> Мрачный подвал <…> стал его теплым домом, его Шамбалой <…> …Смотритель дал бы изрубить себя на куски, прежде чем незваный гость пересек его границу»⁸⁹ .

Еще в одном современном тексте упомянута коллекция Савицкого — это рассказ Сухбата Афлатуни «Остров Возрождения»⁹⁰ . Если сюжет рассказа выдержан в эсхатологических тонах постколониальной эпохи, то его заглавие, помимо информации о реальном острове, в метатекстуальном и историческом масштабе несет известие о спасенных и начинающих как бы жить заново художниках — в восстановленных биографиях (в которых заполнены белые пятна), в доступных для зрителя уцелевших, не без помощи Савицкого, их живописных и графических работах. Собственно, об этом и публикация. А вот картины таких художников, шедших в одной связке на расстрел с Тимиревым, Древиным, Гайдукевичем, Комаровским, как Вильгельм Якуб, Пауль Ирбит или Вольдемар Андерсон, арестованные (картины) вместе со своими авторами, бесследно пропали, их нет ни в одном музее России. В 1950-е годы этот вопрос волновал родственников художников. Так, жена Якуба пишет главному военному прокурору, жалуясь на то, что ее мужа арестовали в мастерской, забрали все картины, их было около ста, и концов найти она не может: «Я слышала, что некоторые картины были выставлены в магазине в витрине для продажи (например, на Тверской). Сохранилось ли что-нибудь?»⁹¹ . Дочь расстрелянного в 1938-м художника Вольдемара Андерсона пишет в 1956 году Генеральному прокурору СССР Руденко: «…органами НКВД были вывезены его картины (около 200 работ), зарисовки, гравюры, книги и мебель. О судьбе его картин и другого имущества нам также ничего не известно»⁹² . Меняются начальники, наследники НКВД, меняется эпоха, но как в 1940-м, 1958-м, 1988-м, 1989-м, 1990-м, 1991-м пишет им жена Р.М. Семашкевича⁹³ , расстрелянного в 1938-м художника: где картины? «…Установление истинной судьбы изъятых… картин возможно, по нашему мнению, только путем подключения через средства массовой информации к их поиску широкой общественности. Комитет госбезопасности готов со своей стороны по этому вопросу предоставить соответствующие материалы для использования в публикациях или выступлениях на телевидении»⁹⁴  — «сочувственно» отвечает заместитель председателя КГБ В. Лебедев.

Начав с жизнеутверждающих и исторически лицемерных песенных строк из кинофильма «Волга-Волга», завершу повествование словами другой песни из того же фильма, которые в историческом и современном контексте, с учетом изложенного выше, весьма многозначны:

              Улыбаясь нашей стае,

              Всей земли одна шестая

              Нашей радостью наполнена широкою.

              Эй, грянем сильнее,

              Подтянем дружнее!

              Улыбаясь нашей стае,

              Всей земли одна шестая

              Нашей радостью наполнена широкою.

1 «Здесь за 14 месяцев, с 8 августа 1937 года по 19 октября 1938 года, по последним нашим уточненным данным, было расстреляно и захоронено 20 761 человек» (Липков А. Я к вам травою прорасту… Роман свидетельств // Континент. 2005. № 1 (123). С. 67).

2 См.: Липков А. Я к вам травою прорасту… Роман свидетельств // Континент. 2005. № 1 (123). С. 106.

3 См.: Мелетинский Е.М. Поэтика мифа. М.: Наука, 1976; Мелетинский Е.М. Избранные статьи. Воспоминания / Отв. ред. Е.С. Новик. М.: Российск. гос. гуманит. ун-т, 1998; Мелетинский Е.М. От мифа к литературе. М.: Российск. гос. гуманит. ун-т, 2001.

4 Мелетинский Е.М. Поэтика мифа. М.: Наука, 1976. С. 171.

5 См.: аккаунт Гасана Гусейнова. URL: https://www.facebook.com/permalink.php? story_fbid=10222079859844299&id=1196293572, а также передачу «Лицом к событию» на «Радио Свобода» от 23 декабря 2020 года.

6 Эткинд А. Кривое горе: Память о непогребенных. М.: Новое литературное обозрение, 2016.

7 Дневник Владимира Тимирева // Владимир Тимирев. 1914–1938 / Сост. Л.А. Головкова. М.: Возвращение, 2008. С. 94–98.

8 Бирштейн М. Жизнь и картины. М.: Галарт, 2000. С. 150–151.

9 URL: https://mognovse.ru/zno-specialenij-arhiv-hudojestvennih-proizvedenij.html.

10 Возможность познакомиться со следственными делами художников В. Комаровского, М. Гайдукевича, А. Древина предоставил Государственный архив РФ. Там же есть и дело В. Тимирева: по действующему законодательству его тоже должны предоставить запрашивающему, но было отказано без объяснения причин («Не выдадим». — «Никогда?» — «Никогда!»).

11 Ройтенберг О.О. «Неужели кто-то вспомнил, что мы были…»: Из истории художественной жизни. 1925–1935. М.: Галарт, 2008. С. 107–108, 214–215.

12 Венок Савицкому: Живопись, рисунок, фотографии, документы / Авт.-сост. И. Галеев; тексты: М. Бабаназарова, И. Коровай и др.; ред. С. Черняк. М.: Галеев-Галерея, Московский клуб коллекционеров изобразительного искусства, 2011. С. 115–116.

13 Там же. С. 114.

14 ГА РФ. Ф. 10035. Оп. 1. Д. П-41207. Л. 19.

15 ГА РФ. Ф. 10035. Оп. 1. Д. П-41207. Л. 20.

16 Авангард ХХ века. Из собрания государственного музея искусств Республики Каракалпакстан: Альбом-каталог / Под науч. ред. А. Хакимова. Ташкент, 2003. С. 51.

17 Ройтенберг О.О. «Неужели кто-то…» С. 107.

18 См.: Анкета арестованного // ГА РФ. Ф. 10035. Оп. 1. Д. П-41207. Л. 4.

19 Показания обвиняемого Гайдукевича 22 марта 1938 г. // ГА РФ. Ф. 10035. Оп. 1. Д. П-41207. Л. 9–10.

20 Обвинительное заключение (по следственному делу № 4704) // ГА РФ. Ф. 10035. Оп. 1. Д. П-41207. Л. 15.

21 Филипенко Саша. Красный Крест: Роман. М.: Время, 2018. С. 133.

22 Показания обвиняемого Гайдукевича Михаила Захаровича 24 марта 1938 г. // ГА РФ. Ф. 10035. Оп. 1. Д. П-41207. Л. 11–13.

23 Выписка из объяснения быв. оперуполномоченного XI отдела УГБ УНКВД Московской обл. Казарцева Н.И. // ГА РФ. Ф. 10035. Оп. 1. Д. П-41207. Л. 32.

24 Обвинительное заключение (по следственному делу № 4704) // ГА РФ. Ф. 10035. Оп. 1. Д. П-41207. Л. 15.

25 Туркестанский авангард: Каталог выставки / Авт. вступ. ст. Е.С. Ермакова, Т.К. Мкртычев, М.Л. Хомутова. М.: ГМВ, 2009.

26 Заявление Е.М. Гайдукевич // ГА РФ. Ф. 10035. Оп. 1. Д. П-41207. Л. 27.

27 Карточка художника // ГА РФ. Ф. 10035. Оп. 1. Д. П-41207. Л. 23.

28 Карточка-формуляр работника // РГАЛИ. Ф. 941. Оп. 10. Ед. хр. 192.

29 См.: Ройтенберг О.О. Неужели кто-то…; Успенский А. Между авангардом и соцреализмом. Из истории советской живописи 1920–1930-х годов. М.: Искусство — XXI век, 2011.

30 Речь идет о Музее русского искусства в Ереване, в основании которого лежит коллекция врача Арама Яковлевича Абрамяна.

31 Нуриджанян М. Музей Русского искусства: Коллекция профессора А.Я. Абрамяна. Ереван, 2012. С. 21–22.

32 Успенский А. Между авангардом… С. 234.

33 Художник А. Древин о себе // Творчество. 1934. № 4. С. 15.

34 Реформатский А.А. Из «дебрей» памяти: Мемуарные зарисовки / Публ., подгот. текста, предисл. и примеч. М.А. Реформатской // Новый мир. 2002. № 12. С. 128.

35 Показания обвиняемого Древина А.Д. // ГА РФ. Ф. 10035. Оп. 1. Д. П-44925. Л. 8.

36 См. информацию на сайте: https://topos.memo.ru/en/node/70.

37 Филипенко Саша. Красный крест… С. 127–128.

38 Западная область с центром в Смоленске просуществовала с 1929 по 1937 год.

39 Жорж Брак (1882–1963) — французский художник.

40 От формализма к другой жизни // Творчество. 1934. № 4. С. 15.

41 Показания обвиняемого Древина А.Д. // ГА РФ. Ф. 10035. Оп. 1. Д. П-44925. Л. 16–17.

42 Густав Густавович Клуцис (1895–1938?) — художник, место и точный год смерти пока неизвестны.

43 Показания обвиняемого Древина А.Д. // ГА РФ. Ф. 10035. Оп. 1. Д. П-44925. Л. 18–19.

44 Вильгельм Карлович Якуб (1899–1938) — художник, расстрелян на Бутовском полигоне.

45 Реформатский А.А. Из «дебрей памяти»… С. 127.

46 Вольдемар Петрович Андерсон (1891–1938), — художник, расстрелян на Бутовском полигоне.

47 Показания обвиняемого Древина А.Д. // ГА РФ. Ф. 10035. Оп. 1. Д. П-44925. Л. 26.

48 Там же. Л. 29–31.

49 Прошение Удальцовой Н.А. // ГА РФ. Ф. 10035. Оп. 1. Д. П-44925. Л. 33–39.

50 Заключение // ГА РФ. Ф. 10035. Оп. 1. Д. П-44925. Л. 40.

51 См.: ВХУТЕМАС. ВХУТЕИН. Дело Якуба В.К. // РГАЛИ. Ф. 681. Оп. 1. Ед. хр. 2941. Л. 25.

52 См.: ВХУТЕМАС. ВХУТЕИН. Дело Ирбита П.Я. // РГАЛИ. Ф. 681. Оп. 1. Ед. хр. 1029. Л. 7.

53 М.З. Гайдукевич — из семьи крестьян, А.Д. Древин — из семьи рабочего, П.Я. Ирбит — из семьи батрака, В.Г. Якуб — из семьи чернорабочего.

54 Комаровский Н.Е. Записки графа Николая Егоровича Комаровского. М.: Общ-во ревнителей русского исторического просвещения в память имп. Александра III, 1912.

55 Там же. С. 12–13.

56 Обвинительное заключение // ГА РФ. Ф. 10035. Оп. 1. Д. П-63970. Л. 118.

57 «С 1909 по 1910 был во Франции-Париже, где учился живописи в мастерской Жульяна и Коларосси», — из протокола допроса от 21 сентября 1937 года. (ГА РФ. Ф. 10035. Оп. 1. Д. П-63970. Л. 42), а также во Франции «работал в мастерской жившего тогда в Париже художника В.А. Серова» (Письмо А.В. Комаровской, дочери В.А. Комаровского // ГА РФ. Ф. 10035. Оп. 1. Д. П-63970. Л. 180).

58 По кн.: Ройтенберг О.О. «Неужели кто-то…» С. 115–117.

59 Наумов А. Граф-мученик Александр Медем // Православие.ру. URL: https://pravoslavie.ru/81206.html.

60 Дмитрий Семенович Стеллецкий (1875–1947) — график, живописец, художник театра. Стеллецкий во времена государственного террора оказался во Франции и прожил, по количеству лет, отпущенных ему, полноценную жизнь, в отличие от Комаровского.

61 Международная организация «Красный Крест» во время Первой мировой на территории России еще выполняла свою гуманитарную миссию, в отличие от Второй мировой, когда на все запросы и предложение помощи Молотов накладывал резолюцию «не отвечать».

62 Комаровский В.А. Письмо Трубецкой Ольге Николаевне // РГАЛИ. Ф. 503. Оп. 1. Ед. хр. 64. Л. 1–2. (Публикуется впервые.)

63 Письма Комаровской (урожд. Самариной Варвары Федоровны) Трубецкой Ольге Николаевне // РГАЛИ. Ф. 503. Оп. 1. Ед. хр. 63. Л. 61.

64 Там же. Ф. 503. Оп. 1. Ед. хр. 63. Л. 18–22.

65 Там же. Ф. 503. Оп. 1. Ед. хр. 63. Л. 23–26.

66 Там же. Ф. 503. Оп. 1. Ед. хр. 63. Л. 29–30.

67 Там же. Ф. 503. Оп. 1. Ед. хр. 63. Л. 31–32.

68 Следующая работа, после Медемского иконостаса, для храма во имя прп. Сергия Радонежского.

69 Письма Комаровской… // РГАЛИ. Ф. 503. Оп. 1. Ед. хр. 63. Л. 36–39.

70 Стеллецкий.

71 Письма Комаровской… // РГАЛИ. Ф. 503. Оп. 1. Ед. хр. 63. Л. 40–43.

72 По словам дочери художника, «…в 1912–14 гг. написал часть иконостаса для храма-памятника преп. Сергия Радонежского на Куликовском поле, сохранившегося до наших дней (все, что было внутри, пропало во время последней войны, но сведения о работах художников вошли в историю создания храма-памятника, посвященного Куликовской битве). Строил этот храм архитектор Щусев» (Письмо А.В. Комаровской, дочери В.А. Комаровского // ГА РФ. Ф. 10035. Оп. 1. Д. П-63970. Л. 181).

73 Александр Дмитриевич Корин (1895–1986) — русский живописец и реставратор.

74 Письма Комаровской… // РГАЛИ. Ф. 503. Оп. 1. Ед. хр. 63. Л. 45–47.

75 Американская писательница (1880–1968), инвалид с детства (без зрения и слуха), прославившаяся автобиографией «История моей жизни» и благотворительной и общественной деятельностью.

76 Письма Комаровской… // РГАЛИ. Ф. 503. Оп. 1. Ед. хр. 63. Л. 48–51.

77 Комаровский В.А. Легенда о затонувших и провалившихся городах // РГАЛИ. Ф. 1366. Оп. 1. Ед. хр. 153. Л. 1–2.

78 Успенский А. Между авангардом… С. 117.

79 Творческая группа «Маковец» (1921–1927) объединяла художников, философов, поэтов; членом группы был и П. Флоренский.

80 Речь идет об акварельной работе Комаровского «Охота».

81 Ройтенберг О.О. «Неужели кто-то… С. 116–117.

82 Авангард ХХ века... С. 70.

83 Протокол допроса от 29 августа 1937 г. // ГА РФ. Ф. 10035. Оп. 1. Д. П-63970. Л. 37–38.

84 Протокол допроса от 14 октября 1937 г. // ГА РФ. Ф. 10035. Оп. 1. Д. П-63970. Л. 45.

85 Справка // ГА РФ. Ф. 10035. Оп. 1. Д. П-63970. Л. 205.

86 Письмо А.В. Комаровской, дочери В.А. Комаровского // ГА РФ. Ф. 10035. Оп. 1. Д. П-63970. Л. 176–177.

87 См.: Шафранская Э.Ф. Этническая травестия в романе Давида Маркиша «Белый круг» // Iudaica Russica. 2020. № 2 (5). С. 28–44.

88 Маркиш Д. Белый круг. М.: Изографус, 2004. С. 145–146.

89 Там же. С. 146.

90 Сухбат Афлатуни. Остров Возрождения // Сухбат Афлатуни. Дикий пляж: Рассказы. М.: РИПОЛ классик, 2016. С. 89–119.

91 Жалоба Э.К. Балоде, жены В.К. Якуба // ГА РФ. Ф. 10035. Оп. 1. Д. П-29376. Л. 97.

92 Заявление Даниловой (Андерсон) Э.В. // ГА РФ. Ф. 10035. Оп. 1. Д. П-46716. Л. 48.

93 Семашкевич, Роман Матвеевич (1900–1937) — художник, расстрелян на Бутовском полигоне.

94 Письмо народному депутату СССР Адамовичу А.М. // ГА РФ. Ф. 10035. Оп. 1. Д. П-52875. Л. 56.