|
ЭССЕ
Об авторе | Елена Всеволодовна Невзглядова — филолог, критик, литературовед, эссеист, автор книг «Звук и смысл» (СПб., 1998; отмечена литературной премией «Северная Пальмира»), «О стихе» (СПб., 2005), «Интонационная теория стиха» (СПб, 2015), «О поэзии и прозе» (СПб, 2021), а также многочисленных статей по современной русской литературе, публиковавшихся в научной и художественной периодике. Живет в Санкт-Петербурге. Предыдущая публикация в «Знамени» — «Отречение» (рецензия на книгу: Андрей Зорин. Лев Толстой. Опыт прочтения). 2020, № 3.
Елена Невзглядова
Гений и безумие
Американский психолог Ион Карлсон утверждает, что генетическая предрасположенность к шизофрении — один из стимулов творческой энергии. И еще одно научное наблюдение: подростки с высоким уровнем интеллекта, подвергнутые психиатрическому наблюдению, оказались склонны к биполярному аффективному расстройству, то есть депрессии, периодически сменяющейся эйфорией1 . Что-то в этом есть, нельзя не верить медицинским фактам. И если привести известные примеры, которыми оперируют психологи, то фактические доводы будут красноречиво говорить о связи болезни с разнообразным творчеством. Вот далеко не полный список ярко одаренных людей с пораженной психикой: Жан-Жак Руссо, Гельдерлин, Батюшков, Гоголь, Достоевский, Эдгар По, Ван Гог, Врубель, Ницше, Мопассан, Кафка, Зощенко. Если поинтересоваться их жизнью, окажется: эти гении-мученики известны своими страданиями не меньше, чем творчеством.
Гоголь, которому современные врачи ставят диагноз «шизофрения», страдал тяжелыми депрессиями, от которых и умер в сорок три года, претерпевая мучительные процедуры, — в них выражалось тогдашнее лечение. К его носу приставляли пиявки, его обертывали холодными мокрыми простынями… Не менее драматична была жизнь Ницше, Ван Гога, Врубеля…
К ним примыкает целый ряд самоубийц: Вирджиния Вулф, Есенин, Целан, Хемингуэй, что все-таки говорит об их ущербной психике. Хемингуэй мучился депрессиями, его лечили электрошоком, отчего он потерял память и, утратив способность писать, покончил с собой. Пауль Целан дважды лежал в психиатрической больнице, а в пятьдесят лет бросился с моста в Сену. Вирджиния Вулф, спасаясь от повторных приступов сумасшествия, утопилась в реке. Есенин страшно пил — возможно, от врожденного недостатка положительных эмоций, как это часто бывает у русского человека. Я не упоминаю Цветаеву, потому что, если бы она осталась в Москве, а не выехала в Елабугу, она пережила бы войну и не покончила с собой. А Маяковский, по-видимому, был окончательно разочарован в идее, которой посвятил жизнь и поэзию, что и было причиной его самоубийства, психически он был абсолютно здоров.
Кроме того, есть замечательно одаренные творцы со скрытыми, но болезненно дающими себя знать психическими — скажем осторожно — особенностями: Кант, Баратынский, Фет, Лев Толстой, Эйнштейн, Пруст, Мусоргский, Блок, Мандельштам, Грэм Грин.
Кант боролся с депрессиями. Баратынский с детства страдал припадками тоски, и есть подозрение, что он покончил с собой, приняв яд. Толстой замечательно описал депрессию и с тех пор о ней не забывал, пристально думал о смерти, начиная с 1879 года, его дневники показывают, как, сублимируя мысль о смерти, он пытался избавиться от нее. Пруст был специалистом по тоске, знал ее с раннего детства и тоже вдохновенно ее описывал в периоды подъема. Блок прибегал к вину как к средству от немотивированной печали; так же поступал и Мусоргский. Мандельштам мучился неврозами. Грэм Грин страдал от «скуки» (слово «тоска» — чисто русское слово и понятие, но скука тоже может быть сильной и мучительной»). Фет был мрачным человеком, ипохондриком, но в стихах — на удивление — счастливым. Не знаю, как это объяснить.
Человеческая психика так сложна, что иногда непонятно, что считать болезненными отклонениями. Наверное, те ее проявления, которые мешают работе. Но тоже не все, а лишь некоторые. Например, Набоков жаловался на плохой сон, часами не мог заснуть, но его психическое здоровье не вызывает сомнений. То же можно сказать о Корнее Чуковском, который сутками не спал и всю свою долгую жизнь мучился бессонницей. У Анненского был плохой сон. Это, конечно же, мешало работе, но не было психическим недостатком. У Анненского тоска была любимой лирической темой, но именно литературной темой, от депрессивных состояний он не страдал и душевно был абсолютно здоров.
Все-таки не будет преувеличением сказать, что талантливые люди временами как бы теряли свой талант, владели им не всегда, и это переживалось как болезнь, а возможно, ею и было. Конечно, перепады настроения свойственны многим людям, но речь идет о качестве и силе эмоциональных состояний, а не просто о настроениях. Трудно отделить депрессию от тоски, тоска бывает болезненно тяжелой.
Интересно, что гениальный Эйнштейн в детстве страдал аутизмом, до трех лет не говорил, впоследствии обладал ярко выраженными шизоидными чертами, а у его сына врачи констатировали шизофрению.
Вместе с тем нельзя не видеть того, что множество гениальных людей были абсолютно нормальны: Гете, Пушкин, Некрасов, Чехов, Томас Манн, Набоков, Булгаков, Репин, Чайковский, Ахматова, Пастернак, Заболоцкий и т.д., и т.д.
Вопрос о болезни и гениальности неоднократно изучался, но к общему убедительному выводу ученые не пришли. Связь одаренности с психическими отклонениями существует — в каких-то случаях ее нельзя отрицать. Но может быть, она просто случайна? Во всяком случае, известно, что, когда болезнь брала верх, работе это мешало. Где-то на грани болезни творчество, возможно, что-то от нее приобретало с пользой для себя.
А обывательское мнение настаивает на неразрывности этой связи. Так, Набоков шутя пишет о своем дядюшке: «Его красочной неврастении подобало бы совмещаться с гением, но он был лишь светский дилетант» («Другие берега»).
О том, в какой борьбе протекает сосуществование творческой воли с психической болезнью, рассказывает роман Томаса Манна «Доктор Фаустус». Немецкий композитор Адриан Леверкюн строит свою жизнь по канону известного средневекового мифа о Фаусте, продавшем свою душу Мефистофелю. Взамен сделки Леверкюн получает творческую энергию. Эта жизнь и плодотворна, и несчастна — несчастна, но и плодотворна!
Можно вспомнить также набоковскую «Защиту Лужина». Бедолага Лужин пытается избавиться от своего дара и в конце концов кончает самоубийством.
Но это вымысел. Что касается реальной борьбы с болезнью, то пример трагических перипетий может предоставить жизнь любого из названных гениев.
У Жан-Жака Руссо была параноидная шизофрения в очень тяжелой форме. Ему казалось, что весь род людской оскорблен его сочинениями и объявил ему ожесточенную войну. Воображаемая людская злоба, ему адресованная, была причиной его душевных страданий. В «Исповеди», этом почти психиатрическом документе, он рассказывал, что «мысли укладываются в голове с невероятным трудом. Крутятся, бунтуют, кипят — я весь возбужден, распален, сердце колотится…»; «Не в состоянии заснуть, я как бы пишу у себя в мозгу». Будучи тяжело больным психически, он не прекращал работать, что дало возможность современным психиатрам получить ценный материал о его недуге. То же самое было с Гельдерлином: некоторые его стихи дают представление о болезни автора.
У Ван Гога была шизофрения или эпилептический психоз: мнения врачей расходятся. При этом он был умен и образован, его письма брату полны заметками, свидетельствующими об уме и проницательности. Но болезнь мучила его всю жизнь. Существует даже такое явление в психиатрии, как «синдром Ван Гога», то есть намеренное нанесение себе повреждений и увечий. Этот страдалец временами совершенно не мог совладать с собой. Поссорившись с Гогеном, он отрезал себе мочку уха. И жизнь закончилась самоубийством. Причем в момент наивысшего творческого подъема, когда было написано столько прекрасных полотен.
Эдгар По несколько раз пытался покончить с собой. Он отличался психотическими приступами, вся его жизнь свидетельствует о ненормальности. Женился на тринадцатилетней девочке и хранил целомудренную к ней любовь до ее смерти от чахотки. Затем стал пить и курить опиум. Но депрессии сменялись творчески вдохновенными фантазиями.
Зощенко еще гимназистом, получив за сочинение на выпускном экзамене единицу, пытался покончить с собой, проглотив кристалл сулемы (хлорида ртути). К счастью, его откачали. Но приступы ипохондрии сопровождали его всю жизнь. О том, как он с ними боролся, говорит его замечательная повесть «Перед восходом солнца».
Заметим, что при разных психиатрических диагнозах перечисленные «пациенты» страдают биполярным расстройством — переходом от уныния к повышенной и немотивированной радости. Во время этой второй фазы и создаются прекрасные творения. Это необыкновенное, внезапно врывающееся чувство. Его можно сравнить с тем, как захватывает дух, как страх и восторг теснят сердце ребенка, взлетающего на качелях. Это наваждение (или дар природы) несомненно связано с одаренностью. И какое бы патологическое отклонение ни констатировали психиатры, как бы ни был сформулирован психиатрический диагноз, в случае одаренности можно утверждать, что биполярное расстройство имеет место. В самом деле, можно говорить о расстройстве: чем больше амплитуда колебаний на этих качелях, тем продуктивнее работа в высокой фазе2 , за которую потом приходится платить.
Несомненно, люди других профессий (нетворческих) знакомы и с подъемами энергии, и со спадами — в разные периоды жизни. Это нормально. И плохое настроение может держаться очень долго. Это в порядке вещей. Но очень многие, к сожалению, страдают от врожденного недостатка положительных эмоций, что заставляет прибегать к помощи алкоголя. Что, скажите, делать человеку, которому надоела его работа и он не знает, чем развлечься? Пьянство можно считать национальной российской болезнью, и это, наверное, объясняется генетическими особенностями. Менталитет русского человека представляется мне в виде дроби, где в числителе расположены эмоции (часто отрицательные), а в знаменателе — интеллектуальные способности. Для сравнения приведу менталитет англичанина, каким он мне видится: в числителе — интеллект, а в знаменателе — эмоции. О чем-то это говорит. Интересно было бы сравнить русскую поэзию с английской — с этой точки зрения. Может быть, русская поэзия более эмоциональна? Но это тема отдельного исследования.
Говоря о поэтах, трудно обойти такое явление, как Велимир Хлебников. Конечно, у него были серьезные психические нарушения. Но быть безумцем тогда было модно, отклонения от логики, последовательности мысли и разумности в поэзии приветствовались. Мандельштам, говоривший о себе «я — смысловик», одобрительно относился к стихам Хлебникова. Выковыривал из них изюм, как говорила Надежда Яковлевна. Вообще все авангардисты, кичащиеся разрывом с логикой и превозносившие бессмыслицу, как бы инсценировали безумие. Но в их стихах теперь мы находим одну бессмыслицу, которая ничем не похожа на высокое «косноязычие». Как отнестись к таким, например, стихам футуриста Крученых? —
Та са мае
ха раб ау
Саем сию дуб
радуб мола аль
Это не что иное, как имитация безумия.
Интересно, что даже у Мандельштама среди его блестящих словесных находок есть строки, кажущиеся безумным бредом:
Шевелящимися виноградинами
Угрожают нам эти миры,
И висят городами украденными,
Золотыми обмолвками, ябедами,
Ядовитого холода ягодами
Растяжимых созвездий шатры —
Золотые созвездий жиры…
Что все это значит? Не спрашивай! «Ведь все равно ты не сумеешь стекла зубами укусить». Что-то совсем чуждое, как чужое наречие.
Вернемся к патологическим «безумцам». В одном из писем Гоголь (Гоголь, с его восхитительной веселостью!) признавался, что весь его юмор объясняется борьбой с унынием и тоской, с помощью смеха он научился сражаться с депрессией. То же самое, вероятно, мог бы сказать о себе и Зощенко. Вообще то, что психиатры называют биполярным аффективным расстройством, свойственно многим одаренным людям, особенно поэтам. Для созидательной работы характерен необычный эмоциональный подъем, и он часто чреват болезненным спадом. За счастливые минуты и часы продуктивной творческой деятельности приходится платить дорогой ценой. В периоды подъема человек не сознает болезненности своего состояния, наоборот, оно ему кажется устойчивой и прекрасной нормой. Баратынский на волне успеха говорил, что уныние — непростительный грех, теми же словами выражал подобное настроение Гоголь. Зощенко, умерший от депрессии, так и не оправившись после постановления 1946 года, однажды с твердой настойчивостью говорил Чуковскому, что никогда не впадет в тоску и уныние, и Чуковский вспоминает, как со страхом и жалостью слушал эти болезненные, основанные на иллюзорной уверенности речи. Конечно, на Зощенко сильно подействовало постановление, но болезненные подавленные состояния периодически мучили его всю жизнь.
Пожалуй, можно сказать, что именно биполярное распределение эмоций для творческого человека является правилом.
За каждый светлый миг иль сладкое мгновенье
Слезами и тоской заплатишь ты судьбе.
А ровное устойчивое состояние подъема — явление редкое, как раз исключительное. Ахматова, обладающая несомненным психическим здоровьем, длительное время не писала, не могла дождаться творческого подъема. Влюбленность ей давала заряд положительной эмоции, но это чувство посещало ее не так часто, как ей, вероятно, хотелось бы. Блок обращался к вину, чтобы испытать эмоциональный подъем. Многим «нормальным» творческим людям долгие периоды не удавалось вызвать вдохновенного напряжения сил, этого счастливейшего переживания. Тот, кто знает это состояние, никогда его не забудет и ни на что не променяет.
Грэм Грин боролся с депрессией жутким способом: «русской рулеткой». Заряженный пистолет он приставлял к виску и нажимал курок. Ему фатально везло. Он проделывал этот «трюк» не один раз и все-таки остался жив. Бог его берег. В ту роковую минуту, когда спуск срабатывал, а пуля не вылетала, депрессия мгновенно покидала его, и возникало волшебное ликование: «как будто в мозгу внезапно вспыхивали разноцветные огни». Эти вспышки в мозгу и последующее ровное пламя — необходимое условие для творческой работы. Оно сопровождается волнением, и волнение это необходимо не только поэтам. Математик Юрий Манин так характеризовал работу мысли: «Думать — значит вычислять, волнуясь». Вызывать это волнение по собственной прихоти не удается. Оно своенравно и безотчетно. Вот что писал о себе Жан-Жак Руссо, страдавший манией преследования и манией величия (характерно сочетание этих маний: они живут дружной парою, первое обеспечено депрессией, второе — эйфорией): «Я обладаю жгучими страстями и под влиянием их забываю обо всем прочем, но это длится одну минуту, вслед за которой я снова впадаю в апатию». Такая болтанка чувств свойственна многим людям творческого труда.
Кто не знает, что такое депрессия, этот мрак сознания, тревожная подавленность, отсутствие перспективы? «Жизнь пустынна, бездомна, бездонна…» Вся поэзия, можно сказать, — плач по недостижимому счастью. Ну, не вся, пусть четыре пятых всей поэзии — как в кушнеровских стихах: «Жизнь ужасна, ужасна, ужасна, прекрасна, ужасна». Интересно, что сам поэт говорит, что был абсолютно счастлив в то время, как писал эти стихи. Человек знает об ужасах, но для того, чтобы сказать об этом в стихах, ему необходима радостная энергия.
И вот совсем другие свидетельства тех же поэтов:
Май жестокий с белыми ночами,
Громкий стук в ворота — выходи!
Голубая дымка за плечами,
Неизвестность, гибель впереди!
Какая это заманчивая гибель! Здесь слышится восторг. И еще:
Жизнь пуста, безумна и бездонна!
Выходи на битву, старый рок!
И в ответ победно и влюбленно —
В снежной мгле поет рожок…
Какая уверенность в победе! Психиатр скажет: маниакальная. Блоку действительно были свойственны маниакально-депрессивные перемены настроения. А вот восклицание Кушнера:
Жизнь — какой это взрослый, таинственный, чудный кошмар!
Какое детски-восторженное признание! Чудный кошмар — так можно сказать только в восхищении, доверии к жизни и любви.
Та радость, которую мы получаем от высокого произведения искусства, — это, наверное, и есть радость, которую испытывал, создавая его, автор. Она передается. Мандельштам говорил: «Художник по своей природе — врач, целитель». «Болящий дух врачует песнопенье» — сказал Баратынский. Стихи в самом деле лечат, знаю это по себе.
И может быть, не всегда приходится дорого платить за мгновения счастливого, вдохновенного труда? Когда читаешь некоторые стихотворные строки, приходит в голову, говоря словами того же Блока, что «радость — страданье одно». В поэзии — так же, как в музыке. В музыке самые минорные мелодии вызывают радость. Есть в музыке и трагический мажор, и радостный минор. Как например, в знаменитом траурном марше Шопена. И в поэзии мы чувствуем то же самое. Стихи могут одновременно выражать самые разные эмоции.
«…Нельзя отрицать, да это никогда и не отрицалось, что в сияющей сфере гения тревожно соприсутствует демоническое начало, противное разуму, что существует ужасающая связь между гением и темным царством…» — сказано Томасом Манном в «Докторе Фаустусе». Но слова эти принадлежат Серенусу Цейтблому, рассказчику, который слишком далек от рассматриваемых образчиков личности. Интересно, что сам Томас Манн в одной из статей, то есть от своего имени, высказал мысль, что условие гениальности — норма, а не отклонение, и Гете — безусловное подтверждение этому.
В самом деле, норма в чистом виде встречается гораздо реже, чем можно предположить. Норма во всем, отсутствие каких бы то ни было нарушений — явление редкое. Чего-то человеку всегда не хватает: одному — физического здоровья, другому — умственных сил, а чаще — и того и другого в разных количествах. Или, скажем, головные боли и быстрая утомляемость, или плохой сон, или плохая память, замедленная реакция… Мало ли что мешает делу. Думаю, почти каждый человек может на что-то пожаловаться. Норма — это недостижимый идеал. Личность Гете может ее иллюстрировать. И — добавим — личность самого Томаса Манна тоже. Его работоспособность была поразительной. Когда кончалась работа над одним романом, уже задумывался другой. Даже во время болезни он не прерывал работу. В то время как его мучили радикулитные боли (а это очень сильные боли воспаленных нервных окончаний), он писал «Лотту в Веймаре». Потребность в счастливом труде была сильнее боли.
Среди русских гениев «нормой» в высоком смысле слова обладали Пушкин, Чехов и Пастернак. Пушкин даже о печали говорил: «печаль моя светла». Слова «веселье, веселость, весело» постоянно встречаются в его стихах. «Грустен и весел вхожу, ваятель, в твою мастерскую». А как много он успел написать! Чехов говорил, что ему свойственно ровное горение, которому подчинялся и распорядок дня: первую половину дня он работал, затем обед и перерыв до вечера, а вечером опять работа — до ночи, до сна. И так день за днем, без всплесков и спадов. Пастернак уверял, что поскольку специфика его деятельности требовала счастливого душевного волнения, то счастье и было его всегдашним естественным состоянием. Счастье поэта. Кажется, потому его так любит Кушнер. Я не упоминаю о том, что Пастернак знал, что такое депрессия (был один такой период в его жизни), потому что этот эпизод нервного срыва не оставил следа на его поэзии, не изменил его характера и взгляда на вещи.
Поговорим о современниках. Среди моих друзей есть одаренные пишущие люди, которые интересны с точки зрения рассматриваемой проблемы.
Лидия Гинзбург обладала устойчивой психикой и до конца жизни ежедневно работала за письменным столом. Никаких спадов она не знала.
Вячеслав Всеволодович Иванов обладал поразительной работоспособностью, он признавался, что ему хватало пяти часов сна; постоянно чувствовал себя способным к умственной работе.
Писатель Самуил Лурье всю жизнь жаловался на скуку. «Мне ложе стелет скука» — эта анненская фраза постоянно была у него на устах. «Скука была такой сильной, как любовь», — писал о себе Грэм Грин. И это несомненно тот самый случай. Самуил Аронович не обладал ровной работоспособностью, надо было дожидаться того, чтобы скука его покинула. Под конец жизни это случалось с ним чаще, чем в молодости, и он много и успешно работал. Благодаря этому в нашем распоряжении его книги, изданные в последние годы его жизни и посмертно.
Архитектор Александр Раппапорт, известный блогер, наоборот, не знает, что такое уныние и скука, он ежедневно пишет по статье, которую можно прочесть в его блоге «Башня и лабиринт». В часы отдыха он занимается живописью или музицирует. Он человек особенный — живет анахоретом совершенно один на хуторе в Латвии, в лесу, с собакой и Интернетом. А больше ничего ему и не нужно. Жизнь для него лишена серых будней, превращена в праздник любимого труда.
Александр Кушнер, как редко кто из поэтов, никогда не страдал депрессией. Ему свойственно горение ровным пламенем — такое же, как в молодости.
Евгений Рейн страдает маниакально-депрессивным психозом, лечится от этой болезни, что не мешает ему быть настоящим поэтом. Наверное, все-таки мешает, сказал бы он. Но так это устроено — за все надо платить. В радостной фазе он неотразимый рассказчик и остроумец.
Бродский был неврастеником и периодами не мог писать стихи. Не знаю, что ему мешало. Кажется, тоже «скука». Он переходил на прозу, не менее замечательную; для прозы, возможно, не нужен этот всплеск радости, во всяком случае, не в такой степени, проза устроена несколько иначе.
Я знаю, что многие «нормальные» люди все-таки не всегда могут привести себя в рабочую форму. Для большинства это проблема. Например, прозаик Валерий Попов, человек абсолютно психически здоровый, как-то признался, что год ничего не писал, не мог. А историк Яков Гордин, наоборот, работает ежедневно, увлеченно и на перебои не жалуется.
В работе за письменным столом важен не только эмоциональный подъем — он может быть даже излишним, мешающим сосредоточиться. Нужна работа интеллекта. Сочетание эмоционального подъема с напряженным усилием интеллекта дает то, что называется вдохновением.
Вдохновение — проблема всех пишущих. По вызову оно не является. И счастлив тот, кто, садясь за письменный стол, всегда готов к «приятию живых впечатлений и к быстрому соображению понятий», как сказано Пушкиным. Видимо, вот это и есть психическая норма.
1 Это не маниакально-депрессивный психоз, но все-таки болезненное явление, встречающееся нечасто.
2 Конечно, речь не идет о маниакально-депрессивном психозе, болезни, при которой амплитуда колебаний мешает жить нормально и работать.
|
