Об авторе | Светлана Васильевна Кекова — автор шестнадцати поэтических сборников и нескольких литературоведческих книг, в том числе посвященных творчеству Николая Заболоцкого и Арсения Тарковского. Стихи переведены на европейские языки. Лауреат литературных премий. Доктор филологических наук, профессор кафедры гуманитарных дисциплин Саратовской государственной консерватории. Предыдущие публикации в «Знамени» — «Печаль садовника» (№ 8, 2019); «В чертогах парка городского» (№ 5, 2020). Живет в Саратове.

Светлана Кекова

Гранатовые яблоки

* * *

                                           «Появились какие-то новые трихины, существа микроскопические,

                                           вселявшиеся в тела людей».

                                                                                    Сон Раскольникова из романа «Преступление
                                                                                    и наказание». Ф.М. Достоевский

Человек, вступающий в царство боли,

Где она на троне сидит в короне,

думал, что достоин он лучшей доли, —

например, сыграть неплохие роли

и на склоне лет отдыхать в Вероне.

А ещё — тайком развлекаться с гейшей…

Но Верона — царство чумы новейшей,

И Париж — столица её, и Лондон, —

Весь подлунный мир ей на откуп отдан.

Выше всех законов — её законы,

И других владык зашатались троны.

И уже никто никого не судит,

И никто не знает, что дальше будет.

Кто же может знать,

Каково убитым

Уходить под землю в гробу закрытом,

Без последней Исповеди и Причастья

И без слова ласки и утешенья?

Всё она отметит своею властью —

Кто ей право дал принимать решенья?

(Например, наденет царица маску

И своею властью отменит Пасху).

Лишь одно царицу-чуму тревожит:

Что она Христа отменить не может,

Ни Его Рождения, ни Крещенья.

Ни Креста Его, ни Его прощенья,

Ни Его победы над смертью, адом

И над ней, чумою, живущей рядом.

* * *

Ступает во сне на скрещенье дорог

невидимый зверь на незримый порог.

Он послан к растениям, к духам бесплотным,

к доверчивым детям, к домашним животным,

к сияющим звёздам в пустых небесах

и к войску листвы в первобытных лесах.

Он послан к солдатам невидимой битвы,

изведавшим вкус покаянной молитвы,

к холодному камню в чужой стороне…

Но как им постичь, что он послан ко мне?

* * *

Мы различаем в шуме уличном,

как шелестят сады осенние,

но мы не видим в небе сумрачном

лампады нашего спасения.

Она полна елеем милости

и светит светом всепрощения,

а мы хотим в сентябрьской сырости

почувствовать земли вращение.

А мы хотим судьбу испытывать,

сшивая дни гнилыми нитками,

слова любви, как влагу, впитывать,

но жизни текст писать с ошибками.

Когда же луч последней истины

осветит жизнь с её уловками,

мы будем взвешены, исчислены

и найдены пустыми, лёгкими.

Но упадёт завеса дымная,

пространство явится открытое,

а в нём — Свеча светоприимная

и Древо светлоплодовитое

* * *

Где, в каком мы времени — не пойму,

то ль в двадцатом веке с его страстями.

то ли в двадцать первом — в огне, в дыму,

у себя живём иль в чужом дому,

где беду, как жито, берём горстями.

Мы уже старухи и старики,

по своей родне мы вершим поминки,

пьём святую воду из той реки,

где когда-то мыли горшки да крынки.

А земля вершит свой последний суд,

но когда пространство и время минет,

золотой архангельский голос труб

всех, кто спит в земле, из земли поднимет.

И, держа кресты, как мечи, в руках,

потому что в них — наша власть и сила,

понесётся вихрем оживший прах

к церкви в честь Архангела Михаила.

* * *

Пока ещё вверху луна

видна сквозь облака,

внутри людей течёт одна

великая река.

Она течёт, а между тем

ты сердцем выбирай —

где твой потерянный Эдем,

где возвращённый рай?

Ты различаешь плач и смех,

иль это только звук?

И где твой неизжитый грех,

и кем твой замкнут круг?

Течёт великая река,

ей платим мы сполна,

чтоб билась с шумом в берега

великая волна.

Когда же полная луна

вдруг примет вид ладьи,

поймёшь ты, в чём твоя вина

пред Богом и людьми.

И в чём твой страх, и в чём твой грех,

и где лежит твой путь…

И бьёт, и бьёт волна о брег,

твою волнуя грудь.

* * *

Так и сыплет белая с неба крупка.

Затихает вдруг воробьёв семейка.

Всё на свете ломко, прозрачно, хрупко,

только ты поведать о том сумей-ка!

Я нашла кремень и к нему — кресало,

высекала искры в ночи колючей,

и при этом свете стихи писала,

а потом молчала — на всякий случай.

И в один из дней родилась не строчка,

а на белый свет появилась дочка.

Облака белей, чем морская пена,

и сквозь букву «альфа» глядит «омега»,

как же ты прекрасна, моя Елена,

одуванчик, выросший из-под снега!

Как же я всегда за тебя боялась!

Как душа болела и трепетала!

Возводили вместе любовь и жалость

миражи из дерева и металла.

…Помолчи чуть-чуть и скажи негромко,

примеряя шаль из словесных кружев:

— Всё на свете хрупко, прозрачно, ломко

и светло, как первый ледок на лужах.

Алатырь

1.

Мне вода бегущая принесла

атрибуты царского ремесла:

обоюдоострый картонный меч

и подарок тронный — прямую речь.

2.

А ещё река рассказала мне,

что за чудо-камень лежит на дне,

как он лёг на дно, как его зовут

и какие рыбы над ним плывут.

3.

Кто-то бьёт меня по плечам бичом,

ну, а я с картонным сижу мечом,

подо мной давно расшатался трон,

я сижу и слушаю крик ворон.

4.

В небесах висит облаков рядно,

а река своё обнажает дно,

вижу я траву, и песок, и мел,

и Алатырь-камень, горюч и бел.

* * *

…если явится ночью рай,

                   эдем,

                        парадиз,

ты увидишь воочью

              свет от кожаных риз,

их свинцовую тяжесть

              ни к чему открывать

тем, с которыми ляжешь

              ты на эту кровать,

тем, с которыми будешь

               краткий век вековать,

тем, которых ты судишь,

              чтоб потом горевать…

* * *

                             И.Л. Егоровой

Средь зарослей русской печали

на фоне реки голубой

мы вместе с тобою молчали

и плакали вместе с тобой.

Листвой шелестели берёзы,

и плеск раздавался волны,

и снова мы видели слёзы

на лике великой страны.

Коня ей, как прежде, не спешить,

в избе ей, как прежде, не жить.

Но чем её можно утешить

и слёзы её осушить?

Ах, родина, пашня, дорога,

и в горе ты так хороша!

Тебе только песня — подмога

да женщины русской душа.

* * *

Что-нибудь да вдруг вспомянется,

из ушедшей жизни детской

тёти Клавиной племяннице:

дом на улице Советской,

дом с просторною верандою,

невеликий двор с фонтаном,

воробьиною командою

заселённый вяз с каштаном.

Что-нибудь ещё да вспомнится:

мне уже четыре года,

сплю я в длинной узкой комнате

у старинного комода.

Тётя Клава в белом фартуке

горсть сушёного инжира

и гранатовые яблоки

под подушку положила.

Время длится, снится, тянется

в детской жизни без помарок…

Скоро грустная племянница

без труда найдёт подарок.

И она увидит:

в облике

мира

есть любви держава,

где витает в белом облаке

тётя Клава, тётя Клава…

* * *

Законный брак метафоры и штампа

скреплён печатью на века, как встарь.

Свеча и керосиновая лампа

ждут жениха по имени фонарь.

Любая вещь нам сообщает что-то,

потом молчит и поднимает бровь…

...Гипербола и дочь её литота

уже не верят в дружбу и любовь.

Теперь они читают «Заратустру»,

друг другу утром говорят: «Бонжур»,

и лишь один торшер, влюблённый в люстру,

глядит на них сквозь пыльный абажур.

* * *

Томясь от тоски или ревности,

уйти иль заплакать хотя бы…

Разрушены снежные крепости,

растаяли снежные бабы.

По снегу вчерашнему шляются

с лежалым товаром торговки,

у них под ногами валяются

одни угольки и морковки.

И только какая-то дурочка

товарок не слушает байки,

стоит на снегу, как Снегурочка

в цветастом платке и фуфайке.

                                                     Саратов