Леонид Гиршович. Прайс. — СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 1998. — 408 с. 3000 экз.
Как известно, история не имеет сослагательного наклонения. На вопрос — “а что, если” — отвечают художники и поэты. В романе “Прайс” Леонид Гиршович сделал два далеко не самых невероятных предположения: что в 1953 году евреи все-таки были высланы в Сибирь и что десять лет спустя советская власть рухнула, уступив место “нормальной” умеренно-националистической диктатуре, явно напоминающей “бархатный” брежневский тоталитаризм; при этом новое руководство тщательно скрывает, что где-то в тайге все еще сохранился осколок Израиля, а сами поселенцы понятия не имеют о произошедших в стране изменениях. Дальше плетется сюжетная вязь, работает фантазия, силовые линии почти детективной фабулы ведут читателя из иллюзорного сибирского поселка Ижма Фижменского автономного края в не менее иллюзорные постсоветский Ленинград (переименованный в Невоград) и независимую Латвию. И можно подумать, что перед нами очередная игра в альтернативную историю. Но литературная мода приходит волной — нахлынет, захлестнет, взбаламутит — и спадает, спадает, оставляя на берегу гниющие водоросли, странные деревянные обломки и прочий мусор. Таков финал, а когда это все только начиналось, лишь легкая рябь пробегала по поверхности, лишь облака скользили на горизонте и одинокие путники появлялись на нехоженой земле. Сегодня литераторы неутомимо выпускают в свет всевозможные антиутопии и фантасмагории, но “Прайс” был написан в начале 80-х и не связан с нынешним потоком. Это во-первых. А во-вторых, Гиршовича мало волнуют историософские концепции и мифологические конструкции, он в первую очередь решает чисто художественную задачу — созидает свой собственный мир, полнокровный мир, населенный вполне реальными персонажами, взятыми из реальной жизни. Гиршович всего лишь слегка меняет внешние условия, заостряет некоторые стороны действительности, но события остаются вполне правдоподобными, а действующие лица — узнаваемыми советскими гражданами, великолепными обитателями одной шестой части суши.
Иногда кажется, что роман Леонида Гиршовича похож на искусно сделанный секретер — со множеством потайных ящичков, укромных уголков и скрытых в глубине шкатулок: в одном месте лежит растрепанный том “Приключений Робинзона Крузо”, в другом — неизбежная Библия, в третьем — “Иосиф и его братья” Томаса Манна, но главное сокровище — замаскированный трактат о судьбе искусства. Придуманная писателем Фижма суть сталинский Советский Союз в развитии — экономически деградировавший, перешедший к натуральному хозяйству и пребывающий в состоянии хронической автаркии. Культура фижменских насельников с роковой неизбежностью превратилась в культуру “национальную”, то есть провинциальную и оторванную от мира. Жители Ижмы — это новая историческая общность, создающая новое искусство и имеющая собственных гениев — например, звукоподражательницу Эллу Грушко, виртуозно имитировавшую игру на трубе, а когда на поселении случайно нашелся настоящий инструмент — успешно выдержавшую конкуренцию и с настоящим инструментом. “...Элла была сама Фижма — как до того был Советским Союзом Шостакович”, — ибо она выражала душу своих сограждан, как Шостакович выражал душу людей советских. Впрочем, Леонид Гиршович не склонен слишком уж сильно издеваться над несчастными; его интересуют более общие вопросы: “...неизбежное зло, перестав быть неизбежным, перестает быть злом. Это универсальное правило теоретически позволяет заглянуть в будущее искусства <...> средство — это неизбежное зло, покуда не подменяет собой цели”.
Убожество “культурной жизни” сибирско-еврейского анклава очевидно, но там есть нечто, утраченное на “большой земле”. Главный герой романа, семнадцатилетний Леонтий Прайс, грезит о великой живописи, способной победить время и освободить человечество. Благодаря стечению обстоятельств и авторской воле, Прайс приезжает в Невоград, мечтая об учебе в Академии художеств. Человек из прошлого, он оказывается в романном дне сегодняшнем и неожиданно обнаруживает, к ужасу своему, что привезенные картины его, его детища — мертвы; дух покинул их в момент соприкосновения с воздухом современности. Великая утопия умерла. Искусство в Невограде — достояние ловких конъюнктурщиков или площадных шутов. И дело тут не только и не столько в советской власти. Любая культура, пережив рассвет, движется под уклон. Золотой век сменяет век серебряный, серебряный — бронзовый, бронзовый — железный, а дальше, наверное, должны следовать века глиняный и деревянный. Таков вывод автора “Прайса”, хотя можно и с Гиршовичем, и со всеми его многочисленными предшественниками не соглашаться. Но тут возникает видимое противоречие: если искусство обречено, зачем тогда сочинять длинные, виртуозные романы? Вероятно, противоречие разрешается за счет ориентации Леонида Гиршовича на изощренную, единственную в своем роде набоковскую прозу — вершина есть вершина, и, достигнув ее, остается наблюдать копошение на склонах горы и никуда более не стремиться.
Конечно, содержание романа вовсе не сводится к вышеизложенному, текст разнообразнее, шире, интереснее, сложнее, в том числе и композиционно. Главы, посвященные Прайсу, сменяются историей музыканта Димы Раевского, артистичного приспособленца и подлеца, затем историей писательницы Мариам Тальрозе, когда-то сумевшей бежать из Ижмы и превратившей трагедию народа в источник своего благосостояния, другими историями других героев густонаселенной книги, из-за чего она становится даже несколько тяжеловесной, несмотря на легкость письма. Роман Гиршовича “Обмененные головы”, принесший ему известность, производил впечатление пьянящее, чтение его вызывало специфический кайф. В “Прайсе” этого нет. Есть другое — жесткость анализа, непримиримая трезвость взгляда, язвительный холодок сатирика. Гиршович не щадит никого: ни русских, ни евреев, ни фижменцев, ни невоградцев, ни эмигрантов, ни русофилов, ни либералов, представляя читателям портретную галерею полууродов-полумонстров, в лучшем случае — симпатичных сумасшедших; но это не карикатуры, а результат пристального вглядывания в человеческую сущность. “...ум — это одна сплошная рефлексия, страсть доходить до “сути” — все распатронить, расковырять, перебрать — и ничего не найти; стереть в порошок и сдуть с лица земли; немножко звучит как смертный приговор самому себе, но что поделаешь: ум — это пуля в лоб”. Гиршович — один из самых умных современных писателей, а оборотная сторона ума — безжалостность. Но здесь безжалостность не жестокость, а отсутствие иллюзий, интеллектуальная честность, и холодность — не равнодушие, а мастерство художника, не позволяющего эмоциям возобладать над собой.
