НАБЛЮДАТЕЛЬ

рецензии

«Элефанты и леонты постигают ужас»

Александр Пелевин. Покров-17. — М.: Издательский дом «Городец», 2021.  — (Книжная полка Вадима Левенталя).

Weird fiction, внебрачное дитя готики, — явление древнее и, пожалуй, заслуженно атавистичное. Гули, пришельцы, оборотни, мумии, гаитянские зомби, — весь этот канонический бестиарий благополучно перетек из дешевых приключенческих журналов в пространство постмодернизма, позволив творцам серьезным, высоколобым начинять свои интеллектуальные игры бойкими жанровыми экспериментами.

На исходе XX века «странная фантастика» превратилась в разменную монету всякой крупной интеллектуальной игры. Возник даже феномен New Weird (Джефф Вандермеер, Чайна Мьевиль, Кэтлин Кирнан и т.д.), — писателей, решивших отказаться от коммерческих истоков жанра и сполна отдаться воле воображения, стихийному сюрреализму, к тому времени уже тысячу раз использованному и обесцененному. К сожалению, и эта благородная задумка окончилась полноформатным брендом.

У нас феномена «странной фантастики» официально не существует. Русский космос сам по себе настолько юродив и ломок, что западный взгляд на любые причуды кажется ему неумышленно пресным. Собственно, не у нас ли до громоподобного взлета театра абсурда был свой гран-гиньоль, безмерный и беспощадный? Вспомним жутко-кукольную драматургию Серебряного века, отдельные опыты обэриутов («Елизавета Бам» Хармса, «Елка у Ивановых» Введенского). Не у нас ли в запасниках хтони хранятся «Шатуны» Мамлеева, «Котлован» Платонова, «Илларион и Карлик» Губина, «Жизнь с идиотом» Ерофеева, «Каширское шоссе» Монастырского и прочее, прочее, прочее?

О странном и непостижимом мы знаем много. Тем и логично, что в новейшей русской прозе сумеречным зонам сознания уделяется все больше внимания. Мы не можем отпустить недавнее прошлое отечества и вместе с ним извечный пейзаж сердца: глухое кладбище, утопшее в снегу, смоляных галок, парящих над крестами, и силуэт старушки, одиноко направляющейся в никуда из ниоткуда.

Странное у нас неминуемо смешано с горестным. И Александру Пелевину, прозаику молодому, многообещающему, удается из подобной эссенции конструировать впечатляющие nightmares.

«Покров-17», новейший его роман, предельно похож (тематически, интонационно) на предыдущие — «Калинову яму» (2017) и «Четверо» (2018), — но смотрится куда выигрышней: здесь уже чувствуются «железо и камень», строгая воля приключений. Это роман об исторической памяти, кровоточащем прошлом народа. Пелевин любит острую метафорику, его синтаксис хлесток и резв.

Экспериментируя в пространствах жанровой прозы — с ее обязательной увлекательностью, свежестью, лаконичностью, — Пелевин находчиво оживляет их кровью поэзии, плотью действительного размышления. Этот синтез и порождает активно растущий читательский интерес. Пелевин весело, незатерто пишет о смутных фрагментах истории — и тех фрагментах человеческого сознания, что их породили.

В случае с «Покровом-17» у нас есть: тайная территория, куда суждено попасть далеко не каждому, вещество Кайдановского, деформирующее — и, что куда страшнее, преобразующее человеческую сущность, — ширлики, повсеместные уродцы, выкидыши жестоких экспериментов, флешфорварды, сюжетные ловушки, призрачная неясность, — компоненты, идеальные для экзистенциального триллера.

Роман удачно прочитывается с обеих сторон — если воспринимать его как достойную авторскую видеоигру (неизменно вспоминая о таких мастодонтах, как «You Are Empty», «Silent Hill», «Bioshock», «Singularity») — и как абсурдистскую киноленту, не имеющую мгновения рождения и смерти. Примеров подобного — тьма-тьмущая: и «Сожженная карта» Кобо Абэ, и «Твин Пикс» Линча, и «Королевство» Ларса фон Триера, и «Западня» Хироси Тэсигахары.

Пейзажи «Покрова-17» наследуют уже вполне оформившемуся (с начала двухтысячных) архетипу о темном царстве постсоветского быта — здесь бледный туман, скрывающий чудовищ, гипсовый пионер с траурным горном, подвалы, лопающиеся от пыток, грохочущие выстрелы, оружие, кровь, порох, крепкий мужицкий мат и ветхая отвага. Тропинка, проложенная бесконечными «палпами» о сталкерах и Зоне, впервые обрела ясность и осмысленность: понятное дело, что Пелевин нисколько не затрагивает вселенную Стругацких — но проходится пунктиром по тем ее пульсирующим «золотым жилам», которые, вероятно, хотелось бы обнаружить любому смышленому фантасту.

«Я не знал, что в России есть такие забытые места, — сказал я. — Здесь очень тоскливо.

— Чего только нет в России, — ободряющим голосом ответил Капитан. — Вы не расстраивайтесь. Лучше подумайте о том, что, может, прямо по этой дороге, когда здесь еще не было города, а было только село Недельное, в сорок первом году бегали герои вашей книги. Бегали, стреляли, умирали, убивали немцев. Как там главного героя? Селиванов?

— Ага.

— Вот, и Селиванов ваш тоже. Кстати, вы его выдумали или у вас был прототип?

— Выдумал. Весь рядовой состав я выдумал, прототипы только у командного состава. Я много изучал…

— Хорошо, что изучали, — не дал договорить Капитан. — Знаете, а мне здесь иногда даже нравится. Тут есть ради чего жить, понимаете?»

Взвихряя финальные сцены, Пелевин дарует нам примерно тот же герметичный катарсис, что даровал — четырнадцатью годами ранее! — Михаил Елизаров в нашумевшем «Библиотекаре» (2007). Горькая сутра «зеленая лампа никогда не погаснет» оказывается созвучна истине Покрова-17 и его невольных жителей. Запрятанная внутрь идеология на поверку оборачивается шиллеровским романтизмом, готовым перевернуть землю лишь для того, чтобы достичь самого невозможного, невыразимого.

«Покров-17» — ловко устроенный часовой механизм: хитростей, зеркал, обманок в нем предостаточно. Благо, весь этот временной хаос не достигает масштаба «Двенадцати обезьян» и прочих полотен, техническая изощренность которых зачастую превышает ясность высказывания и в итоге рушит — зрительское, читательское, — восприятие. Роман Пелевина знает меру и выдает секреты медленно, не торопясь бить обухом по голове.

Но это становится ясно, если мы преодолеваем первые пятьдесят страниц, страдающие некоторой демонстративностью, «оголенностью» метода. В них слишком много площадной завлекательности. На первой странице — бьющее в глаза стихотворение, очевидно, лейтмотив, чуть дальше — случайный труп, природа которого, стоит думать, зловеща, за ним же — таинственное знакомство, не терпящий отлагательств боевик.

Сумбурность начала забывается с легкостью, если мы соглашаемся вступить в игру, вчитываемся в поток пелевинских призраков, пробуя вычленить из них лиц реальных — и вместе с тем лиц гипотетических. Все лучшее случается в этой книге ближе к финалу или же далеко за серединой. Документы, шифры, выписки, свидетельства, — Пелевин наслаждается текстовыми шарадами, погружая читателя в параллельное измерение той эпохи, когда, вероятно, каждый новый день казался людям чрезвычайной авантюрой, столь же увлекательной, сколь и тревожной.

«Покров-17» — удавшийся «странный» роман. В нем множество загадок и множество ответов. Барочное постсоветское «нечто», транслируемое Пелевиным из глубин собственного черепного кинотеатра, с каждым разом оказывается все убедительней и проникновенней. Другое дело, что эффект рано или поздно кончится, а декорации обветшают. Воспримут ли еще один роман о «том же самом» положительно? Не наскучат ли читателям тайны прошлого, все эти гипсовые пионеры и подопытные свинки? Трудно что-либо спрогнозировать.

Ясно одно: взявшись за новые территории — и новые символы, — Александр Пелевин нас удивит. Его перо осознает всю ценность своевременной метаморфозы, ловкого перелета «из света в тень». Да и где, в конце концов, кинорежиссеры? Перед вами автор потенциальных блокбастеров. Адаптируйте, призывайте!

Кирилл Ямщиков