|
Об авторе | Бахыт Шукуруллаевич Кенжеев родился 2 августа 1950 года в Чимкенте, Южный Казахстан. Отец был учителем английского языка, мать библиотекарем. Окончил химический факультет МГУ. Поэт, прозаик, эссеист. Ранние книги стихов: «Избранная лирика 1970–1981», Ann Arbor, 1984; «Осень в Америке», Тенафлай, 1988; «Стихотворения последних лет», М., 1992; «Из книги AMO ERGO SUM», М., 1993; «Стихотворения», М., PAN, 1995. Лауреат нескольких литературных премий, в том числе премии «Антибукер» (2000), «Русской премии» (2009), премии журнала «Знамя» (2016), премии Союза писателей России «Признание» (2020). Постоянный автор «Знамени» с 1989 года. Издания недавнего времени: «Довоенное: Стихи 2010–2013 годов», М., ОГИ, 2014; «Позднее: Книга стихов», СПб., Геликон Плюс, 2016; «Элегии и другие стихотворения», М., Воймега, 2018. Предыдущая публикация в «Знамени» — № 7, 2020. Живет в Нью-Йорке.
Бахыт Кенжеев
магнит небесный
Памяти Вагинова
Так значит, больше не хвораем мглистым
искусством и не бродим в полумасках
по масленице многотрудной смерти,
торжественную музыку слагая
на неизвестном Богу языке.
Не роем землю рогом, не пируем
не путешествуем, лишь в ветхих саквояжах
храним неслышно тлеющую память,
и слов любви невыразимым девам
не повторяем под небесный смех.
Не выходи один в пустынный город,
не созерцай сквозь пасмурные слёзы
амбарные замки на модных лавках,
жандармов молодых в апрельских парках —
и это всё, как водится, пройдёт.
Пройдёт, пройдёт — останется добавить,
как оно было сладко и нелепо,
как, в благости вневременного века,
мы раскалённым холодом дышали,
как хорошо нас баловал Господь.
* * *
Скушно мы стали жить. Всякий с чумою свыкся.
Отчего же мне снится, как в полноводном Стиксе
тёмным омутом проплывает огромный сом,
буро-зелен, величествен, невесом.
Вряд ли известно ему, что такое нервы.
Важный такой, усатый, как ветеран первой
мировой войны, под корягою до весны
зимовал мой далёкий родственник, тоже видел странные сны
о чужих вещах (пламя, звезда, драгоценный камень).
Пробудился под утро и вот плывёт, шевеля плавниками,
осторожно осматриваясь — но безопасна эта река:
на две тысячи вёрст ни парохода, ни рыбака.
* * *
ты повторишь: «Душа моя пуста»
и вскинешь воспалённые глаза
к непостижимой скудоумной тверди
где звёзды плавают в крови
младенцев неродившихся
преображенье сущностей есть жизнь
кто станет кречетом, кто деревом летящим,
кто просияет аргентинским метеором
кто вспомнит молодость и всхлипнет невпопад
а кто-то и захочет — не ответит
* * *
Мы любили друг друга в городе у воды
где соборы бедны, а мостовые, как лёд, тверды,
копошились в помойках чайки вместо ворон
и сиял пожилой закат расплавленным серебром
мы любили друг друга в городе на холмах
где княжил самозванец шапочный мономах
чтобы старость забыть и смертный страх побороть
кувыркались в койке как завещал господь
к побледневшим звёздам морозная плазма льнёт
всё утянет магнит небесный, и не вернёт
словно любовный гнёт пристален зимний свет
и какой я старший сержант если бога нет
Пожилому другу-пииту
Ты привык ко вкусу спирта с газированной водой,
обожал моменты флирта с юной девой молодой.
И хотя ты не был гений, испытал восторг и пыл,
путешествий-приключений дивный опыт накопил.
Подвывает ветер, дуя сквозь вселенский вакуум.
Не страшись! Рекомендую усмирить мятежный ум.
Помнишь кофточку в горошек, блёклый крымский анемон,
толпы девушек хороших, сотни ласковых имён?
Жаль мне, что тебя сломала жизнь, и негу ты забыл,
и грустишь, что слишком мало пел, смеялся и любил.
Отвергая секс и пьянки, деньги, славу меж людьми,
выпей стопку валерьянки, минералочки прими.
Пред тобою мир Господень, царство света и труда,
что разумен и свободен, даже вечен иногда.
Поглазей на куст сирени, к солнцу рвущийся опять,
сочини стихотворений жизнерадостных тетрадь!
Вот и всё. Страдать не надо. За лирическую прыть
вся природа, как дриада, будет нас благодарить,
Зацветут лужайки снова, ворон пустится в полёт,
и у входа гробового жизнь младая запоёт.
* * *
Играет музыка простая, таится истина в вине.
Шуршат снежинки, пролетая в великой зимней тишине.
Их видывал (сам вестник) Веня и знал, покуда не затих,
что в страхе смерти и забвенья мы сами сотворяем их.
Над кладбищем и бакалейной, над булочною и жнивьём
в конце судьбы узкоколейной молчим, а всё-таки живём:
льём слёзы, медленно болеем, запамятовали о душе —
но к рождеству однажды склеим игрушку из папье-маше
и срубим ёлочку под самый декрет о мире и семье,
поражены прекрасной дамой, хлопочущей над оливье,
чтобы на веточке похмельной, в чужое время занесён,
сиял мой ангел самодельный крылами, лёгкими как сон.
* * *
что потеряем то и обрящем
возликовав в любомудрии вящем
страх позабудем посмотрим назад
кроткие детки у ёлки стоят
дивной красою любуючись ейной
каждый сжимает билет лотерейный
ждут когда щедрый появится дед
молод и в красную шубу одет
всех наградит лотерейщик нелепый
сахарной пудрой пареной репой
к ранке приложит пламенный йод
алого уксуса в чашу нальёт
снег просыпается в небе дошкольном
мечутся голуби по колокольням
да в неизвестность смешон и рогат
ангел-хранитель летит наугад
* * *
Нам сокращает жизнь табак и дикий алкоголь
огонь страстей строптивые супруги
воинственные дети-анархисты
вся прелесть ускользающего мира
Нам украшают жизнь морские звёзды,
легенды орхидейныя эллады
предания жестоковыйной палестины
горящий куст и расступившееся море
Она дружок конечно бесконечна —
но только в высшем в философском смысле.
давай-ка соберёмся и поплачем
друг другу в деревянные жилетки
да всякий кот когда-нибудь помрёт
красавица и утконос и зяблик
а нам-то что пусть зомби вспоминают
о черепках чёрнофигурной смерти
| 
