СЮЖЕТ СУДЬБЫ

Об авторе | Сергей Ишханович Манукян родился в городе Баку. По специальности — экономист, окончил в 1988 году Ленинградский финансово-экономический институт имени Н. Вознесенского (Бакинский филиал). Проживает в Харькове. Член Национального союза журналистов Украины. Опубликовал в периодической (местной и центральной) печати более 200 статей по социально-экономической тематике и военной истории. Автор книг «Боевые награды Второй мировой войны», «Федеральное бюро расследований. Несекретные материалы» и других.

Сергей Манукян

Дни

Время и слово Дмитрия Затонского

              Дни — волны рек, в минутном серебре.

              Пески пустыни, в тающей игре…

                        Омар Хайям Нишапури, философ, математик, поэт

Дни — мера жизни, они медленно сплетаются в годы, бывают необычные и простые без особых дерзновений. И даже если совсем никакого приключения не случилось в жизни человека, все равно складывается его история со многими ниточками, которая сольется с историями других людей.

Расскажу одну небольшую историю из моей жизни. Было это давно, «ниточкой» послужил журнал. Обычный литературно-художественный журнал. Когда-то многие выписывали их, часто не по одному, да и в розничной продаже они не залеживались. Во времена перестройки тиражи толстых журналов выросли в разы и достигали порой миллиона экземпляров и больше, что стало феноменом мирового уровня. Главной причиной такого успеха была, конечно, публикация ранее запрещенных произведений старых и новых авторов. От прозы Г. Владимова и Ф. Искандера до «Писем к Милене» Франца Кафки и дневников Йозефа Геббельса, от статей ученых и общественных деятелей С. Шаталина и А. Сахарова до капиталистических «производственных» романов Артура Хейли.

Но вернусь в свою историю. 1991 год. Город Харьков. Рост цен, зарплат и дикая инфляция, дни каких-то неясных надежд и безвременья. Кончалась совет­ская эпоха, хотя многие и не подозревали об этом. У станции метро «Индустриальная» за 90 копеек в газетном киоске приобрел номер 9 журнала «Знамя» за прошлый год. В нем было много интересного: роман Владимира Максимова «Заглянуть в бездну» о последних днях адмирала Колчака, мемуары академика Георгия Арбатова, стихи поздних советских классиков и новых «разрушителей», в том числе куртуазных маньеристов, Владимир Стефановский в очерке «Аварийная тревога» рассказывал о гибели подводной лодки «Комсомолец», заключала номер статья некоего Эрика Хан-Пира под названием «Языковой факт и идеологическое сито». Однако больше всего меня впечатлила другая публикация. В середине журнала помещался рассказ Д. Затонского — именно так, с инициалом — не как у всех, с полным именем. Он назывался «В дни войны». Сразу не смог сообразить, что именно меня поразило: невероятные личные подробности жизни двух больших исторических персонажей, тоска по маленькому погибшему герою или еще что. Только чувствовалось за этим рассказом давняя история…

Дни войны

                                                                 Война — всегда потеря…

                                                                                Наполеон Бонапарт

«В сентябре 1942 года майора Никишина забросили в глубокий немецкий тыл. А через двадцать три дня он под именем полковника генерального штаба фон Ганского появился в главной квартире Имперского Верховного Командования. Никишин имел задание разведать планы немецкого весеннего наступления. И хотя это было довольно опасно, он старался присутствовать на всех важных военных советах и совещаниях <…> 6 октября на совещании присутствовал Гитлер <…> Один раз их взгляды встретились. Но Гитлер тотчас отвернулся и стал внимательно смотреть на карту... Гитлеру, наверное, было скучно. Никишин его понимал. Ему тоже, наверное, было бы скучно, если бы не было так страшно…» — так начинался рассказ.

Сентябрь 1942 года. Немцы уже получили ощутимый удар под Москвой, однако упорно напирали, впереди маячил Сталинград. Через неделю, по сюжету рассказа Затонского, разведчик встретился с фюрером вновь:

« — Я раньше вас здесь не видел, полковник, — сказал Гитлер.

— Так точно, мой фюрер, — ответил Никишин, — восемнадцать дней тому назад я прибыл из Цоссена на должность офицера связи <…>

И тут Никишин неожиданно для самого себя стал рассказывать Гитлеру анекдот <…>

Совещание прервалось. Было очень тихо. Некоторые из присутствующих смотрели на Никишина с ужасом, другие — с гневом или омерзением».

Но пронесло — фюрер рассмеялся, и они расстались…

Вся советская страна уже знала самого главного нашего разведчика Штирлица — в реальности полковника Максима Исаева: многосерийный фильм «Семнадцать мгновений весны» был хитом своего времени. И можно было свести повествование к очередному анекдоту с участием этого персонажа, придуманного Юлианом Семеновым. Но что-то их — Никишина и Исаева — различало.

Через некоторое время Гитлер велел найти Никишина и привести его к себе. Фюреру хотелось показать офицеру новое издание своей книги. Провел его в свой кабинет, «они сели в кресла и долго молчали. Но Никишина не тревожило это молчание. Ему было спокойно. Может быть, в первый раз по-настоящему спокойно... Можно было сидеть и ни о чем не думать или думать о Кате и Ларочке и вспоминать мягкую белую Катину грудь с большими коричневыми сосками. Ему захотелось к Кате». Штирлиц не позволил бы себе подобное — думать о любимой, не выполнив задание.

«Гитлер говорил о бремени власти, о своем одиночестве, о Германии, о людях, окружавших его, людях, которым он не доверял <…> Часы, проведенные наедине с Гитлером, были для Никишина самыми счастливыми часами за все время его пребывания в германском тылу… И он отдыхал, отдыхал, что называется, телом и душой. Невольно он даже стал испытывать к Гитлеру что-то вроде симпатии…». Фюрер рассказывал советскому разведчику о своем друге юности Якобе, девочке Лизелотте, рисовании. Им никто не мешал, только раз в ноябре в кабинет проник Кейтель и сообщил об окружении 6-й армии под Сталинградом. «Все это настолько их сблизило, что Гитлер однажды показал Никишину то, что, как он сам сказал ему, еще никогда никому не показывал. Это был большой тяжелый альбом в простом сером переплете... Любимым занятием Гитлера, которому он до сих пор посвящал свой одинокий досуг, было вырезать цветные картинки из журнала “Берлинер иллюстрирте” и наклеивать их в этот альбом. Никишин рассматривал их с интересом. А Гитлер в это время молча стоял за его стулом...».

Никишина отозвали на родину. В Москве его похвалили за выполнение задания и наградили, потому что он «сработал за два корпуса, а может, и за целую армию». Героя пригласили к Верховному, что вызвало испуг: «Как он будет говорить со Сталиным?». Разведчик впервые увидел вождя в большом кабинете с портретом Ленина на стене (а у Гитлера висел портрет Гитлера), удивился, как и многие другие до него, небольшому росту Сталина (сам герой был еще ниже), его рыжеватым, а не черным сильно поредевшим волосам, рябизне лица, его походке. Знакомая «добрая и мудрая улыбка». Сталин тоже усадил разведчика рядом с собой на диванчике, говорил тихо, медленно…

Случилась вторая неожиданность: вождь стал приглашать к себе на поздние ужины, угощал Никишина и рассказывал про жизнь в Кремле в двадцатых, про свою юность и первую трагическую любовь в Тифлисе. Вспоминал про рыцарей революции Щорса, Чапаева, Фрунзе, Шаумяна, Дзержинского — «настоящая верная гвардия, правда, все уже мертвые, а живые многие — враги…».

Через два месяца Сталин показал «то, чего Никишин подсознательно уже давно ждал». Самое святое — свой коричневый альбом с вырезками из журнала «Огонек». Вождь собирал картинки из «Огонька» многие годы. Листая, давал пояснения, «качество картинок было много хуже, но сами они были интереснее, потому что ближе и понятнее…». После этого разведчик понял, что уже не сможет не рассказать о Гитлере, тот слушал внимательно... На следующий день Сталин вызвал Никишина в Кремль, достал из ящика стола большой пакет, где находилось двадцать семь дубликатов вырезок из «Огонька», приказал передать их Гитлеру и взять у него взамен что-нибудь из его коллекции — интересное и художественное. «Правительственное» задание было смертельно опасным, ведь придется выдать себя.

Через две недели разведчик был уже в Берлине. И невозможное случилось: Никишина искал сам фюрер. Гитлер ему обрадовался, распек за обидное исчезновение. Когда Никишин рассказал про свое шпионство, фюрер впал в истерику, но потом внимательно выслушал, опять разоткровенничался, рассказал, совсем как Сталин, про своих соратников-предателей и про случай из далекого детства… Задание советского вождя показалось фюреру необычным, он попросил показать привезенное, удивлялся «такому количеству красивых мест» в России, благодарно пообещал подобрать для его коллекции тоже что-нибудь интересное. «С тех пор Никишин так и летал из Москвы в Берлин и из Берлина в Москву. Возил картинки. От Сталина к Гитлеру и от Гитлера к Сталину...».

Кончилось все грустно. Приведу последние абзацы рассказа: «14 августа 1944 года (выделено мною. — С.М.), в день покушения на Гитлера, Никишин совершенно случайно оказался в помещении штаба командующего резервной армией генерала Фромма... Канцелярия Фромма была штаб-квартирой мятежников. Поэтому солдаты охранного батальона задержали и обыскали всех находившихся там офицеров. В портфеле Никишина нашли вырезки из “Огонька”. И его расстреляли под горячую руку за русофильские настроения. Гитлер… устроил истерику Гиммлеру и Кальтенбруннеру. А те только руками разводили и отдали под суд нескольких чиновников полиции безопасности. “За превышение власти”. Гитлер затребовал из архивов гестапо портфель фон Ганского, где, как он и ожидал, лежали вырезки из “Огонька”. Он наклеил их в свой альбом и обвел траурной рамкой.

“Правда” опубликовала Указ о присвоении второго звания Героя Советского Союза подполковнику Никишину Александру Никандровичу (посмертно).

Ларочку поместили в самый лучший детский дом страны, потому что после смерти Никишина Кате перестали выплачивать деньги по аттестату, и она пошла работать на завод, где ее во время бомбежки придавило горящей балкой».

Удивительный рассказ. О чем он: о возможности близкой дружбы между «большим» и «маленьким» человеком или между вождями, о человеческих взаимоотношениях или о войне, не только окопной?

«Все ли выдумка, фантастика?» — были такие отзывы прочитавших. Рассказ без данных об авторе помечался в конце 1965 годом. Примечательная дата. В 1956 году в Союзе началась оттепель, а в 1965-м она уже сворачивалась, и произведение в печать не попало. Информация в самом конце рассказа о том, как дочку героя поместили в детский дом, а жена его пошла работать на завод, знакома по биографиям некоторых разведчиков — к примеру, Рихарда Зорге. За год до готовности рукописи, в 1964 году, признали его подвиг. Остальные «фантастические» эпизоды считаю также возможными, в том числе посиделки с вождями, а выделенную мною дату — 14 августа — просто механической ошибкой автора — покушение на Гитлера было в июле.

Автор рассказа — скромный Д. Затонский — был почти единственным не знакомым мне (думаю, и не только мне) литератором на страницах этого журнального номера. Мой интерес после прочтения рассказа «В дни войны» переключился на него. Интернета еще не было, вспоминалась только одна известная личность, связанная с Украиной и Сталиным, с такой фамилией — Владимир Затонский. Крупный партийный деятель УССР и союзного значения, академик Академии наук Украины, сгинувший в годы репрессий.

Дни истории

                                                    История — не роман, и мир не сад, где все должно быть приятно:

                                                    она изображает действительный мир.

                                                                                                                              Николай Карамзин

«Почти все время до 1937 года работал на Украине, бессменный член ЦК КП(б)У… Нарком просвещения УССР… Много и плодотворно работал для развития национальной и социалистической культуры…» — писали о нем энциклопедии и справочники. До пятидесяти лет не дожил, не по своей воле…

Владимир Петрович Затонский родился в 1888 году в семье волостного писаря. Тяга к учебе у мальчика была с детства. Учился он в 1898–1906 годах в Каменец-Подольской гимназии, был в числе лучших. Любимые предметы — химия, физика. То, что главным в жизни Владимира Затонского стали не эти отрасли науки, а политика, виновато увлечение в восьмом классе модными социал-демократическими идеями. Отличник-выпускник, на радость родным, поступает в Киевский университет, однако студентом он прослыл неблагонадежным, несколько раз арестовывался и исключался из университета. Профессора молили оставить эту деятельность, сохранить себя для науки: «Вы же прирожденный физик и химик». Но студент выбрал другое, к этому времени марксизм в глазах и действиях его приверженцев был «учением сильным и верным». Впрочем, юноша в 1912 году все же закончил физико-математический факультет университета с дипломом первой степени и был принят в Киевский политехниче­ский институт преподавателем физики.

Молодой человек окунулся в работу, в том числе научную. В 1915 году женился. Несколько отошел от политики — Затонский был меньшевиком. Этот грех он искупил, вступив после Февральской революции в партию «настоящую», твердокаменную — большевиков. Надо сказать, что у него в мирные дореволюционные годы в институте неплохо складывалась карьера — был на хорошем счету на кафедре, служил приват-доцентом и, возможно, стал бы профессором.

Когда Владимир Затонский в ноябре 1917 года впервые встретился с председателем Совнаркома РСФСР Лениным, тот расхохотался: «Так вы приват-доцент Киевского политехнического института?». Но было не до смеха. Затонский забросил свое приват-доцентство и с товарищами принялся строить советскую Украину.

Он был делегатом всех союзных съездов партии, но, если кто и слышал о партийном деятеле Владимире Затонском, то в связи с событиями только одного из них — семнадцатого. Того, что прошел в феврале 1934 года и обозначился как «съезд победителей», а затем получил другое название — «съезд расстрелянных». Казус произошел в конце съезда: в кулуарах обсуждалась возможность «мягкой» замены на посту генерального секретаря Сталина на Кирова, но Киров отказался… Вождь огорчился по-своему, как умел, все это впоследствии вылилось в жестокую отповедь и месть. Ситуацию обострили подсчеты голосов после тайного голосования в руководящие органы партии. Против избрания Сталина в состав ЦК было подано более двухсот голосов, против Кирова — всего три. Сталин, не лишенный капризности, как это было замечено еще в 1923 году его смертельно больным учителем, потребовал от того, от кого это зависело, — «сделать» себе также три голоса (об этом вспоминал в своих мемуарах А.И. Микоян). А зависело «это» от председателя счетной комиссии Владимира Петровича Затонского. Мы уже не узнаем, каким образом произошло его «превращение», уговорили его или сломали, — он зачитал на последнем заседании список избранных в высший партийный ареопаг во главе с триумфатором — Сталиным. В декабре 1934-го был убит Киров, а через несколько лет полегло большинство делегатов съезда. В июле 1938 года был ликвидирован и Владимир Затонский — член Политбюро ЦК КП Украины, кандидат в члены ЦК ВКП(б), член Президиумов ЦИК СССР и ВУЦИК. Лишенный должности наркома просвещения Украины в начале ноября 1937 года, он был арестован в кинотеатре, куда пошел с женой и дочерью…

«Отец, уже в середине 20-х годов, возможно, понял, что допустил трагиче­скую ошибку. Он… начал настойчиво проситься на научную и преподаватель­скую работу… но вырваться из большевистской политики отцу так и не удалось» — это писал о своем отце сын — Дмитрий Владимирович Затонский. Родился он в Одессе в 1922 году. Его мать Елена Затонская-Раскина, медик по образованию, стала первым президентом Всеукраинской психоневрологической академии. После переезда в 1934 году членов правительства с семьями из Харькова в новую «старую» столицу Киев, там возглавила Украинский НИИ травматологии и ортопедии. Арестована была через несколько дней после мужа. Как член семьи врагов народа отбывала срок в Темлаге, в Мордовии. Одна из лагерниц, Вера Недовесова, позднее вспоминала: «Моя приятельница по бараку Елена Самойловна Затонская… была замечательным человеком, образованная, по профессии врач. Она страдала туберкулезом позвоночника. Ее муж был наркомом просвещения и членом Политбюро Украины. Дочь-студентка была невестой военнослужащего. При начавшихся арестах в Киеве этот молодой человек добился назначения в какой-то отдаленный район, спешно женился на дочери Затонских и, возможно, этим спас себя и свою жену. О сыне Елена Самойловна говорила, как о серьезном литературоведе, хотя ему еще не было 16 лет. Она уверяла, что ее Дима обязательно будет литературоведом, так как и сейчас у него обширные познания по русской и советской литературе и его суждения по отдельным произведениям всегда подтверждаются крупными знатоками»¹ . Материнское сердцене ошиблось — Дмитрий Затонский стал одним из крупных литературоведов Украины, академиком АН УССР.

Он и был автором рассказа «В дни войны». Что интересно, репрессии обошли внезапно осиротевшего юношу: то ли сын за отца не ответил, то ли судьба. В 1939 году Дмитрию удалось поступить в Киевский университет на факультет западноевропейских языков и литературы. С началом войны была эвакуация в Казахстан. Позже молодой человек попал и на фронт, на его гимнастерке красовались ордена Отечественной войны, Красной Звезды и медаль «За отвагу» — не простой набор. Несколько лет после Победы Дмитрий Затонский служил переводчиком в немецком Цвиккау и оставил армию только в 1950 году.

Дни мира

                                                                       …Где время тщательными письменами

                                                                      Всю нашу жизнь вписало, дни за днями.

                                                                                                        Генри Уодсворт Лонгфелло

После получения диплома филолога Дмитрий Затонский работал в Харькове, в середине пятидесятых вернулся в свою альма-матер, Киевский университет, работал преподавателем, в 1961–1962 годах был деканом филологического факультета. В тот год, когда он защитил свою кандидатскую диссертацию, 1956-й, реабилитировали его отца. Это было в марте, а месяцем ранее первый секретарь ЦК КПСС Никита Хрущев на закрытом заседании ХХ съезда партии прочитал «секретный» доклад «О культе личности и его последствиях». Для детей репрессированных это было радостным событием — восстановлением правды. Клеймо сына «врагов народа» было снято, из лагеря вернулась мать Дмитрия, но с разрушенным здоровьем и покалеченной психикой.

В 1959–1960 годах Дмитрий Затонский сотрудничал с журналом «Всесвіт», возглавлял отдел критики. Здесь стали появляться интересные публикации по немецкоязычной литературе и именно благодаря редактору печататься произведения Кафки, Ремарка, Белля, Дюрренматта — авторов, которым впоследствии ученый уделит в своих работах много внимания. С 1961 года Затонский работал в Институте литературы имени Т. Шевченко Национальной Академии наук Украины, и его имя постепенно начало набирать вес в мире филологии, двенадцать лет, до 1974 года и с 1986-го до конца жизни, он возглавлял отдел мировой литературы. В 1967 году Дмитрий Затонский блестяще, работой в две тысячи машинописных страниц о самом интересном «феномене» в литературе — романе, защитил докторскую диссертацию. Последняя затем обернулась книгой «Искусство романа и ХХ век». Потом было еще много книг, статей, исследований.

В 2007 году, уже в «новое время», в годы независимости Украины, вышла художественно-автобиографическая книга ученого-академика, литературоведа и, как оказалось, прекрасного писателя-беллетриста, под названием «История одной судьбы»² . В ней впервые в полном объеме кроме воспоминаний была представлена художественная проза. Список небольшой, какие-то рассказы или их части публиковались вразнобой в периодических изданиях ранее, в конце 1980-х — начале 1990-х, и были малодоступны и не знакомы широкой читательской аудитории. В издании уместились рассказы «В дни войны», «Поездка в “СВ”», повесть «Процесс» (Кафка был любимым объектом исследований ученого), «маленькая повесть» «Личное дело сотрудника личной охраны» — произведения, где обязательным и главным действующим лицом был Сталин.

Видно, от этой темы сын истребленного поколения и потерянного времени уйти не мог. В «Истории одной судьбы» Затонский-сын не забывает о людях, часто совсем не знакомых, которые помогли ему тогда, когда оказывать подобную помощь было очень опасно. В рецензии на книгу критик Ю. Булаховская отмечала: «Тандем литературоведческих и писательских способностей — это особый дар. Этим даром природа щедро наградила Дмитрия Затонского. Главное в его книге — интересная и противоречивая картина времени, в котором жил автор. Очень интересны в этом плане не только воспоминания про отца, а еще про тех людей, которые в самые острые, драматические, переломные моменты жизни Затонского-сына защищали его от беды…». В книге воссоздан портрет поколения, что пережило последствия сталинского террора, доли маленьких людей и «калифов» партийного олимпа.

С 1967 года Дмитрий Затонский — член международной ассоциации литературных критиков, в 1971-м он три месяца находился в ФРГ, где встречался со многими известными литераторами, такими как нобелевский лауреат Генрих Белль, писатель Вольфганг Кеппен и другими. С 1974 года Затонский состоял членом правления Общества Гете в Веймаре, работал заведующим отделом в Институте мировой литературы имени А.М. Горького (1974–1976) и вице-президентом Международной ассоциации сравнительного литературоведения (1976–1978). Мировое признание ученый обрел в 1994 году, когда его избрали действительным членом Европейской академии наук и искусств в Зальцбурге. В 2005 году Затонскому в подтверждение этого статуса была вручена золотая медаль Гете — высшая награда Германии в гуманитарной сфере.

О деятельности ученого-литератора за тридцать лет, начиная с переломного 1961-го, лучше всего говорят его труды: «Век ХХ. Заметки о литературной форме на Западе» (1961), «Франц Кафка и проблемы модернизма» (1965–1972), «В поисках смысла жизни» (1967), «Про модернизм и модернистов» (1972), «Искусство романа и XX век» (1973), «Путь через ХХ столетие (Статьи про немецкоязычную литературу)» (1978), «В наше время. Книга о зарубежных литературах XX века» (1979), «Прошлое, настоящее, будущее» (1982), «Европейский реализм ХІХ века. Линии и лица» (1984), «Австрийская литература в XX столетии» (1985), «Художественные ориентиры XX века» (1988). Многие из этих исследований были уникальными в своем роде.

Крупнейший специалист по новейшей германоязычной литературе, Дмитрий Затонский неоднократно бывал в немецкоязычных государствах, был участ­ником десятков встреч, конференций и семинаров. Напомню, что три государства «немецкого фронта» из четырех — Австрия, ФРГ и Швейцария — были в тот период «вражескими». А литература авторов модерна, которая более всего интересовала мэтра-теоретика, не совсем, мягко говоря, сопрягалась с образцами соцреализма. В то время, как в советской стране хотели «сказку сделать былью», Затонский пытался, как выражался харьковский художник-диссидент Вагрич Бахчанян (совсем не хотевший участвовать в строительстве «сказок» и поэтому эмигрировавший), «Кафку сделать былью» — открыть соотечественникам этого автора. «Зеркала искусства» — под таким названием вышла книга ученого об этих встречах — благодаря его перу не только не разбивались, а находили новые отражения. «Тот, кто пробивал пути через границы», «Познавать границы — переступать границы» — писали о культурном феномене Дмитрия Затонского.

В 1990 году Дмитрий Владимирович стал академиком Национальной академии наук Украины. После распада СССР в годы независимости в жизни ученого начался новый этап. Нужна была переоценка «отраслевого наследства», нужны были новые ориентиры и инструменты. И Дмитрий Затонский их находил.

Рассуждая о «мостах» между культурами и поколениями, следует сказать еще об одном феномене Затонского. Научная деятельность ученого прошла через несколько эпох: подростком он ощутил губительную силу сталинского удара, лишился родителей, затем четверть века жил под клеймом неблагонадежного члена семьи врага народа, потом были хрущевская оттепель и брежневский застой. Но оппозиционность, а она была (возьмем даже главную тему его литературных изысканий), уже взрослого человека, со временем утяжеленного должностями и регалиями, а значит, и возможностями, не переходила в прямое диссидентство. И это было не трусостью или конформизмом, а своего рода внутренней оппозиционностью человека, знающего, что делать и чего держаться, пытающегося понять и разъяснить, что у судьбы много капризов (о них Затон­ский и рассказывал в своей «Истории…»). Жизнь давно научила его держаться дистанции от любых «систем» и учений — завлекающих и ломающих.

Очевидно, такая установка делать то, что можно, «удлиняя путь злу», по выражению Фазиля Искандера, и сохраняя красивое и хорошее, обеспечила ученому необычно долгую научную жизнь. Не формальную и фантастически плодотворную — более четырехсот статей и книг с высокой частотой ссылок на автора — статистика необычна для этой сферы науки. Те, кто знал Затонского лично, говорили о его нетипичной «европейскости» как в отношениях профессиональных, так и чисто человеческих.

Доказательством тому и ситуация, когда в начале девяностых сменилась эпоха с падением системы со всеми мировоззренческими атрибутами. Не все коллеги — ровесники века справились с вызовами времени, «радикалы» стали еще радикальнее и тоже ушли в никуда. Но кто-то думал о «мостах», искал альтернативу и новые пути в науке, в том числе и Дмитрий Затонский. Ушел из жизни он в июне 2009 года в Киеве…

Дни слова, или Об «извечном коловращении изящных
и неизящных искусств»

                                                                          Есть книги — свежее зеленой чащи,

                                                                          Есть книги — бездоннее синего океана,

                                                                          Есть книги — вольнее бури…

                                                                                                         Егише Чаренц. «Гимн книге»

Литература, словесность всегда была и останется важнейшим из изящных искусств, книга — святой атрибут литературы, накопитель слова — не исчезнет. Слова, заплетенные узорами строк и глав в рассказы и повести, чудом рождающие книгу, всегда останутся с человеком…

«Если правильно помню, это у Затонского чуть ли не единственный фикшн за всю дорогу» — на просторах интернета попалась такая читательская рецензия, речь шла о рассказе «В дни войны». К «фикшн» условно относят творения с выдуманными обстоятельствами, однако я уже обмолвился, что не считаю совсем уж выдумкой «историю с открытками» невыдуманных Сталина и Гитлера. Последний — чувственный, мечтавший стать художником, другой — не ставший священником, писал в юности лирические, неплохие, говорили, стихи. О выдуманных обстоятельствах: Сталин интересовался репродукциями картин советских художников, он находил их в журнале «Огонек» или «Крестьянка», некоторые заказывал напечатать, лично оплачивал, из всех картин генералиссимус особенно любил «Девочку с ягненком»; Хрущев был свидетелем последнего взгляда и последнего жеста парализованного вождя, и он был в сторону репродукции.

К «фикшн» можно отнести и другой рассказ, вернее, повесть Дмитрия Затонского «Процесс» (1990). «Его арестовали в коридоре, шагах в двадцати от его кремлевского кабинета… Потом он не раз пытался это для себя уточнить. Прикидывал, сколько требуется времени, чтобы сойти с веранды, сесть в машину, доехать до Кремля, выйти из машины, подняться на второй этаж, пройти коридором <…> Очень давно кто-то (кажется, Иоффе), вернувшись из-за границы, рассказывал ему о только что там изданной книге одного никому не известного польского еврея. Иоффе книгу, разумеется, хвалил, но даже из его пересказа было видно, что она совсем глупая. Служащего из банка арестовывают, но почему-то оставляют на свободе и обвинения никакого не предъявляют. Ты себе радуйся, так нет, служащий этот сам все время разыскивает суд (какой-то тайный, вроде Особого совещания) и лезет ему на глаза <…> “Мог бы и Абакумов пожаловать”, — пробормотал он зло. Как же было прийти Абакумову, если Абакумов его страшился и ослушаться не смел? А такой страх — это уже навсегда…» —повесть начинается с обыска в личном кабинете большого руководителя в начале 1950-х³  — обычная рутина для сотрудников МГБ (в 1930-х — НКВД). Уже выходя, арестованный сказал своим трясущимся секретарям: «Передайте моим детям, что я ни в чем не виноват. Пусть ничему не верят… Я никогда не состоял в оппозиции, не продавался иностранным разведкам. Всегда был настоящим большевиком. Там, — он указал как-то неопределенно вверх, так что было неясно, имеется в виду начальство или небо, — разберутся...».

Все бы ничего, только чиновник-арестант — не кто иной, как сам великий вождь — Сталин. Невиданно! Фантастично! Однако «истории» с такими сценариями происходили чуть ли не ежедневно с начальниками не меньшего ранга в годы больших чисток. Были те же речи о невиновности и те же надежды — разберутся. Последнее кончалось плахой. Само название повести, обыгрывание таинственной «книжки польского еврея» (на самом деле, как выяснится, чешского) подсказывает, о каком «Процессе» идет речь. «Процесс» Затонского в какой-то мере «переиграл» «Процесс» Кафки: у него арестованный герой «как будто достиг идеала: живет в кабинете, где с ним ничего не может случиться. Но позд­но достиг, потому что уже арестован... Вот и Сталин теперь может превратиться в отдыхающего бога. И богом останется, даже если умрет…». Никто не может утверждать, что было бы, если бы Сталин не умер в 1953-м, и почему его «кунаки» не могли его «изолировать» (есть такая версия смерти). Нон-фикшн.

Не отпускал филолога Затонского «величайший» человек, убивший его отца и тысячи других. Пытался понять сначала подросток, а потом убеленный сединами академик, как и многие: кем он был? Антихристом или «выдающейся личностью, импонирующей нашему жестокому времени, в котором протекала его жизнь» — как выразился сэр Уинстон Черчилль в английском парламенте в декабре 1959 года?

Другая «маленькая повесть» Затонского «Личное дело сотрудника личной охраны» о том же — о диктатуре, диктаторе, о власти. Как и в двух предыдущих рассказах, ситуация также «пикантная»: вот герой, обозначенный как Глава Государства — не уточняется кто, может, Сталин, Хрущев или тот, кто сегодня правит, — говорит, присев на лавочку, простому сотруднику личной охраны, «маленькому человеку»: «Ты не знаешь, что такое власть… Власть — это, конечно, сила, и кому ее пришлось попробовать, тот уже без нее жить не может. Но власть — это, ты не думай, это ответственность. Какая ответственность... За все в ответе, — прибавил он обиженно. — Все на тебя валят. А тут еще семья... Дела с семьей...». До этого мы узнаем, что погибает ни в чем не повинный человек, сотрудник ГАИ: охране показалось, что кто-то поднял большой пистолет на лимузин стремительно пролетающего кортежа с Главой, а это был прибор измерения скорости. Гаишника убрали точными выстрелами…

Власть. Сталин. Трудная тема. Почему он убивал? По мнению поэта и переводчика Семена Липкина, с которым многие согласятся, «он понимал, как никто, что государство можно потерять, если слово не так скажешь, человека вовремя не убьешь»⁴ . Как и Дмитрий Затонский, тему Сталина и власти обговаривает в своих произведениях и Фазиль Искандер. В его рассказе «Пиры Валтасара» вождь размышляет о том, что такое власть: «…Они думают, власть — это мед, размышлял Сталин. Нет, власть — это невозможность никого любить, вот что такое власть…». Перекликается у них еще одна сторона этой темы — другая, «мирная» жизнь. Почему часто власть становится более предпочтительным, лучшим выбором, чем выбор иной — «быть священником», ученым или просто художником?

В рассказе «В дни войны» Дмитрия Затонского Сталин говорит своему собеседнику, «что хотел бы жить тихо, где-нибудь вот в таком, как на картинке, лесу, но нельзя, потому что не пристало большевику прятаться от борьбы и от ответственности…». В знаменитом романе Фазиля Искандера «Сандро из Чегема» — другая «фантазия», когда один кахетинец рассказывает другому, ошеломленному догадкой, что его сосед — тот самый Джугашвили, «который не захотел стать властителем России под именем Сталина…», потому что хлопот было бы много, «крови много пришлось бы пролить».

В предисловии к «Истории одной судьбы» Дмитрия Затонского литературовед и коллега автора Кира Шахова писала: «Далеко не каждый выдающийся литературовед может быть талантливым поэтом или прозаиком. В случае с Затонским это не так. Он — настоящий художник, в творчестве которого нашли продолжение некоторые линии и краски его любимых мастеров пера — Гофмана, Гоголя, Булгакова, Кафки: сатира, гротеск, сплав реального и фантастичного, приземленно-будничного и философски универсального». Конечно, главными трудами ученого-филолога являются его исследования творчества и жизни великих европейских мастеров Ремарка, Цвейга, Кафки, других талантливых «немцев», их духовных поисков. Все его книги интересны — в том числе и об особенностях развития романа или течениях в литературе ХХ века, будь то «Реализм — это сомнение?», написанная в 1992 году, где автор говорил об альтернативе «реализму без берегов», или «Модернизм и постмодернизм. Мысли об извечном коловращении изящных и неизящных искусств», вышедшая в 2001-м.

Дмитрий Затонский писал о Ремарке: «Его писательская судьба необычна. Впрочем, легко ли назвать писателя, чья судьба была бы совсем обычной?.. Он не всегда был прав, однако всегда был честен. Его волновали острейшие проблемы столетия… Он не писал для избранных, он старался писать для всех, и многие его понимали. Потому что писал он не только доходчиво, но и сильно». То же самое можно сказать о самом авторе этих слов. В другой своей работе, «Традиционная мифология и современное мифотворчество», Затонский замечает: «Человек никогда не скрывал, что он не только осваивает мир, а и реальным образом покоряет его. И один из важнейших способов такого человеческого покорения мира есть искусство. И поэтому настоящим предметом искусства является сам человек. Это, конечно, не следует понимать буквально. Искусство призывает говорить правду, иначе оно перестает быть полезным. А правда жизни состоит в том, что кроме человека существуют бездны космоса, океанские глубины и непокоренные горные вершины».

Р.S. Тот журнал «Знамя» под номером 9 за 1990 год с давнишним рассказом Дмитрия Затонского, который помог мне открыть выдающегося ученого-литератора ХХ и начала ХХI века, и теперь, через тридцать лет, у меня. Могу дать почитать.

1Недовесова В.Г. Записки врача // Герт Ю.М. Раскрепощение. — Алма-Ата: Жазушы, 1990.

2 Затонский Д.В. История одной судьбы. — К., 2007.

3 Виктор Абакумов в 1946–1951 годах был министром государственной безопасности СССР.

4 Липкин С.И. Декада. — М.: Книжная палата, 1990.