НАБЛЮДАТЕЛЬ

рецензии

Библиотечно-полевой роман

Ольга Сконечная. Обязательные экземпляры. — М.: О.Г.И., 2021.

Сначала кажется, что определить жанр книги Ольги Сконечной, филолога, специалиста по прозе русских символистов и В.В. Набокова, несложно: это «библиотечный роман», если понимать «роман» так, как принято в мировой критике, — пространное повествование, отличающееся от документального расследования наличием автономного, довлеющего себе сюжета. Так и здесь: заметки о посетителях Российской государственной библиотеки, их привычках, желаниях и целях складываются в общий сюжет, в котором вдруг возникают свои главные герои и, главное, особый взгляд на реальность вне библиотеки. Но если присмотреться, это целое, устроенное более сложно: мемуары повествовательницы-героини, воспоминания о парижской стажировке, о детских встречах с именитыми писателями и знаменитыми диссидентами проходят испытание на прочность в библиотеке.

Хотя автор — блестящий знаток психологических приемов современной мировой беллетристики, истоки сюжета и коллизий книги — местные: при чтении вспоминаются и «Пушкинский дом» Битова, и «Москва — Петушки» Вен. Ерофеева, и «Наследство» Вл. Кормера. Как и во всех этих произведениях, навыки чтения в любых самых стесненных условиях, когда нужно быстро выхватить и систематизировать информацию из сложно организованных источников, помогают при случайных встречах, которые могут быть исполнены трагического неизбывного непонимания, но не остаются незамеченными. По сути, об этом и книга Сконечной: как библиотечные чудаки оказываются представителями особого способа чтения, создают собственные режимы, как считывать окружающий мир, которые надо критически учитывать, даже если ты до этого руководствовался только своим опытом и эмоциями.

Ведь очень часто мы, читая о Древнем Риме или тибетских рукописях, все равно привносим если не свой опыт, то только свои эмоции, говоря «в истории так бывает» или «хорошо бы так случилось». Но интеллектуал не может полагаться на част­ную ассоциацию. На признании такого полагания как недолжного основаны филологические детективы, в которых герои вдруг начинают проживать те события, о которых читали в книгах, а правильная интерпретация книги позволяет разгадать преступление. Прозу Ольги Сконечной нельзя назвать филологическим детективом, скорее — филологической сагой, имея в виду не столько смену поколений, которая остается за кадром, сколько возможность следить сразу за несколькими героями, ни один из которых не может ни определить общую конфигурацию происходящего, ни даже ее смоделировать, как в детективной индукции.

Главных героев, кроме самой повествовательницы, несколько, и они чем дальше по ходу сюжета, тем рельефнее: из шепотов, чудачеств, недоразумений за рабочими столами и в каталогах складывается их позиция. Один из них, Бурятский Дедушка, представляет социально мотивированное чтение, читает что положено, но главное — ведет себя как «деятель» в советском смысле. Такой мог бы в советское время встречаться с комбайнерами и школьниками, выступать в телепередачах, ездить по стране командировочным и следить, чтобы все было правильно. Но в библиотеке он оказывается всегда немного поражен в правах именно потому, что все в ней равны, как в бане.

Другой персонаж — Маша Маленькая, как бы новый извод «маленького человека», тянущегося к знаниям, для которого библиотека — место социального престижа. Опять же, легко представить такого человека в советской стране на любой должности, от бухгалтера на заготовках до лаборанта. Но новые времена потребовали от таких людей учиться новым навыкам, и для этой героини библиотека становится местом, где можно примериться к новизне опыта. Типаж, соединяющий бытовой скепсис и при этом легковерие, доходящее до конспирологии, вполне ожидаем; но здесь в библиотеке такой человек оказывается единственным, кто способен вполне отстоять права читателей на систематические занятия.

Между этими двумя полюсами старой и новой нормы работы с информацией, чудаковатой вальяжности и бедственной хрупкости, и оказываются все обычные для крупнейшей библиотеки чудаки: любители всего советского, знатоки скандалов вековой или двухвековой давности, авторы диссертаций по каким-нибудь вопросам технической безопасности, важничающие лингвисты и многие другие, которые оказываются не такими уж чудаками. Дело в том, что книга Сконечной, при всем юморе и почти абсурде многих сюжетов — исследовательская. В ней исследуется, какие структуры восприятия вкладывает Ленинка как монументальное сооружение и хранилище разнообразных вещей, от статистических справочников до глянцевых журналов, в умы своих читателей.

Средняя школа во всех нас вкладывает навык быстро читать и вычислять, ориентироваться в окружающем мире и взаимодействовать с ним правильно, применяя законы физики в быту и не путая столицы стран. Вуз учит критически мыслить, сопоставлять утверждения и понимать, как обосновать данное утверждение, и насколько в этом поможет правильное изложение. Компания в выпускном классе внушает особую чувственность, когда дружба и влюбленность не отделяются от привычки узнавать что-то новое и невиданное. Компания в вузе дает понять, что твои амбиции могут не все сбыться и что из сотен единицы становятся великими учеными, банкирами или галеристами, но особая критическая гибкость всех участников компании поможет даже самому неамбициозному человеку. А чему учит Ленинка?

В одном из эпизодов романа Прокурор, такой философ из области принятия юридических решений, который в классическом детективе мог бы стать скорее Следователем, рассуждает о развитии советской науки в 1930-е годы. Индустриализация требовала основательности, техническое образование возникло поэтому в десятках городов, на идее усвоения, что сопромат нужно не просто выучить, но глубоко усвоить. Тяжелые интерьеры Ленинки могли внушить только такую мысль. Так Прокурор выступает как философ истории, отождествляющий возникновение институтов с возможностью объявить их своими для страны, а объявление чего-то своим для страны — с глубоким изучением, с мобилизацией на то, чтобы все выучить как надо, с утверждением политической нормы.

Социолог, рассуждая о таких субъективных факторах развития технических вузов, сказал бы здесь о политизации понятий собственности, о логике институтов и легитимации одних практик вместе с делегитимацией других. Человек, не изучавший социальных наук, просто похвалил бы добротность советского технического образования, не задумываясь о том, что оно часть мирового промышленного развития и мирового развития знания. Прокурор предлагает свою версию — и мы уже догадались, что усвоение — единственная психологическая реакция на советское машиностроительное ар-деко библиотеки. Поэтому Ленинка оказывается местом эксперимента, выявляющего, как из отдельных понятий возникают социальные практики, включая практики познания и использования знаний.

И какими бы чудаками ни казались некоторые посетители библиотеки, в изображении Сконечной они говорят о перипетиях гносеологии в ХХ веке больше, чем многие монографии. Для читателя, искушенного в университетском знании, роман — повод еще раз посмотреть, как социальная теория связана с изучением практик, набрать примеров об изменчивости социального поведения и важности этой изменчивости для работы политических и экономических институтов. А для читателя неискушенного — возможность еще раз представить себя в тишине любой библиотеки, вспомнить первую встречу с озадачившей в детстве книгой, первый невыученный или блестяще выученный урок и убедиться, что и нынешние успехи и неуспехи — часть тогдашнего социального опыта, который, конечно, не надо абсолютизировать.

Александр Марков