НАБЛЮДАТЕЛЬ

рецензии

Роман-верлибр в условиях сумрака

Ксения Букша. Адвент. — М.: АСТ, 2021. — (Роман поколения).

Трудно избавиться от ощущения, что это не более чем химера, юркая лицедейка, набросившая на себя мантию крупной прозы. Безусловно, мы имеем дело с «романным» объемом: перевал за двести страниц всегда внушителен, даже если осущест­влен насильно (огромный шрифт, огромные интервалы) — но все же содержание кажется полым, слог — до одури вольным, будто, лиши роман типографских рамок, буквы возьмут да польются на землю неумолимым потоком.

Впрочем, увидеть после «Чурова и Чурбанова» — романа многослойного, спрессованного, во многих отношениях этапного — не менее плотный и убедительный текст было бы куда страннее, чем увидеть «Адвент». Он нарочито прост, безыскусен, импровизационно расшатан. Совершенно очевидно, что это образчик терапевтического письма, миг отдохновения, передышки, взятой на длинной дистанции, но никак не следующий этап букшинского триумфа.

Нам рассказана хрупкая, чудом не испаряющаяся история о любви, вере, семейной алхимии, перемежающаяся врезками прошлого, матрешечными легендами. Ничего нового, акценты расставлены привычно — разве что теперь мы получаем куда больше нежности, всамделишного тепла, избавленного от ехидства.

Любопытна структура: это текст-полукровка, крохотный мутант. На пятьдесят процентов принадлежит прозаической стихии с ее упорядоченностью и слева-направностью, на другие пятьдесят — миру поэзии, которому Букша, вероятно, близка куда больше, нежели дистиллированной логике нарратива. Да, это роман-верлибр, существо загадочное, в Красную книгу не занесенное; и само слово-то какое — верлибр! — напоминающее о китоврасах, волколаках, грифонах, нечто из области чистой магии.

Почему верлибр? Им написана весомая часть «Адвента». Летучее чтение, возражать тщетно — словно приключение на американских горках; правда, ощутить что-либо успеваешь с трудом: фрагментарность, хаос, необязательность рассказываемого вылетают из головы, едва в нее влетев. Излишняя свобода убивает литературу — и от текста не остается практически ничего, кроме редких бытовых склок, образа самого адвент-календаря да двух-трех хохм, подмеченных «на полях» повествования.

              а ведь Аня еще работала и училась

              и, конечно, в те времена ей всегда хотелось спать

              особенно во время этих поездок туда и обратно

              в голове стучала пустота о черноту

              маршрутка была предельно убитая

              и побрякивала жестью на кочках, ямах

              и поворотах

              а в голове, такой же пустой и жестяной,

              брякали мысли

              реденькие, как фонарики

              на Пискаревском кладбище, бежавшем мимо

              обстановка в маршрутке тоже была что надо

Верлибр доминирует над прозой: лучшие фрагменты «Адвента» обязательно отыскиваются в стихии вольного, ничем не обремененного размышления сверху ­вниз, эскалаторного спуска речи. История про двух математиков, рассказанная свободным стихом, оказывается, возможно, жемчужиной всей книги — и с должной убедительностью напоминает, как Букша может писать, если ей бывает по-настоящему интересно.

Коммерческие инициативы, к сожалению, портят восприятие подобных текст­ов — заведомо промежуточных, второстепенных. «Адвент» издан как полноценный роман, растянут на дыбе для мнимой крупности и подан возможному читателю под соусом актуальной книги. История о семье, проживающей день за днем в ожидании заповедного праздника, вероятно, и может быть привязана к чему-то наподобие «актуального романа», но привязка эта обязательно выйдет хилой, шаткой, несерьезной; да, Букша рассыпает по своей истории множество маячков — но те отмирают, сразу же появившись, нисколько не задев читательский «очаг узнавания».

Однако в условиях сумрака подобные «вольности», распевные терапии кажутся воодушевляющими. И хочется закрыть глаза на коррозийный мат, совершенно лишний в истории о светлом, вневременном, забыть про необязательность каждой здешней строки, ее сиюминутности, обреченности на самовоспламенение; не обращать внимания на шероховатости современного книгоиздания и попросту наслаждаться очередным умным ходом от Ксении Букши, звучащем, безусловно, в резонанс с разболтанностью окружающего нас мира.

«Тесть вложил в ее руку зажигалку. Жених и невеста прильнули к перилам. Бумажное красное сердце с проволочным каркасом трепетало в руках свидетелей.

Аня принялась поджигать криво прикрепленную на крестовине свечку. Она чиркнула колесиком зажигалки, но ветер тут же задул огонь.

Снег перешел в режим крупного дождя. Аня крутанула вновь. Гости вытянули шеи, перегнулись через перила мостика. Искра — и ничего. Третий раз.

Пальцы начали коченеть. На четвертый свечка загорелась, дождалась общего вопля и мгновенно была задута. Дождь перешел в крупный, хлопьями, снег. Аня чиркала и чиркала без особой надежды. Свадьба выдохнула».

Телеграфно-гротескный стиль по-прежнему чарует, напоминая о Вагинове, Добычине, Петрушевской, Вахтине, талантливейших образцах русской готики, конструируя в читательском сознании тот невозможный тип письма, при котором максимальная свобода уживается с максимальной художественностью. К сожалению, мы до сих пор не пришли к прозе, способной быть легче воздуха и вместе с тем насыщать легкие тяжестью иллюзий; свобода слога неминуемо порождает распад самого высказывания.

Вот она, тончайшая эквилибристика — балансировать меж двух полюсов, тщась удержаться, выявляя новое, неспетое. Букше удается оставаться «девочкой на шаре» и не сваливаться в безвкусицу, опыт негативного, дурного эксперимента. Да, осечки случаются везде, но главный вектор очевиден: Букша ищет новое, неиспробованное, и в условиях сумрака, когда все, казалось бы, уже сказано и продемонстрировано, подобные эскапады только воодушевляют. «Адвент» — не лучшая из них, но определенно храбрая. Роман-верлибр бушует в угодьях литературы, удивляя и озадачивая. А потому — не оставить ли нам его, этого чудного зверя, и не пойти ли дальше?

Кирилл Ямщиков